Паутина

Александр Валентинович. Амфитеатров

Паутина

I

Весною 190* года, въ холодныя и дождливыя сумерки, по тихой окраинной улицѣ очень большого губернскаго города тихо пробирался, — щадя свои резиновыя шины отъ колдобинъ и выбоинъ мостовой и осторожно объѣзжая лужи, которыя могли коварно оказаться невылазными провалами, — щегольской «собственный» фаэтонъ, везомый парою прекраснѣйшихъ гнѣдыхъ коней въ строжайшей вѣнской упряжкѣ, но съ русскимъ бородатымъ кучеромъ-троечникомъ на козлахъ. Сочетаніе получалось смѣшное, но экипажъ принадлежалъ мѣстному руководителю модъ, настолько признанному въ авторитетѣ своемъ, что не только никто изъ встрѣчныхъ прохожихъ и проѣзжихъ господъ интеллигентовъ, но даже ни единый изъ дворниковъ y воротъ, либо верхомъ на доживающихъ вѣкъ свой, архаическихъ тумбахъ, и лавочниковъ въ дверяхъ лавокъ своихъ, ни единый и никто не смѣялись. Напротивъ, всѣ провожали фаэтонъ взглядами одобренія и зависти: вотъ это, дескать, шикъ такъ шикъ! Смѣшно было, кажется, только самому хозяину фаэтона, губернскому Петронію, arbitre elegantiarum. То былъ маленькій, горбатый человѣчекъ, съ огромною головою, покрытою превосходнымъ парижскимъ цилиндромъ, — haut de forme, a huit reflets, — a ниже сверкали подъ золотымъ пэнснэ умные, живые, семитическіе глаза, бѣлѣлъ тонкій длинный носъ малокровнаго больного человѣка, и роскошнѣйшая черная борода спускалась по груди на… русскій армякъ тончайшаго англійскаго сукна, украшенный… значкомъ присяжнаго повѣреннаго!..

— Вендль шикуетъ, — сказалъ, глядя на страннаго господина въ странномъ экипажѣ, изъ-за гераней, заростившихъ кособокія окна низенькой столовой, учитель городского, имени Пушкина, училища, Михаилъ Протопоповъ.

Тогда тощая, на зеленую кочергу похожая, жена его сорвалась изъ-за стола съ самоваромъ и бросилась къ окну, оставивъ безъ вниманія даже и то обстоятельство, что тяжело шмякнула о полъ дремавшаго на ея колѣняхъ, любимаго желтаго кота.

— А-а-а… скажите, пожалуйста… а-а-а…, — стонала она, покуда, медленнымъ и граціознымъ движеніемъ, точно танцуя на своихъ четырехъ колесахъ классическій босоногій танецъ какой-нибудь, эластически влачился мимо оконъ учительскихъ безукоризненный вѣнскій экипажъ. — Ну, до чего-же, однако, люди въ прихотяхъ своихъ доходятъ!.. удивленія достойно… а-а-а…

Супругъ внимательно гладилъ кустистую рыжую бороду и, не то съ сожалѣніемъ, не то съ умиленною гордостью, повторялъ:

— Шикуетъ, Вендль, шикуетъ… Жжетъ батькины денежки… Только, братъ, дудки! Сколько ни состязайся, Эмильки тебѣ не перешиковать…

Супруга безпокойно оглянулась на дверь въ кухню и, убѣдившись, что она плотно заперта, сказала мужу съ упрекомъ:

— Ты бы, Михаилъ, потише…

— A что? — пріосанился учитель Протопоповъ, услышавъ въ голосѣ жены привычную ноту житейскаго трепета, на которую онъ, въ качествѣ мужчины, интеллигента и выборщика, долженъ приготовить привычную же ноту мужественнаго гражданскаго протеста. — Что я сказалъ особеннаго? Кажется, ничего.

— То, что нехорошо: какая она намъ съ тобою Эмилька? Не сломаешь языкъ назвать и Эмиліей Ѳедоровной.

— Очень надо! Не велика пани. Обыкновеннѣйшая помпадурша изъ сочиненій Щедрина.

— Ужъ этого я не знаю, изъ какихъ она сочиненій, но только Воздуховъ вылетѣлъ изъ-за нея со службы по телеграммѣ изъ Петербурга. A потомъ едва укланяли ее, чтобы генералъ-губернаторъ простилъ, оставилъ его въ предѣлахъ губерніи. A Воздуховъ былъ не тебѣ чета: податной инспекторъ, со связями, свой домъ…

Учитель Протопоповъ взглянулъ на жену съ снисходительнымъ презрѣніемъ къ ея бабьему робкому разуму и возразилъ:

— Сравнила! Воздуховъ гулялъ передъ ея окнами въ пьяной обнаженности и, съ мандолиною черезъ плечо, спѣлъ ей испанскую серенаду. Это публичный скандалъ и притомъ было среди бѣлаго дня. За это, брать, кого угодно. Каковъ ни есть нашъ городъ, но голымъ ходить по улицамъ и на мандолинѣ бряцать податному инспектору не полагается… A я что-же? Я въ четырехъ стѣнахъ…

— А, вотъ, подслушаетъ кто-нибудь, — такъ и будутъ тебѣ стѣны.

– Ѳедосья, что-ли, донесетъ?

— A то нѣтъ? — зловѣще кивнула госпожа Протопопова лысоватымъ проборомъ бурыхъ и жиденькихъ волосъ своихъ. — Акцизный Ѳедоровъ черезъ кого въ политикѣ увязъ? Катька, горничная, любовника-сыщика имѣла. Ну, и обличилъ.

— Ну, тамъ политика… A я, кажется…

— То-то… кажется! — со вздохомъ заключила учительша, отходя отъ окна, такъ какъ интересный экипажъ уже исчезъ изъ виду за угломъ, и вновь подбирая на колѣни обиженнаго кота своего.

— Это Вендль опять къ Сарай-Бермятовымъ поѣхалъ, — сказалъ супругъ, присаживаясь къ самовару. — Часто ѣздитъ.

— Друзья съ Симеономъ Викторовичемъ-то, — почему-то вздохнула учительша, передавая мужу дымящійся стаканъ. — Съ университета товарищи.

— Товарищи! — недовѣрчиво ухмыльнулся учитель. — A я такъ думаю: онъ тамъ больше по барышенской части. Ты, Миня, не гляди на него, что онъ горбатый и, съ виду, въ чемъ душа держится. Этакого другого бабника поискать. Онъ, да еще вотъ Мерезовъ Васька. Два сапога пара — аѳинскія ночи-то устраивать.

— Для аѳинскихъ ночей извѣстно, кого нанимаютъ, — перебила учительша, не безъ досады. — A къ благороднымъ барышнямъ съ подобными пошлыми намѣреніями мужчина обратиться не можетъ. Это глупо и безполезно — то, что ты говоришь. A ужъ въ особенности, что касается Сарай-Бермятовыхъ. Слава Богу, съ малолѣтства ихъ знаемъ. Аглаечка, конечно, красавица, и соблазнъ ей отъ вашей мужчинской козлячьей породы предстоитъ многій. Но характеръ y нея совсѣмъ не такой категоріи, чтобы какой-нибудь бабникъ вокругъ нея пообѣдалъ. Дѣвушка серьезная, — хоть Богу не молится, a живетъ святѣй иной монашенки. A Зоечка еще ребенокъ, — что ей? Много, если пятнадцать минуло… Да и собой нехороша.

— Ребенокъ-то ребенокъ, — возразилъ супругъ съ нѣсколько сконфуженною язвительностью, — но въ какой гимназіи этотъ ребенокъ воспитаніе свое получаетъ?

Госпожа Протопопова насторожилась:

— Извѣстно, въ какой: y Авдотьи Васильевны… Чѣмъ гимназія нехороша?

Протопоповъ захихикалъ надъ стаканомъ своимъ:

— Сегодня въ «Глашатаѣ«видѣлъ замѣтку, будто y китайцевъ въ Пекинѣ въ женской школѣ имени Лао Цзы открыта «лига любви»… Вотъ они каковы, ребенки то ваши!

Госпожа Протопопова, въ волненіи, поставила чашку на блюдце, всплеснула худыми руками и трепетно опустила ихъ на кота своего, который, сквозь дремоту, вообразилъ, будто его ласкаютъ, a потому пренѣжно замурлыкалъ. A Протопоповъ многозначительно сказалъ:

— То-то вотъ и оно то… Эмиліи Ѳедоровны школа… Прежде, чѣмъ въ помпадурши свихнуться, сколько времени она y Сарай-Бермятовыхъ гувернанткою была?.. Ну-ка, посчитай.

Не получивъ отъ взволнованной супруги отвѣта, онъ вздохнулъ и продолжалъ, обжигаясь въ мѣрныхъ перерывахъ горячимъ чаемъ.

— Но, тѣмъ не менѣе, относительно Вендля я, дѣйствительно, такъ полагаю, что понапрасну мальчикъ ходитъ, понапрасну ножки бьетъ… Еще, если бы годъ, два тому назадъ, то, по тогдашней бѣдности Бермятовыхъ, можетъ быть, и очистилось бы ему что нибудь…

— Женатому то? — съ негодованіемъ воскликнула супруга, и костлявые пальцы ея непроизвольно вонзились въ кота съ такою силою, что тотъ взвизгнулъ и, хвостъ трубою, дернулъ отъ хозяйки, однимъ прыжкомъ, черезъ всю комнату, на триповый синій диванъ. — Женатому то? Да ты, Михаилъ, съ ума сошелъ! Ты въ развратномъ настроеніи ума!

Но Михаилъ вдругъ почувствовалъ подъ собою твердую почву и осѣнился вдохновеніемъ къ радикальнымъ идеямъ.

— Другъ мой Миня! — прочувствованно воскликнулъ онъ, — при нынѣшнемъ торжествѣ гражданскаго брака и расшатанности моральныхъ устоевъ, какое препятствіе можетъ быть бѣдной дѣвушкѣ въ дилеммѣ: ухаживаетъ за нею холостой женихъ или женатый претендентъ?.. Теперь, конечно, все это — другой коленкоръ. Какъ скоро Симеонъ Викторовичъ отвоевалъ дядюшкино наслѣдство, — теперь, брать, шалишь! Теперь дѣвицы Сарай-Бермятовы будутъ первыя по городу невѣсты… Полъ-милліона, чистоганчикомъ, хватили Сарай-Бермятовы! Шутка! Теперь Аглаю съ Зоею женихи наши съ руками рвать будутъ…