Корабль уродов (СИ)

Автор пишет, белизна и сверкание корабля объяснялись крыльями этим существ — тонкими, полупрозрачными и испещренными жилками — точь-в-точь как у насекомых, только в тысячи раз больше. Находясь на корабле, твари сидели везде где ни попадя и покрывали собой всю его поверхность, вот только видны были лишь их крылья. Блестящие белые жилки вспыхивали на солнце, и создавалось впечатление какого-то чудесного цветка или ангельского судна.

Собственно, сами корабли теперь тоже едва ли можно было так назвать. Это были какие-то бесформенные темные коряги, условно состоящие из днища и мачт, хотя мачты ветвились и бугрились, и возможно все это больше напоминало измученное болезнью дерево, вернее его бетонно-каменную копию. Впоследствии эти «корабли» легли в основу наших Замков, и сейчас эта структура, похожая на накипь или лишайник, то и дело проступает через кирпичи и облицовку, за которыми ее скрывают архитекторы…

А несчастные воины между тем пришли в ужас от внезапно объявившихся уродцев. Они-то размякли от такой красоты, а тут — внезапно! А дальше версии расходятся, — Вренна развела руками. — Одна говорит, что твари были не только уродливы, но и агрессивны. Они коварно набросились на людей, и те принялись отчаянно защищаться. По другой версии всё иначе. В ужасе и отвращении от одного вида этих существ средневековые воины сами кинулись на них с оружием, и это уже тварям пришлось отражать нежданные атаки. И чего, собственно, хотели они изначально — никто так никогда и не узнал.

Так или иначе — война была начата. Ну а что было дальше, ты наверно и так знаешь. Мой дражайший предок по имени Родерик пробрался в стан кораблистов, нашел там их короля и каким-то образом заключил с ним Договор, последние аккорды которого вроде как скоро отзвучат, — и Вренна засмеялась, радуясь возвышенной концовке, которую ей удалось сочинить на ходу.

— Как ты складно говоришь, — улыбнулся Леон.

— У меня аристократическое воспитание.

— Да уж в этом я не сомневаюсь! — со смехом признал он.

Впрочем, смех смехом, а тема была щекотливая. Не тема ораторских способностей, конечно, и даже не тема родовитости — а известные аспекты ее воспитания…

Хоть Леон и старался изображать, что ему нет дела до ее прошлого, до ее жутковатых интуитивных реакций на «обычный» мир, до ее презрительно-надменного отношения к каждому незнакомцу — напряжение и озадаченность сквозили порой в его взгляде и словах. И так же со Вренной: она вроде и пыталась принять этот «обычный» мир, с его порядками, с его бесчисленными обитателями, которых положено считать за равных — но всё выходило как-то бестолково, и она только раздражалась от своих попыток.

Это не говоря уж о различии жизненных аксиом, вложенных в них в детстве. Иногда это различие порождало забавные казусы (например, в продуктовых магазинах), а иногда едва не доводило до разрушительных ссор.

Но сложнее всего было с темой греха. Она была одной из самых табуированных, но, тем не менее, то и дело вкрадчиво подплывала к поверхности озера молчания, где ее утопили, и зловеще маячила под блестящей водной гладью. Никакой религии тут, конечно, не подразумевалось — только собственные ощущения, муки совести, комплекс вины, ночные кошмары… Леон негласно приписывал многие странности в поведении подруги ее подавленным и запрятанным в подсознание страхам и переживаниям. Она более ли менее угадывала в нём эту мысль и обижалась: «Я же говорю тебе, мне всё равно. Я не придаю убийству никакого значения, и нет по этому поводу у меня никаких переживаний! — мысленно спорила она. — Черт возьми, и почему, интересно, я должна чувствовать себя виноватой — я жила полностью так, как положено! Нечего судить меня по своим правилам, они не менее вымышленные, чем мои!» Но они молчали и улыбались друг другу, оттягивая момент истины.

Проплывая по кисельной тишине, они свернули за угол, и там, укрытая маленькими шапками сугробов, сидела на коленях завернутая в шали старушка с жестяной банкой перед собой. Остановившись, Леон порылся в карманах, отсыпал ей мелочи, выслушал ее безграничные благодарности и обещания молиться за него… Вренна, не удержавшись, фыркнула. Они побрели дальше, недовольно глотая загустевающий от молчаливой напряженности воздух. Атмосферу нужно было срочно разрядить, и оба почти одновременно беззаботно указали друг другу на вывеску первого попавшегося по дороге магазинчика — и радостно направились туда.

Это оказалась букинистическая лавка, замшелая и уютная, в лучших традициях кино и комиксов. Там даже были старые креслица, в которых можно было устроиться и изучить какой-нибудь коллекционный томик. Хозяин лавки косо смотрел на Вренну и Леона, видимо, понимая, что они просто греются и ничего покупать не будут, но затем вышла его жена и предложила кофе. Чтобы не злить хозяина, Лени купил у него какой-то старый номер журнала и преспокойно уселся рядом с Вренной возле снежного окна.

Тепло, уют и ароматный кофе подействовали магически — остатки взаимного раздражения испарились, а любые вопросы об убийствах или подсознании мгновенно показались сущей мелочью, не стоящей малейшего беспокойства.

— Меня такая странная мысль посещает последнее время, — заговорил Леон, задумчиво глядя на холодные хлопья за стеклом. — Вот просто… ну вот о чём сейчас моя жизнь? Нет, не прямо сейчас, сейчас-то мне очень хорошо с тобой, — он ласково улыбнулся Вренне и снова перевел взгляд вдаль. — Ну, вообще. Дом, семья — семья, офис. Статьи какие-то бессмысленные. Вроде не желтая пресса, но и не сильно белая, — он усмехнулся. — Вот пытаюсь вспомнить — и не знаю, о чём я писал последнее время, — он внимательно посмотрел на Вренну. — Я тебя гружу?

— Нет, мне интересно. Продолжай.

— Вот раньше я знал, чем я занимаюсь. Это было опасно, это было драйвово! Это было… ну, нужно, наверно. Я давал миру знать о том, что происходит в горячих точках, там, куда нормальные люди не полезут.

Вренна ухмыльнулась, смутилась, зарделась, погрустнела — всё вместе буквально за пару секунд. Леон печально усмехнулся ей в ответ.

— А теперь — я не понимаю, зачем я живу. Стоит узнать о каком-то происшествии, о каких-то разборках — и первая мысль: а почему не я всем это сообщаю? А вторая — может, там еще есть свободное местечко, и я смогу что-нибудь да разузнать свежее?

— Это, видимо, что-то значит — психологически, — вкрадчиво улыбнулась Вренна, и Леон развел руками — мол, да, куда даваться, психология всегда с нами.

— И вот я думаю, — продолжил он, и в интонации, прежде безукоризненно искренней, проскользнули нотки актерства — заранее заготовленной речи, — может быть мне вернуться на прежние рельсы? Ну… — он замялся и покосился на Вренну. — Что ты думаешь?

— Я? Ну… я и почему ты ушел со старых рельсов не знаю, — нахмурилась она — а потом смутилась. — Это… видимо, очень плохо с моей стороны, да? И я должна бы тебя отговаривать, потому что это опасно, и всё такое… Но, — она сверкнула глазами и слегка раскраснелась, держа его взгляд, — по-моему, твоя тяга к опасности — это жутко сексуально!

Леон засмеялся от приятного смущения и внезапного приступа счастья, и она прильнула к нему, перегибаясь через поручень кресла.

— И знаешь, Лени, — продолжила она, разгорячившись, — ты… Ты ведь это серьезно сейчас? Или так просто рассуждаешь, как о мировой гармонии?

— С-серьезно, наверное. Ты меня пугаешь.

— Просто мне показалось сейчас, что ты… стал — как раньше. Ожил…

— «Ожил»? Я что, был мертвым?

— Прости.

— Постой, в смысле?

— Ну просто… ты сам говоришь — что всё бессмысленно, что это не твоя жизнь. И это чувствуется! — Вренна снова села ровно и вцепилась Леону в ладонь. — Ты не такой как тогда… Я… Что я могу знать об этом? — со внезапной горечью тихо воскликнула она. — Люди меняются… чувства — трудно сохранять… Всё понятно, об этом пишут книги, но это всё равно бестолково. Мне хорошо сейчас с тобой, но — я мечтала… о чём-то ином. О… другом — отчасти другом — человеке. Но ты изменился, и я пыталась… — она сглотнула — и проиграла небольшую внутреннюю борьбу, — перестроиться на тебя нового… но всё же скучала по тому тебе, по той части тебя, которая, как мне казалось — умерла… Но если ты говоришь сейчас серьезно — и если я вообще хоть что-то понимаю правильно — то тот человек может вернуться… да?