Книга сияния

– Бежим! – охнул кто‑то. – Голем взбесился!

Отцы и бабки, дети и женщины, сбивая друг друга с ног, выбежали вон из костела и бросились кто куда.

– Раввина сюда, раввина! – раздался вопль. – Это чудище взбесилось!

– Раввин здесь! – отозвался один из горожан. – Здесь он.

Тяжелыми шагами Йосель прошел по костелу между скамей и могучей рукой сорвал с церковной стены каменное распятие. Держа его над головой, он устремился вперед.

– Он громит нашу церковь, оскверняет крест!

Без малейших колебаний голем швырнул распятие через весь зал, и оно, ударившись о каменную стену, разбилось вдребезги. А затем, не помедлив ни секунды, выбежал из костела и как ураган помчался через Староместскую площадь, ногами сшибая котелки с треног, кроша деревянные лотки и навесы, вырывая одежду из‑под кип, аккуратно разложенных купцами. Он опрокинул даже короб писца под астрономическими часами. В панике разбегались горожане, а голем подбирал булыжники, которые они еще недавно бросали в Рохель, и швырял им вслед. Кулаки его были как молоты, ноги – как стенобитные орудия, а грудь крепче кирасы. Одной рукой подняв с земли огромный сук, сломанный бурей, он зубами оборвал с него листья и мелкие ветки и брезгливо выплюнул. Затем взмахнул своим оружием, ударил им по мостовой и снова двинулся вперед, хлеща этим чудовищным кнутом направо и налево. Мышцы на его спине вздувались. Какая‑то сила ожила в нем, точно змея, очнувшаяся от зимнего сна. Он был подобен разъяренному быку – необоримый в своей первобытной мощи, машина без хозяина.

Пока толпа недавних убийц разбегалась, спасаясь от гнева взбешенного голема, в костел Девы Марии перед Тыном вошли Киракос с Сергеем, который нес Карела. Киракос опустился на колени рядом Рохелью и приложил свои губы к ее губам.

– Она жива, ведь правда? – спросил у врача Карел.

Киракос не ответил: он вдыхал ей в рот воздух. Еще ребенком он видел, как его мать точно так же наполняла живительным воздухом крошечные легкие новорожденных ягнят, которые появлялись на свет синими и неподвижными.

– Сергей, – Киракос приподнял голову, стянул с себя тюрбан и разорвал его пополам. – Перебинтуй ей раны. Останови кровотечение.

И вновь припал к ее губам, мысленно повторяя: «Дыши, дыши. Заставь себя дышать. Пожалуйста, дыши».

И вскоре, словно пробуждаясь от дремы, Рохель заморгала и открыла глаза.

– Зеев? – выдохнула она.

– Твой муж убит, – сказал Карел.

– Не может быть.

– Он мертв.

– Нет… – Рохель судорожно зашептала слова из Шемы: – Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть…

Карел подполз к Зеву. Сапожник неподвижно лежал на спине, глаза его были закрыты, но – о чудо! – грудь его мерно вздымалась и опускалась.

– Погоди, Рохель, твой муж жив! – воскликнул Карел. – Жив он! Воды, Сергей, принеси святой воды из купели. Слава Богу!

– Еще не слава богу, – возразил ему Киракос. – Нам еще предстоит выбраться из города.

Йосель уже добрался до берега реки. Глаза ему словно застила кровавая пелена, и сквозь нее он увидел бегущего навстречу рабби Ливо. За ним, пытаясь не отставать, следовала Перл.

– Йосель, – сказал раввин. – Иди домой.

Что? Домой? Этот человек сказал «домой»?

Да, Йоселю хотелось вернуться домой. Взбежать по лестнице в кабинет раввина, столкнуть там все со столов, расплескать разнообразные чернила, поломать перья, исковеркать все тонкие и изящные вещи своего отца. И он не стал медлить. Он бежал прямо в Юденштадт, ворвался в дом раввина, скачками одолел лестницу и одним взмахом могучей руки, точно яйцо, расколол большой глобус. Так он теперь думал о мире – порченой луковице, мягкой от черной гнили. Могучий удар расплющил армиллярную сферу. Небеса тоже не лучше. Почему Бог не вмешался? Йосель принялся вырывать страницы из книг, рвать в клочья то, что звалось учением. Что толку от знаний? Что являет собой мир людей, его законы? Закон – то, что делает одних людей рабами других. Голем рвал карты, бил стекла и вышвыривал книги из окна. Книжные полки опустели, стулья были перевернуты, из стола выдернуты ножки.

Теперь Йосель должен был найти тех, кто презирал и унижал Рохель, насмехался над ней у нее за спиной, притеснял, у кого не находилось для нее доброго слова, из‑за кого ей пришлось бежать, из‑за кого она погибла. Он должен до них добраться и отомстить. Однако три сестры – Лия, которая подстрекала остальных, Мириам, которая ей подражала, и Зельда, которая молча потакала им обеим, – затаились в погребе. Люк над ними была крепко‑накрепко заперт изнутри на три тяжелых засова.

– Стой, Йосель, остановись! – крикнула ему вслед Перл.

Но гиганта уже было не остановить. В поисках дочерей раввина он метался по Юденштадту, разрывая все, что попадалось под руки. Убиты были и несколько мужчин, которые бросились вперед, пытаясь сдержать его, связать, сбить с ног. Они надеялись, что голем не причинит вреда евреям, ибо он был одним из них. Но был ли голем одним из них? Был ли он таким же, как они? Впрочем, Йоселю уже было все равно. Император должен стать следующим.

Когда он побежал через Карлов мост, несколько мужчин и юношей из Юденштадта бросились следом. Кое‑кто из них уже вооружился топорами и молотками. Надо пристрелить его из аркебузы, пронзить стрелой. Однако Йосель был слишком проворен, слишком широкими оказались его шаги. Никому из людей было не угнаться за ним. Может быть, будь у евреев лошади, им удалось бы его настичь. Но конные стражники, которые издали заметили голема, уже считали его если не самим Антихристом, то по крайней мере одним из его посланцев. И храбрые воины позорно бежали, чтобы укрыться в замке, а страшная новость бежала впереди них, и повсюду раздавались крики тревоги. Император и Румпф спрятались в секретном отделении кунсткамеры. С ними спрятался и Петака.

– Йосель, Йосель, стой, во имя любви к Богу, остановись! – умолял раввин, с трудом волочась позади.

Но голем уже не любил Бога. Он больше вообще никого не любил. Йосель вернулся в город, чтобы забрать свою любимую, спасти от нищеты и бед, ибо он нашел работу на рудниках, комнату в Кутна‑Горе. А теперь Рохель мертва. Отныне все жители города должны за это ответить. Как же они ничтожны со своими пожитками, со своей убогой жизнями, с их комнатами и шкафами, столами и стульями, недугами и жалобами, с их мерзкими запахами и отвратительной манерой пихать в себя еду, с трусливыми взглядами, слюнявыми ртами, соплями и мокротой, с их несдержанными гениталиями и отвислыми задами, с их грязными складками, опоясывающими костлявые шеи с их «дедушка сидит там, мы произносим наши молитвы, дабы сохранить наши души, а то вдруг ночью мы умрем?» Какое право они имели уничтожить Рохель, как они вообще посмели ее трогать? Йосель помнил ее прелестную кожу, мягкие впадинки под коленками, чудесные ножки. Она, открытая всему миру, оказалась раздавлена подобно птенчику, выпавшему из гнезда. Йосель не мог вынести мысли о том, что скоро черви поселятся в ее нежном ротике и завитках ушей, высосут ее влажные карие глаза, а через год, к ярцайту, тело Рохели сделается цвета мела, станет на ощупь как ракушка, чистым как кость. Через десять лет от нее останется только прах. Это было невыносимо.

Тем утром компания друзей Браге решила заглянуть в «Золотой вол». Несколько дней назад был похоронный кортеж, был гроб, который везла упряжка вороных без единого пятнышка, а впереди шел конь Браге, с пустым седлом, несущий на себе лишь любимые шпоры и плащ хозяина. На кладбище было немало высокопоставленных особ, было сказано немало пышных речей, хотя император, понятное дело, выбраться из замка не удосужился. Теперь же компания скорбящих встретилась, чтобы снова провозгласить тост в память усопшего товарища в уютных стенах «Золотого вола», где им столько раз случалось наслаждаться жизнью. Грустно и с теплотой вспоминали серебряный нос Браге; лося, который был у него в Дании, но однажды был напоен пивом и свалился с лестницы; великую щедрость Браге; его аппетит к выпивке, жизни и еде; его блестящую игру в шахматы. При упоминании о шахматах кто‑то мимоходом поинтересовался, куда подевался его достойный оппонент Киракос. Йепп проливал обильные слезы. Кеплер, унаследовавший все записи Браге, включая и точки марсианской орбиты, в обмен на обещание сделать мертвого астронома бессмертным, выглядел совсем потерянным. Фрау Браге была безутешна. А затем, в самый разгар пира, вошел Вацлав. Как снег на голову.