Судья

Открывается дверь, входит красивая женщина в черных брюках и красном вязаном джемпере. Точилин кривится. Протокольщик вскакивает, задевая крышку стола.

— Татьяна Алексеевна… Что же вы так рано? Мы бы… Как муж? Как мальчик?

— Прекрасно. Все прекрасно, — он рассеянно улыбается, оглядывая следы крови, дубинку на полу у стола, окровавленное лицо Молотова. — Что здесь?

Голос сонный. Звонок вытащил ее из уютной постели, чье тепло еще тлеет в стройном, худощавом теле. Но усталость не отражается — ни в глазах, ни на лице, ни в походке.

Молотов пожирает ее глазами. Обнажает в ухмылке щербатый рот.

— Здорово, красотуля. Ментовская блядь, да? Красивая сука. Как с мужиком-то, а? Не очень? Знаешь, за что меня Отбойный Молоток прозвали?

Я со страхом взглянул на женщину, в которой сразу, с восторгом и болью, узнал Таню Антипову.

Она стояла с каменным лицом, сжимая и разжимая кулаки.

Протокольщик встает, подходит к Молотову. Бьет кулаком в лицо. Слабенько. Тот шипит.

Точилин вскакивает.

— Капитан Волкова! Мы взяли за жабры Сухова.

Таня изумленно смотрит на выползшего из небытия следователя.

— Точилин? Кто вас направил сюда?

— Правосудие, — шепчет он. Улыбается. И вновь глаза остаются холодными, айсберговыми.

Таня (капитан Волкова) оглядывается. На секунду взгляд голубых глаз останавливается на мне. У меня внутри обмирает. В этих глазах что-то появляется… некое апрельское таянье льдов.

Таня поворачивается к протокольному мальчику.

— Я домой, вернусь через два часа. Эта падаль, — косится в сторону Молотова. — В ваших руках. Делайте с ним, что душеньке угодно. Я слова не скажу. И… приберитесь.

— Хорошо, Татьяна Алексеевна. А с этим что делать?

Кивок головой в мою сторону. Таня смотрит на меня. И снова, будь я проклят, что-то в глазах — там, за официальностью!

— А что, на нем что-то есть?

— Нет. На вокзале дрых.

— Ну так и гоните его к едрени фени!

Но ей пришлось задержаться. Привели ярко накрашенную девицу в потертой джинсовой юбке и красной кожаной куртке.

— Кто это? — спросила Таня.

— Да вот… — начал дежурный.

Девушка вызывающе посмотрела на всех, особенно на меня.

— Вы должны меня отпустить! Этот, — махнула рукой на дежурного. — Обозвал меня шлюхой. Я не шлюха!

— Никто не сомневается, золотце, — Таня взяла ее за руку. — Успокойся. Тебе здесь желают только добра. Садись. Чаю хочешь?

— Пожалуй, — девица села на стул, раздвинув ноги. Точилин нахмурился. — Скажите им, я не шлюха. Я чистая девушка.

Чистую девушку звали Инна Нестерова.

Иду по Ленинградской, руки в карманах, ворот куртки поднят.

— Молодой человек! Постойте!

Оборачиваюсь.

Ко мне несется, подобно черному крылатому призраку, бледный высокий человек. Худое красивое лицо, горящие глаза.

— Что вам нужно?

— Позвольте вам вручить от нашей организации.

Сует в руки брошюру.

Я взглянул. „Церковь Любви Господней“. Пятьдесят отделений по всему миру… Сто пятьдесят тысяч членов. Секта. Чистой воды.

— Очень мило.

— Приходите в воскресенье в 11.00.

Он назвал адрес.

— Религия меня не интересует.

— Вы придете, — сказал человек в черном пальто.

— Почем вам знать?

Он приблизился.

— Вы сломлены. Я вижу это в ваших глазах. Но в вас есть Свет.

Я неловко отступил.

— Как вас зовут?

— Руслан, — улыбка осветила его изможденное лицо. — Приходите.

Я в смятении снова перечитал название секты и адрес.

Без десяти одиннадцать в воскресенье стою у подъезда трехэтажного здания, в котором располагается типография, офис одной из газет и обувной магазин.

Мне нужен офис N 38.

Свет флюоресцентных ламп, тихая симфоническая музыка. У стен с обоих сторон ряды длинных столов. У левой стены сектанты в белых одеждах раздают бесплатно еду бомжам, старикам и детям. Получившие эту небольшую, но тем не менее великую помощь отходят к столам у правой стены. Здесь из коробок с эмблемой „Церкви Любви“ — распятым Христом со звездой во лбу и без венца — достают ворохи старой одежды.

Спустя полчаса Руслан освободился.

— Рад, что ты пришел, Павел.

— На минутку заскочил. Посмотреть.

Обменялись рукопожатием.

Руслан пригласил меня в кафешку за углом.

— Ну как тебе? — он глотнул каппучино.

Его переход на „ты“ был естественным, как дыхание.

— Мне нравится. Хотя вы могли быть и побогаче.

Руслан усмехнулся.

— Все дело в названии. Оно слишком простое. А мы очень нуждаемся.

Я закивал, глотнув кофе.

— Деньги.

— Да, — Руслан поморщился.

— У меня мало времени, — он взглянул на часы (сверкающие „Ролекс“). Я наморщил лоб. Кажется, в офисе на запястье Руслана часов не было. — Если ты не против, я бы хотел еще раз с тобой встретиться.

Пожимаю плечами.

— Времени у меня предостаточно. Как и вопросов.

Руслан засмеялся. Взял чашку.

— Спрашивай.

— Тогда на улице ты сказал…

— Свет. В тебе он есть. У тебя глаза ангела, — он странно взглянул на меня.

— Внешность обманчива, — я с горечью вспомнил сотворенное мною.

Он встал. Протянул визитку.

— Через неделю в том же офисе, если не возражаешь. Я хочу, чтобы ты работал с нами.

— Что за работа?

— Что-нибудь придумаем, — он улыбнулся, усталое красивое лицо преобразилось. — Извини, что лезу в душу. Но предположу: сейчас для тебя любая работа — спасение.

Извинившись, Руслан оставил меня.

Она выходит из подъезда новостройки под руку с мужем. Подтянутый, уверенный в себе бизнесмен. Волков садится в „пежо“ и укатывает к чертовой матери. Таня в пестром цветочном платье пересекает детскую площадку.

Я отталкиваюсь от стойки качелей.

Она проходит мимо, копаясь в сумочке.

— Таня!

Останавливается. Плечи вздрагивают, словно я подкрался сзади и ткнул лезвием между лопаток.

Оборачивается. Делает вид, что взволнована, ошеломлена, удивлена.

— Паша? Что ты здесь делаешь?

Неудачно пытаюсь улыбнуться.

— Жду тебя.

Она беспомощно озирается.

— Ну хорошо, давай присядем где-нибудь.

Садимся на скамейку у пустых качелей.

— Как ты меня нашел?

— У кого есть деньги, тот может все.

Таня наморщила лоб.

— Как Катя?

Я посмотрел на нее.

— Ты спрашиваешь об этом?

— А что? Ждешь, что я упаду и забьюсь в судорогах?

— Нет.

— Что было, то было.

Таня достала сигареты.

— Раньше ты не курила.

— Поработаешь в следствии, закуришь, — она положила ногу на ногу. В юности всегда сидела, сдвинув коленки. — Надеюсь, ты не праведник?

Я истерически расхохотался.

— О, только не это!

Таня промолчала.

— Как ты живешь?

— Прекрасно. Муж хороший. Любит меня. Сын здоров, — она выдохнула дым, глядя вдаль. — Это твой ребенок.

В волнении я вскочил со скамьи.

— Бог мой… и ты молчала?

— А что ты хочешь? Пять лет от тебя ни слуху, ни духу. А тут из-под земли вырастаешь — и из-под земли же достаешь! Следил, вынюхивал.

— Это же ребенок, — я сел. — Он имеет право знать.

Мы наблюдали игры детей на площадке.

— Его там нет?

— Нет, — Таня бросила окурок в лужу. — Он сейчас в детском садике.

— Как зовут?

Она поколебалась.

— Павлик… в честь отца.

Я шмыгнул носом, втоптанный в землю.

— А муж?

— Ему все равно. У Володи бизнес. И он любит меня.

— Володя, — я хмыкнул.

Таня взглянула на меня.

— Мне почему-то кажется, в последнее время в твоей жизни произошло что-то ужасное, — она помолчала. — Почему ты развелся с Катей?

Я сунул руку в карман куртки, где по-прежнему лежало обручальное кольцо. Катино, не мое. Свое я вчера выбросил в Волхов.

— Я не разводился с ней. Она умерла. И наш ребенок тоже.

— Мне жаль, — сказала Таня, но прежнего сочувствия, знакомого мне с юности, в ее голосе не было.