Ветер над яром (сборник)

У бабы сердечко захолонуло, на лавку присела:

— Што ж делать теперь? — спрашивает.

— А то и делать, что Фомку до возраста от себя ни на шаг!

Вышли они из чуланчика, бабы тут по домам собираться стали, а Фомку с матерью Егор сам на улицу проводил, еще раз по сторонам головой покрутил. А ночь звездная, тихая. Ну и сказал:

— Прощевайте.

Идут они, только и слышно, как под ногами снежок хрустит.

Скоро к дому подходить, а Фомка спрашивает:

— Пошто глаза у девки горели свечками?

— Привиделось тебе, Фомушка. — Мать успокаивает.

— Да где ж привиделось, коли вон, как у кошки той!

Баба глянула и остолбенела — впереди на плетне кошка сидит огромная. Глаза зелеными огоньками вспыхивают, уши торчком. Мать Фомку за руку и сторонкой кошку до калитки своей давать обходить, думала — вот-вот набросится, а та только вслед глядит, и глаза вспыхивают. Юркнула баба в калитку, а там уж в избу, свет не зажигая, к оконцу прильнула — и тут же отпрянула в страхе, с молитвою крест на груди зажав. В оконце девка раскосая на нее глядит, и глаза, глаза-то горят.

— Пропади, сатана! — крикнула Анисья, за топор схватившись.

Глаза у девки потухли, лико ее темным пятном от окна отстранилось и пропало во тьме. Баба в лихорадке трясясь, забралась с Фомкой на печь, к себе его прижимая, крестилась, прислушивалась. Однако тишина стояла в избе и на улице. Вскоре под Фомкино посапывание сама задремала. Проснулась утром уж — в дверь грохотал кто-то. Анисья с печки долой, в окно глянула — старик Егор на крыльце топчется. Отомкнула засовы, Егор с порога:

— Живы?! Здоровы?! Утром вышел, гляжу — вокруг дома следы таки здоровущи да прямо к вашему дому тянутся! Никак и вправду случилось чего?!

Анисья на лавку присела да рассказала, что кошка-девка и к ним в окошко заглядывала. Потоптался старик, рядом присел, не знает, как быть. Однако Афанасия решили дождаться. К обеду он прикатил с обозами, узнал про дочку Горного. Поперву усмехнулся, россказни, дескать, да со смехом старика из избы проводил. А через пару дней сам в огороде заметил кошачьи следы — из леса вели, походила кошка около дома и в тайгу обратно ушла. Призадумался ямщик. А вскоре поехал в соседнее село по делам, Фомку с собой прихватил. Дорога вела лесной просекой. Морозец выдался крепенький, куржак дерева облепил. Через сколько-то времени отец и говорит:

— Пробегись за дровнями, разгони кровь.

С санок Фомка скатился клубком, бежит с хохотом. Вдруг конь захрапел, шарахнулся и понес. Мужик вожжи рвет, да куда там, вмиг полверсты проскакали. Как усмирил коня, всплыло в сознании: прежде чем коню-то шарахнуться, серая тень на нижних суках меж деревьев мелькнула. От догадки у ямщика сердце заняло: “Никак кошка?!” Подхлестнул коня и погнал обратно. Подскакал к тому месту, где сынишка отстал, и увидел следы кошачьи в снегу отпечатанные, от леса к санному пути и обратно цепочкой тянулись. Покричал мужик, тишина лесная эхом откликнулась. Бросился по следу, угруз в снегу, прополз сколько-то, выдохся, поглотал снег спекшимися губами, еще покричал и решил за друзьями-охотниками в село скакать, на лыжах-то вмиг кошку выследят.

Так и поступил. Те собрались скоренько. Афанасий их в тайгу к тому месту, где следы были, привез. Прямо в горы следы тянулись, к самой высокой отвесной скале подвели и оборвались, будто кошка в стену ушла. Покрутились охотники, потолковали меж собой, мол, кошка и есть дочка Горного. И каждый, вслух сказать не решившись, подумал: “Мальца, поди, она к себе утащила!” А дело-то к вечеру, назад из тайги повернули. Погоревал ямщик, да не станешь ведь в тайге ночевать, и только хотел вслед за мужиками отправиться, слышит вдруг:

— Тятя, тять.

Ямщик глянул во все стороны, но лишь сосны да кедры у скалы вперемешку стоят. Перекрестился мужик, слезу утер:

— Эх, погибла моя кровинушка! — повернулся было уйти, а ему опять слышится:

— Да погодь же меня!

Еще раз огляделся. Бурундучишку на сосне, на нижнем суку увидал, удивился: “В это время бурундукам спячка положена. А этот чего?” Однако махнул рукой, дальше пошел. Выбрался на просеку, где лошадь была оставлена Глядь, на санях тот же бурундучишка сидит, не боится. Афанасий в сани бухнулся. Пока ехали, зверек рядом сидел, глазом-бусинкой на него косил, а как село окошками в вечерних сумерках замерцало, пропал, словно и не было. Афанасий на то внимания не обратил, все думал, как жене объявить, что сына-то потерял, да, поди, сама наперед от других узнала, сейчас убивается. Подъехал ко двору, коня распряг, в избу вошел, да так и застыл на месте — Анисья у печки хлопочет, а за столом-то… Фомка чай из блюдечка швыркает. Афанасий чуть не задохнулся от радости, а как первое волненье прошло, он на сына напустился:

— По всей тайге тебя сбился, искал, людей взбаламутил! Как ты тут очутился?!

Фомка только глазами хлопает. Тут уж Анисья вступилась, дескать, только что весь иззябший пришел и слова не скажет. Ямщик в этот вечер Фомку не тревожил более, а на другой день давай выспрашивать: что да как было, да видел ли кошку лесную? Однако Фомка опять ничего не помнил, лишь всплыло в сознании, что лошадь рванулась, и глаза чьи-то из-за деревьев сверкнули. А сколько времени прошло и как до дому добрался… будто в забытьи был. Лишь свет окошек избы родной держался в памяти, и чудилось в тот момент — ростом он совсем крохотный, а у крыльца вырос вдруг. О том и отцу рассказал.

Афанасий в лес сына боле не брал, однако с той поры Фомку самого в тайгу потянуло. Хоть запрещали, тайком все равно ходил. Как-то Егора старого повстречал, вместе стали по сограм, буеракам бродить. Дед много ему передал лесных хитростей: как зайчишек ловить, в какую пору какие коренья целебные собирать, а сам ненароком все про кошку выспрашивал: встречалась ли, нет?

Раз брели по следам заячьим, старик косоглазых хитрые петли разгадывал. Да незаметно в тайгу далеко ушли. И вдруг будто стеной отвесной перед ними скала выросла — не пробраться, не обойти ее, тянулась на многие версты в тайгу. И что за места за этой стеной, никто и не знал. Фомка про Бухтарму и раньше спрашивал, а тут прилип:

— Неужто никому за хребтом побывать не пришлось?

— Бывали люди, да что про то сказывать?

Егор от разговора ушел и сам спросил, на Фомку глянув в упор: встречал аль нет кошку в лесу, ту, что в окне показывалась? Фомка поморгал:

— Так то ж наваждение. Тятька мой так сказывал.

— Ну коли сказывал, — старик ухмыльнулся, — то в деревню айда.

И пошли они из тайги. Однако Фомку оглянуться будто подтолкнул кто и увидел — вершина скалы похожа на кошку сидящую. Отошли сколько-то, образ кошки каменной перед глазами стоит. Опять оглянулся и вспомнил тут: как встретил ее осенью, как в бурундука превратила, как сшибал шишки кедровые, потом как на землю опустился и как опять человеческий образ принял. Тут же и вспомнил, что с ним случилось, когда от лошади-то отстал.

…Только лошадь Афанасия унесла, из-за дерева девка-охотница выглянула, снега глубокого чуть касаясь, Фомку обошла, а где ножку ставила, кошачий след образовывался. Глянула на Фомку, и вмиг он в бурундука превратился. Она кошкою обернулась, к скалам высоким через тайгу побежала, Фомка следом за ней. А как у скал очутились, девичий вид обрела, Фомка парнишкою стал. Сказала она:

— Пойдем ко мне в стражники: Бухтарминску долину, ее богатства несметные стеречь. В Бухтарме жизнь вольная: ни приставов нет, ни нарядчиков. Тебе, вижу, смекалки, ловкости не занимать, в Бухтарме такие нужны. Али еще чуток подрастешь?

Фомка-то согласиться хотел, да услышал вдруг крик отца, ну и высказал: куда ж, мол, отца с матерью? Не бросать же их одинокими?

Девка Фомку по щеке потрепала:

— Правильно сказываешь. Душу твою проверяла. Про родителей не забыл — добрый защитник получится. Чтобы в снегу не угруз, бурундучишкой к отцу отправляйся да перед встречей-то на скалу обернись, тогда и облик человеческий примешь. А коли забудешь, до деревни придется бурундуком добираться.