Книга сияния

Вацлав Кола, императорский камердинер, вернулся со своей небольшой семьей из Карлсбада. Некоторые считали, что Вацлав уже никогда не появится в Праге, ибо всем было известно, что император не проявил сочувствия к болезни его сына. По поводу его отъезда выдвигались разные предположения. Так, одни заявляли, что Вацлав отправился в Вену, чтобы стать кондитером в одной утонченной и благородной семье. Другие думали, что он наворовал всякой всячины из императорской кунсткамеры и теперь достаточно богат, чтобы стать уважаемым землевладельцем и обзавестись дворцом с видом на Рейн. Некоторые даже предположили, что по пути из Праги Вацлав встретился с Йоселем и вместе они проводят турне по Европе, показывая Йоселя на ярмарках и рыночных площадях – Самого Большого Человека на Свете. До кого‑то дошел слух о том, что в Брюгге появился человек неимоверной силы, способный вырывать с корнями деревья; даже из Лондона, где люди в целом выше ростом благодаря древней крови викингов и не удивляются виду великанов, приходили сообщения о мощного сложения мужчине, который сидел в партере театра «Глобус». При этом не никто не подумал: чтобы за столь короткое время переместиться в места столь отдаленные, Йоселю пришлось бы научиться лететь.

Однако Вацлав все прояснил. Нет, он не видел Йоселя; да, его сын выздоровел; да, он слышал о печальном конце Келли. А какое ужасное несчастье – бедный Браге умер от вежливости!

И тут, провозглашая очередной тост в честь благородного датчанина, друзья покойного вдруг услышали исполненный ярости вопль. Потом дверь трактира распахнулась настежь. То, что появилось на пороге, можно было в первый момент принять за гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

Действительно, во взгляде Йоселя сверкало безумие. В движениях исчезла гибкость и то своеобразное изящество, которое всегда его отличало. Он двигался подобно существу, управляемому чьей‑то злой волей или, скорее, величайшей угрозой и злыми намерениями. Могучие руки голема, вытянутые вперед, были покрыты кровью.

– Йосель? – спросил Вацлав. – Что случилось?

Компания с утра сидела в трактире и понятия не имела о страшных событиях на Староместской площади.

– У него лунная болезнь.

– Его бешеный пес укусил.

– Нет, это последняя стадия сифилиса.

Голем двинулся вперед, его взгляд блуждал, почти не задерживаясь на лицах собравшихся. Одним пинком он перевернул стол, затем отшвырнул скамью. Посетители перебежали в дальний конец зала и прижались к стене. И тут за спиной Йоселя появился рабби Ливо, а с ним и другие евреи. Рабби Ливо ухватил голема за подол рубахи и попытался удержать.

– Йосель, – сказал раввин. – Остановись. Так ты ничего не решишь.

Голем повернулся и так уставился на раввина, как будто впервые его увидел.

– Кто‑нибудь, позовите стражу, – слабым голосом пробормотал один из горожан.

Трактирщик, стоящий у очага позади Йоселя, вытащил пристегнутый к поясу нож.

– Нет‑нет, – взмолился рабби Ливо. – Не надо.

– Но он всех нас поубивает.

Голем сделал шаг вперед. Горожане вжались в стену, потому что отступать было уже некуда. Трактирщик медленно и неслышно кружил по комнате, стараясь, чтобы не Йосель не смог его заметить. Глаза всех остальных были обращены к нему, все видели в нем спасение.

И тут вперед шагнул Йепп.

– Послушай, Йосель, – произнес он. – Скажи нам, пожалуйста, что тебя так разгневало?

– Горожане убили Рохель, – ответил за него раввин. – Ее до смерти забили камнями на площади. Ее и Зеева.

– Нет, – пробормотал Вацлав. – Только не Рохель.

И заплакал, а за ним и остальные. Громче всех рыдал Йепп.

Йосель опустил взгляд на карлика.

– Иди сюда, дорогой друг, – всхлипывая, выдавил из себя Йепп, – мы тебе руки умоем…

Колени Йоселя подогнулись, и он рухнул на пол. Его руки повисли, глаза были полузакрыты. Теперь он уже нисколько не напоминал злобное чудовище – скорее существо безумное, но безвредное. Он казался опустошенным – от прежнего Йоселя осталась одна оболочка. Он сам не знал, что на него нашло… кроме того, что это было горе – горе и ярость. Он поддался самой низкой из человеческих эмоций – гневу – и, будучи таким огромным, в своем гневе причинил вред множеству людей, может статься, невинным или бессильным. Он разрушил дома. Но хуже было другое. Он вспоминал свою краткую жизнь, и она казалась ему такой же пустой, каким был сейчас он сам. Пустая растрата сил. Он выбирал не то, что нужно, – яростно, бешено и неумело, и ошибка влекла за собой ошибку. Повсюду он сеял лишь зло.

Трактирщик принес таз с водой, несколько чистых тряпиц, и Йепп умыл Йоселю руки.

Если бы он только мог говорить! Он бы сказал: «Это моя вина, ибо именно я поймал ее взгляд. С самого первого дня я домогался жены ближнего своего, я искушал ее. Из‑за меня она потеряла все, что было для нее драгоценно, – ребенка, честь, дом, мужа и, наконец, жизнь».

– Уведите его, – сказал Вацлав раввину. – Ведите его домой, пока сюда не явилась стража.

– Идем, Йосель, – нежно сказал раввин.

Они вместе вышли из трактира, сын следовал за отцом. Другие мужчины Юденштадта держались позади, на почтительном расстоянии. Пока они шли к Карлову мосту, Йосель мог увидеть все, что разрушил. Сломанные телеги, разбросанные товары, пролитое молоко, разбитые окна… Люди отворачивались от него, торопливо прятались в переулки, забирались под столы, в шкафы. Йосель опустил голову. Ему было стыдно. Казалось, вид этих разрушений вытягивает из него силы, и он еле добрел до ворот Юденштадта. Какой смысл в его силе двенадцати мужчин? Он всего‑навсего голем. Он никогда не смог бы жениться на Рохели, завести домашнее хозяйство, стать настоящим евреем. Теперь он осознал это. И Йосель указал в сторону Староновой синагоги.

Рабби Ливо остановился.

Йосель утвердительно кивнул. Да, время пришло.

– Давай спросим Бога, Йосель. Давай помолимся.

С великой скорбью старик и голем направились к синагоге по Червеной улице. Они прошли под порталом южного вестибюля, украшенного виноградной лозой с тяжелыми гроздьями…

– Йосель, сынок! – воскликнула Перл, сбегая по лестнице из женской части синагоги.

– Подожди, Перл, – остановил ее рабби. – Пойми, мы больше не можем ничего сделать. Пусть он уйдет. Рохель и Зеев мертвы. Прага в развалинах. Все потеряно.

– Нет, Йегуда, они живы. Рохель и Зеев… Они оба живы.

Йосель остановился как вкопанный. Как это понимать?

– Да‑да, ты спас их, Йосель! Они живы. Карел только что вернулся и сам рассказал мне. Горожане разбежались, боясь, что ты их убьешь, а стражники испугались не меньше и оставили посты. Так что Освальд безо всяких помех вывез телегу за городские ворота, и никто их не остановил. Да‑да, Рохель и Зеев непременно поправятся, а пока что они вместе с Киракосом и Сергеем присоединились к купеческому каравану до Франкфурта, а оттуда до Амстердама. Это правда. Ты спас их, Йосель.

– Вот уж и вправду славные новости, Перл.

– Но есть еще кое‑что, Йегуда… – Перл, совсем как восторженная девчонка, хлопнула в ладоши. – Все горожане вернулись по домам, заперли двери, закрыли ставни на окнах, ибо ожидают расправы. Они обещают оставить нас в покое. Они говорят: голем не позволит, чтобы с головы еврея упал хоть один волосок!

– Очень хорошо, Перл.

– Да, Йегуда, очень хорошо. Так что теперь мы хоть какое‑то время поживем в мире.

Йегуда ничего не сказал. У них был еще один повод для тревоги. Император. Кроме того, жизненный опыт подсказывал рабби, что мир хрупок, а добрая воля – всего лишь внезапный каприз. И все же его видение, его краткий взгляд на Рай если не изменил всего на свете, то по крайней мере изменил его. Рабби Ливо обрел надежду.

Йосель поднял глаза к небу и увидел журавлиный клин. Скоро наступит осень, листва станет желтой и бурой. Он никогда не видел осень, очень хотел бы ее увидеть, но ему уже не суждено. Зато ее увидит Рохель. Йосель представил себе как она, в своей незабвенной синей юбке, вглядывается в небо. Затем он нагнулся, поднял свою мать и так внимательно на нее посмотрел, словно хотел забрать с собой вечную память о ней.