Пейзаж с видом на кладбище

– Разве верблюды соль не любят? – сквозь смех говорил кто-нибудь из учеников.

От соленого чая, обиды, беспомощности, размазывая по лицу слезы, Славка выскакивал из-за стола и мчался к выходу. Но его хватал за плечо и останавливал дежурный по столовой воспитатель.

– Ты куда это лыжи навострил, Ковальчук? – и, водворяя Славку на место, добавлял: – Что пища сильно не понравилась?

– Ага, говорит, не нравится, – серьезным голосом отвечал за него Симонян. – Жалуется, что соли слишком мало.

– Так возьми и добавь, – ничего не подозревающий воспитатель подвигал к Славке солонку. – Чего вы смеетесь, я не понимаю, – он удивленно смотрел на сползающих от хохота под стол мальчишек. – Ну, любит человек еду посолонее.

Уроки физкультуры для первоклашек – Славка из подготовительной группы был переведен в первый класс – не отличались особой сложностью. Бег с эстафетной палочкой, игра в футбол, а для воспитанников с физическими отклонениями и вовсе только простенькие физические упражнения. Любыми путями Славка пытался отлынивать от уроков, но преподаватель физкультуры был неумолим, отыскивая его в укромных уголках интерната: «Ковальчук, тебе это необходимо». Славка не столько боялся оказаться в какой-нибудь неловкой ситуации, сколько его страшил сам урок – ведь на физкультуре надо быть только в трусах и майке и его недуг становился очевидным.

Но более всего ему докучали по ночам. Стоило Славке заснуть, и сразу же мальчишки совершали над спящим различные пакости. Намазывали лицо зубной пастой, а затем, разбудив, говорили, что его вызывает дежурный воспитатель. Славка, позевывая, медленно одевался и под приглушенные смешки шлепал босыми ногами по коридору в кабинет воспитателя. Дежурный, услышав чьи-то шаги, выходил из кабинета, усмехнувшись, брал Славку за руку и вел в душевую комнату.

Зачинщиком всех проказ был Гарик Симонян. Осторожно, чтобы не разбудить, Славку за руки-ноги привязывали полотенцами к кровати и начинали ее слегка раскачивать. Он всхлипывал, вскрикивал и, пытаясь от чего-то защититься, хотел поднять руки, но крепкие путы держали намертво. Славка знал, что через мгновение произойдет что-то страшное и, надеясь предупредить аварию, надрывно кричал: «Папа, папа»!

Симонян даже удивлялся:

– Надо же! Обычно все маму зовут, а этот, – он кивнул на Славку, – папу.

Но самой изощренной шуткой считался, так называемый, «велосипед»: спящему между пальцами ног вкладывались небольшие бумажки и затем поджигалась. Пытаясь избавиться от внезапно возникшего источника боли, жертва отчаянно сучила ногами, что напоминало езду на велосипеде, и истошно орала. Зрителям же было невероятно весело.

Когда Славка увидел огонь и почувствовал резкую боль, он решил, что ЭТО началось снова. Рядом стояли мальчишки и хохотали.

– Что испугался, дурачок… – усмехнулся Симонян. – На велосипеде никогда не ездил?

За окном что-то загрохотало. То ли это был гром проходящей невдалеке грозы, то ли на крыше от ветра поднялся и опустился лист старой жести, но звук был очень громким и неприятным.

Грохот, боль, огонь… Славка неуклюже прикрыл голову руками и закричал: протяжно, обреченно. Словно щенок, которому ощутимо наступили на лапу.

– Да он, оказывается, шизанутый, – Симонян подошел к Славке и ладонью ударил его по голове. – Ты чё орешь, козел?

«Так вот кто виноват во всём этом…» – Славка замолчал и уставился на своего лютого обидчика немигающим взглядом. Мысли хаотично сновали в его маленькой голове, словно пчелы, у которых разрушили улей, раздавили матку, а теперь пытаются уничтожить их самих. Они становились всё злее и злее; не подходи к ним – ужалят. Хотя и погибнут при этом сами.

Славка зарычал, как рассерженный медвежонок и, наклонив голову, ринулся на Симоняна. От столь неожиданного напора тот отступил на несколько шагов и, споткнувшись о чью-то ногу, упал на спину. Славка набросился на него и принялся колотить обеими руками по лицу. «Вот тебе! Вот тебе»! – выкрикивал он в тупой иступленной ярости, которая выплескивалась из его переполненного невзгодами тщедушного, уродливого тельца и никак не могла иссякнуть. Одноклассники пытались оттащить Славку от Симоняна, но он, вцепившись в него мертвой хваткой, продолжал валтузить.

– А ну-ка прекратить немедленно! – раздался голос Надежды Ильиничны.

Славкина рука, занесенная для очередного удара, застыла на полпути. Он медленно поднялся и разжал кулаки.

– Так ты, оказывается, еще и хулиган, – завуч свирепо сверлила его взглядом.

Славка тяжело дышал, шмыгал носом и осматривался по сторонам. Почему в помещении столько воспитателей? Он никак не мог осознать и понять, что же произошло сейчас в спальной комнате. У Симоняна разбит нос, с него капает кровь. Славка взглянул на свои дрожащие ладони. Они были в крови. Он побил Симоняна?

– В карцер его! – Надежда Ильинична мельком взглянула на одного из воспитателей и кивнула на Славку.

Карцером в интернате называлась отдельная небольшая комната, в которой помещались лишь кровать и тумбочка. Особый неуют этого помещения был обозначен отсутствием окон. Покрашенные темно-зеленой масляной краской стены неприятно пахли и не добавляли комфорта. Воспитанники побаивались этой комнаты, и жесткое слово «карцер» являлось крайним ограничением свободы, которая и так у них не была в избытке.

Дверь закрылась, щелкнул замок. Послышались удаляющиеся шаги воспитателя. Славка прикоснулся к губе и посмотрел на пальцы. На них была кровь – видимо, отмахиваясь, Симонян зацепил его по лицу. Славкино тело бил озноб, руки сильно дрожали. Он устало опустился на кровать. Не хотелось ни о чем думать. Через несколько минут Славка провалился в беспокойный, временами прерывающийся, сон.

Его разбудил звук отворяемой двери. С подносом в руках в комнату вошла Алла Ивановна.

– Вот обед тебе принесла, драчун, – она улыбнулась. – Поднимайся.

Славка нехотя сел на кровати и посмотрел на тарелки. В интернатовской столовой меню не отличалось разнообразием – суп, котлеты, с едва уловимым вкусом мяса, каши, компот из сухофруктов или чай. Есть совершенно не хотелось.

Воспитательница подсела к нему поближе и заглянула в глаза.

– Славик, тебя спросить можно? – она прикоснулась к его руке.

Славка нахмурился и немного отодвинулся.

– Скажи мне, пожалуйста, тебя никто здесь не обижает?

– Нет, – буркнул Славка и отдернул руку.

– Ну, я же видела. Тогда в душевой … – Алла Ивановна погладила его по голове.

Что-то неожиданное и давно забытое дрогнуло в Славкиной груди, мягко и тепло разлилось по всему телу, приблизилось к глазам. Слезы, непрошенные, желаемые и так ему необходимые, заструились по щекам. Он пытался не заплакать, но ничего не получилось – рыдания сотрясали его плечи и, закрыв лицо руками, Славка уже не сдерживал себя. Эта молодая женщина пахла, как мама. Руки у нее были такие же ласковые, а голос – добрый и спокойный. Славка всхлипывал, размазывая слезы по лицу, и временами подвывал, словно брошенный на улице щенок.

– Плачь, мальчик, плачь, – Алла Ивановна прижала его голову к груди, не пытаясь даже утешить. – Плачь… Давай вместе поплачем, – она смахнула с ресниц предательские слезы.

Через три дня Славку выпустили из карцера. С этого момента его постоянный страх и неуверенность уступили место апатии и безразличию к происходящим вокруг него событиям.

– У тебя должок передо мной, – сказал ему Симонян при встрече. – Не желаешь возвратить? – с нескрываемой злобой он посмотрел на Славку. – Сегодня ночью, например.

Но Славка так холодно и равнодушно смерил его взглядом, что Симонян стушевался.

Однако пришла ночь. Стихли шаги в коридоре, только дежурный воспитатель проверял, во всех ли спальнях выключен свет. Всё реже слышался за окном шум проезжающих автомобилей. Сон неспешно обволакивал Славкино сознание.

– А ну вставай, козел! – кто-то резко толкнул его в плечо. Славка приподнялся на локте и тут же получил удар в лицо. Затем еще… И еще… – Ну что, нравится? – голос и кулаки Симоняна, казалось, проникали со всех сторон.