Паутина миров(СИ)

- Значит, - Ранецкий в очередной раз посмотрел на фото Насти Соболевой. Фото девушки, которую любил всю жизнь. - Значит, это я тебя убил, Настенька!

Эх, как же всё в жизни бывает нелепо. Ранецкий поднялся, и хотел было идти домой, но тут в глаза ему бросилась церковь. Старая разрушенная церковь, постройки 1899 года. Тогда деревня Глуховка была ещё крупным селом Глуховское. И именно тогда, в начале 20-х, эту церковь попытались превратить в нечто другое, в более подобающее сложившейся ситуации с точки зрения построения социализма. В общем, учитывая близость кладбища, из церкви решили сделать Дом гражданской панихиды. Мудрое решение. С одной стороны, и профильность сохранялась - людей хоронить, а с другой - ритуальные услуги будут проходить с соблюдением атеистической обрядности, без батюшки и отпевания, зато с заупокойным тамадой и скрепяще-надрывным похоронным маршем.

Начали, как и в других церквах, с разграбления. Сняли позолоченный крест и бронзовый колокол. Вынесли в неизвестном направлении все иконы в золочёных окладах и церковную серебряную утварь. Ни оставили ничего. Росписи на стенах загрунтовали и покрасили шаровой краской. Одним словом, уничтожили все религиозные атрибуты культового предназначения.

Но, не тут-то было! Возможно, краски, которыми пользовались в 19-м веке, были ни в пример нынешним. Да и сама роспись велась с соблюдением всей необходимой технологии, с сохранением нужных пропорций, и с точной выдержкой по времени каждого следующего слоя. Только не прошло и полугода, как вся эта наружная мазня, вместе с вышеупомянутой грунтовкой, высохла, и, сначала начала трескаться, потом опадать понемногу, а в один прекрасный момент обвалилась вся. Подчистую.

Всё бы ничего, дело поправимое, только вот роспись церковная с ликами святых и мучеников, после своего вторичного появления на свет божий, стала ещё краше и величественнее, чем была изначально. Цвета стали ярче и насыщеннее, а микротрещины, сплошь покрывавшие стены и свод, вдруг исчезли совсем, будто их и не было вовсе.

По округе поползли слухи.

Из губернской столицы прибыл главный большевик со свитой. Кожаное пальто до пят, хрустящая портупея, маузер на ремне, фуражка со звёздочкой, а также бледное лицо, ухоженная чёрная бородка клинышком и тонкие усики, и, кроме того, тонкие выхоленные руки и наманекюренные ногти, позволяли с большой степенью уверенности предположить, что пламенный ленинец был явно не пролетарского происхождения.

Предгубкома был взбешён. Вид похорошевших христианских святых и мучеников вызывал в нём глубинную ненависть, доводящий революционный организм, ослабленный тюрьмами и ссылками, до плохо сдерживаемой икоты. Он громко, но неумело ругался матом, брызгал обильно слюной, и тыкал всем виновным своим тощим интеллигентским кулачком в побледневшие пролетарские лица. Закончив разнос, он укатил восвояси, приказав всё исправить в течение трёх суток.

Местная публика оценила юмор по поводу трёх суток, но приказ - есть приказ, и работа закипела. Нагнали народу, установили леса вдоль стен, и начали обдирать роспись. Метр за метром. День и ночь. Без перерыва. А на третьи сутки леса обвалились. Несколько человек погибло, а ещё большее число страшным образом покалечились. Работа к тому времени не была выполнена даже на треть.

Главный большевик теперь уже не только орал и неумело матерился, но и во всю размахивал маузером, нелепо смотревшимся в его бледной худосочной руке. Скорее всего, на пламенного ленинца давили сверху другие, ещё более пламенные ленинцы, и предгубкома вполне осознавал, что никакие оправдания в провале акции по искоренению традиционных верований в расчёт браться не будут, а все прошлые заслуги мгновенно забудутся, при виде такого явного омоложения ненавистных ликов.

И он поступил вполне радикально, по-большевистски.

На следующий день приехали красноармейцы и тщательно заминировали церковь по заранее рассчитанной схеме, а затем взорвали её по всем правилам сапёрной науки.

Но видно с кирпичом и скрепляющим раствором в 19-м веке было всё нормально, потому что произошло нечто совсем уж необъяснимое. Ибо церковь выстояла. Лишь штукатурка кое-где осыпалась, а по одной из стен пошла трещина. Всё. Больше никаких разрушений не обнаружилось.

По окрестностям опять поползли слухи. Однако, когда через несколько дней из столицы губернии пожаловала особая комиссия во главе со всё тем же очкастым большевиком, и с поставленной свыше задачей решить, наконец, вопрос о перепрофилировании неподатливого культового сооружения, то купол церкви в тот момент, когда члены комиссии находились внутри здания, обвалился, погребя под собой весь контролирующий орган в полном составе. Никто не выжил!

С тех пор церковь оставили в покое. Вернее то, что от неё осталось. А в результате всё получилось именно так, как у нас обычно бывает. То, что было - уничтожили, своего, нового так и не создали, ну, а стереть священные останки с лица земли, чтобы хоть не напоминало о былом - тоже не смогли.

Только трупы кругом.

В огороде на заднем дворе Алекс накопал картошки и лука. В доме нашлась соль и прочие пряности. На кухне обнаружил посуду, ложки и вилки, сковородки и кастрюли. Ничего не пропало. А вот электричества не было. Зато отыскались две керосиновые лампы и канистра с керосином. В колодце имелась чистая вода, удобства во дворе никуда не делись, а стол и стулья так никому и не понадобились.

Ранецкий нажарил картошки с луком, достал остатки дорожной еды, нашёл в погребе запасы самогона, неиспользованные ещё после поминок по Сергею, и сел поужинать на свежем воздухе. С одной стороны, он планировал работы по дому и на кладбище, с другой - учитывал присутствие оживших покойников, ну, а с третьей, допускал наличие яйца, чёрной курицы и древнего ворона. Слишком много обстоятельств - подумал Сашка, и тут же увидел, как со стороны леса к нему кто-то приближается.

- Пожрать не дадут! - возмутился Ранецкий, и пошёл в дом за карабином. Зарядив его, он сел за стол, и продолжил ужин, замахнув для смелости соточку дяди Сэма.

Приглядевшись повнимательнее, Алекс понял, что это не приведение и не оживший труп. Это была типичная крестьянка, годами далеко за сорок, в типичной крестьянской одежде и такой же внешности. Узнать в ней знакомую глуховчанку с такого расстояния не удалось, и Сашка стал ждать её прихода, ибо был уверен, что мимо она не пройдёт. Так и вышло. Женщина остановилась возле калитки.

- Добрый вечер!

- Здравствуйте, красавица, проходите. Разделите мой скромный ужин.

- Спасибо за красавицу! - женщина слегка смутилась. - Вот только не пойму, кто вы. Дом Соколовых-то мне знаком, а вот кто вы им?

- А вы проходите. Может вблизи и узнаете. Я ведь здесь не посторонний.

Женщина зашла во двор и подошла к столу.

- Присаживайтесь! - Санька галантно подвинул стул. - Проголодались?

- Да не откажусь, - ответила селянка, всё пытаясь идентифицировать Ранецкого.

- Выпьете?

- С удовольствием.

Пока Сашка раскладывал еду и разливал самогон, женщина всё время изучала его, а потом вдруг шлёпнула себя по лбу.

- Ну, конечно, кто ж ещё? Вы - Александр, внук бабы Ани.

- Прямо в десятку! - обрадовался Ранецкий, ибо тоже узнал женщину.

Это была Лариса. В те времена ей было лет шестнадцать, и жила она на несколько домов ближе к кладбищу. Точно!

"И, по-моему, я ей нравился!" - радостно констатировал внук бабы Ани. - "Теперь ей нет и сорока, а выглядит на шестьдесят. Вот, что с женщинами делает сельское хозяйство".

- А я вас тоже узнал!

- Да ну?

- Вас, красавица, зовут Лариса!

- Точно! - красавица залилась краской, и, чтобы снять смущение, схватилась за рюмку. - Со свиданьицем!

- За вас, Лариса! - поддержал тост Ранецкий. Хотел добавить: Петровна, но не стал. Пусть остаётся красавицей Ларисой. Ей это обращение, судя по всему, очень даже понравилось.

- Приехали посмотреть: что и как? - поинтересовалась красавица Лариса.