Пустынная дорога смерти (СИ)

– Не сейчас, ладно? Я слишком занят для того, чтобы отвлекаться на такую ерунду, – сурово взглянув на неё, произнёс Дин. От напряжения, едва сдерживаемой злобы и презрения к ней вены на его шее вздулись. Изо всех сил он пытался сдержаться, понимая, что сейчас это попросту отнимет у него драгоценное время. Она хотела ещё что-то сказать. Кристен уже набрала в грудь побольше воздуха, желая возможно предложить свою помощь, но Дин её резко прервал с ярко выраженными в интонации нетерпением и отвращением. – Я сам. Уходи. Мне сейчас не до тебя.

Она покорно кивнула и исчезла словно безликая тень за массивной дверью, понимая, что и сегодня любовь прошла мимо неё, не оставив ни малейшего, едва заметного следа и всё ещё свято веря, что небеса когда-нибудь её услышат. Дин с облегчением вздохнул и снова приступил к поискам неизвестного составляющего, манящего в сладкое небытие. Лица, даты, места –они сливались в единую монолитную причудливую картинку. Наконец сказалось сильное напряжение, и он сдался. Дин отшвырнул последнее просмотренное им дело и посмотрел на дорогие часы на правой руке. Оставался только час. Он тяжело, устало вздохнул, взъерошив обеими руками и без того небрежно растрёпанные пшеничные волосы. Дин сидел один, на холодном сером полу, прислонившись спиной к высокому, надёжному стеллажу, в окружении бесчисленного количества старых, пожелтевших дел, в комнате с тусклым, белёсым, дрожащим светом. Рана на его правой руке всё ещё кровоточила и болела. Он устал… Запрокинув голову Дин безумно, жутко расхохотался. Смех его был сиплым, прерывистым и скоро перешёл в сухой лающий кашель. Неестественный, механический свет дешёвых, продолговатых ламп дрожал, но Дин не обращал на это внимание. Он лишь самозабвенно смотрел в гнетущую пустоту, думая о близкой, безликой смерти. Он устало прикрыл немного болевшие от напряжения глаза. Его горячая, влажная от пота ладонь оставляла на холодном, чистом полу быстро тающие отпечатки. Ему было плохо, воздуха не хватало. Казалось, он стал твёрдой или вязкой, ядовитой субстанцией с болью, проникающей в лёгкие и разрушающей их. Дыхание Дина стало прерывистым и резко вырывалось с негромким, неприятным свистом.

Он слышал осторожные, тихие шаги, гулким эхом отдающиеся от стен и потолка комнаты, наполненной раздражающим треском дешёвых ламп. Дин медленно открыл глаза, сердце его учащённо забилось, а тело онемело, опутанное липкими нитями страха и холода. Перед ним стояла его умершая сестра. Она мило улыбалась, глядя на него грустным, сияющим взглядом серых, бездонных глаз. На ней было надето то самое лёгкое, воздушное платье, в котором она была там, в таинственно перешёптывающемся, осеннем лесу, сокрытая тенью засыпающих на зиму сном забвения деревьев, когда смерть пришла к ней, бесшумно и незаметно подкравшись в виде проклятого зверя.

Дин пытался подползти к ней, хотел обнять её, крепко прижать к себе, но силы покинули его тело, скованное болезненной, безумной агонией. От слабости голова его кружилась, начало немного тошнить. Сестра с опаской отстранилась от него и поднесла указательный палец к алым, пухлым губам, призывая вести себя тише. Её детское, бледное личико, с которого, казалось, мгновенно стёрлись краски жизни и здоровый, розовый румянец, сделалось серьёзным. Она указала Дину на четвёртую снизу полку высокого, аккуратного стеллажа, забитого сухими, пожелтевшими делами двадцатилетней давности. Неожиданно за её спиной вырос ангел, в бесстрастном, прекрасном, суровом лике которого Дин узнал непокорного, неистового и могущественного Абаддона. У него были длинные, серебристые волосы, сияющими струями спускавшиеся по сильным плечам и мощному торсу. Глаза его полыхали яркими, изумрудными искрами, выжигающими своей холодной, отравляющей яростью. Яростью к миру и свету, к мнимому величию и отвратительному грехопадению. Он смотрел на Дина спокойно и бесстрастно, но за этой каменной, неподвижной маской скрывалось презрение. Огромные крылья Абаддона, изумрудно-зелёные сверху и плавно перетекающие в насыщенный, бездонно чёрный цвет, немного вздрогнули, едва не раскрывшись. Он шёл по воздуху, не касаясь босыми ногами холодного пола. От ангела исходило бледное, зеленоватое свечение, успокаивающе действующее на Дина. В руках, больше похожих на когтистые, драконьи лапы, непокрытые чешуёй с почерневшими кончиками тонких пальцев, он нёс чашу из серебра, богато и искусно украшенную изумрудами, алмазами, жемчугами и чёрными обсидианами. Энни вздрогнула и зябко поёжившись пошла на встречу великому, непокорному и мрачному ангелу смерти. В последний раз она взглянула на Дина глазами полными ужаса, но в то же время вдохновенного трепета и видение растаяло в едкой, зеленоватой дымке.

Странная болезнь Дина вновь ослабила хватку, разрешая затхлому, тяжёлому воздуху с большей лёгкостью наполнять его скованную цепями страшного, неизвестного недуга грудь. Он медленно, осторожно встал, аккуратно придерживаясь рукой за полку и пошатываясь побрёл к тому самому стеллажу, на который ему указывала сестра. Сердце его бешено колотилось и немного, неприятно покалывало. Наконец, недуг исчез, не оставив после себя даже слабости или головокружение. Пришло резкое и неожиданное исцеление, заставляющее надеяться, что болезнь вернётся не скоро. Дин смотрел старые, ветхие, тома забытых дел, стоящих на четвёртой полке. И там, среди незнакомых имён, мест и дат, покрытых пылью забвения, он увидел дело своей сестры. Аккуратно, с чувствами трепета, заботы и нестерпимой, глубокой боли, он взял старую подшивку в руки. Он держал её дело впервые в жизни. Ещё никогда он не был так близок к воспоминаниям о том дне. Его рассудок, не имевший больше в запасе сил, чтобы обуздать жуткую, неукротимую боль, был готов погрузиться в бурную, кипящую, ну сладкую и манящую реку безумия и забвения. Он разрыдался, лишённый сил. Разрыдался в гнетущей, мёртвой тишине старого, пустынного хранилища. Его рыдания переросли в хриплый, истерический смех. Он прижал к сердцу старую, пожелтевшую от времени и заточение в забытой тени прошлого, ничего не значащую бумагу, словно та имела силы, способные вернуть Энни к жизни, дать шанс переиграть тот ненастный, осенний день. Придя в себя от порыва неожиданно нахлынувших гигантской, разрушительной волной воспоминаний, он взял ещё одно пыльное дело. 19 сентября 1992 года, возле статуи Азраила на западном кладбище Сансет Хоррор найдено тело Ллойда Мора, 15 лет. В правую руку ему была вложена роза, на груди вырезана печать Соломона. Рядом с телом обнаружена книга, раскрытая на изображении Ниарцинеля, сидящего на престоле в Бээр Шахат и текстом на иврите с другой стороны. В тексте от руки написаны слова: Шахат, Машехит, Ддавэ. Потом семилетняя Илона Бейнтлиш. Её тело было найдено 25 сентября 1992 года возле колокольни Архангела Михаила. На её груди так же, как и Ллойда Мора была вырезана печать Соломона. Дальше 27 сентября 1992 года изуродованное таким же способом, как и предыдущие, тело пятнадцатилетней Виктории Кларк обнаружено недалеко от входа на колокольню Архангела Гавриила. Последняя жертва за этот период восьмилетний Тоби Макгауэр. Его изуродованное тело обнаружено 28 сентября у подножия статуи Самаэля в городском парке.

Рядом с этим делом лежало ещё одно, только сорокавосьмилетней давности. Те же символы, те же книги, те же цветы. Убийства выстраивались в определённой последовательности: первое тело находили у статуи Израила, второе у ног Аббаддона, третье и четвёртое недалеко от старых колоколен, пятое – в тенистом парке, распростёртым у ног Самаэля. Но на этот раз убийства происходили в октябре. Дин задумался над тем, что возможно его сестра тоже должна была войти в жуткий, проклятый список 1992 года. Её место возможно было у ног воинственного разрушителя Абаддона, поэтому именно он сопровождал здесь её дух. Получается, именно Дин спас её от этой ужасной участи. Кровь шерифа похолодела от сковавшего его тело нерушимыми цепями ужаса, сердце его бешено забилось, словно во время быстрого бега на дальнюю дистанцию. Убийца был рядом, скрывался в тени молчаливых, скорбных деревьев и кустарников, когда он, рыдая, обнимал остывшее, околдованное печатью смерти тело сестры. Он мог быть следующим… его тело навечно бы поглотил осенний, сказочный туманный лес, сражённый тёмным, кровавым недугом.