Пейзаж с видом на кладбище

За ночь состав несколько раз останавливался на каких-то полустанках. Славка подползал к двери и смотрел наружу в небольшую щель. Состояние крайнего беспокойства прошло, но ощущение беспомощности и нереальности происходящего не покидало его сознание. Куда он всё-таки едет и что будет делать дальше? Славка тут же пытался отбросить эти мысли, но они снова и снова возвращались к нему. Он сам себе задавал одни и те же вопросы, на которые, впрочем, не было ответа.

Рассвело. Славка уже не покидал свой наблюдательный пункт, рассматривая в щелку однообразные поля и пролески. Показались жилые дома: сначала небольшие, а затем многоэтажные. Снизив скорость, поезд въехал в большой город и вскоре остановился. Славка попытался открыть дверь, но она не поддавалась: видимо, была на засове. Он вернулся в свое убежище и плюхнулся на солому. Рядом послышались голоса.

– Виктор, стоим четыре часа, – кричал кто-то. – В тринадцатую и четырнадцатую теплушки принеси воды и напои скотину.

Лязгнула задвижка и открылась дверь. Прикрывшись ворохом соломы, Славка видел, как в вагон забрался мужик, взял ведра и спрыгнул на землю.

«Пора»! – решил Славка, выглянув наружу. Мужик, гремя ведрами и удаляясь от поезда, перешагивал через рельсы. Славка, схватившись за дверь, соскользнул на землю и шмыгнул под вагон. Судя по количеству запасных путей, город был большой. Но какой? А, собственно, имело ли это для него значение? Сейчас главное – найти что-нибудь поесть. Славка шел по перрону, подметая асфальт штанинами своих безразмерных брюк. Становилось жарко. На скамейке лежала оставленная кем-то газета. На ней он увидел недоеденный пирожок и надорванный пакет кефира. Оглядевшись по сторонам, Славка взял добычу и рассовал ее по карманам.

– Эй, малец, подойди-ка сюда, – на него мрачно глядел какой-то бродяга и манил к себе пальцем.

В тот день Славка примкнул к шайке нищих, вожаком которых был дядя Саша, больше известный под кличкой Папа.

XVI

Шли месяцы, годы. Жизнь на кладбище почти не менялась. Разве что покойников прибавилось. Дядя Саша держал бомжей в ежовых рукавицах: за малейшую провинность или непослушание – будь то пьянство или сокрытие милостыни, нарушитель тут же получал увесистых тумаков от помощника вожака Гунявого, а особо проштрафившихся Папа потчевал увесистой клюкой, с которой не расставался ни днем, ни ночью. В случае повторного, как говорили бродяги, «косяка» виновный изгонялся из шайки.

По-прежнему, львиную долю доходов дяде Саше приносили Оксана и Славка. Возле церкви их уже хорошо знали, и идущие на службу прихожане охотно подавали им деньги. Гунявый бесцеремонно освобождал от других нищих лучшее место убогому дуэту и следил, чтобы его подопечных никто не обижал. Доставалось, порой, и праздным любопытствующим.

– Деточки, а у вас есть-то хоть где жить? – спрашивала какая-нибудь сердобольная старушка, обращаясь к Славке с Оксаной.

– Иди, бабка, своей дорогой, – перед прихожанкой, словно из-под земли, возникал Гунявый.

– Да Бог с вами, мужчина! – изумлялась бабушка. – Я ведь только спросить хотела.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – Гунявый, мрачнея лицом, надвигался на спешно крестящуюся старушку. – А вы поменьше языком мелите, – он поворачивался к Славке с Оксаной.

– Мы и слова не сказали, – оправдывалась девочка.

– Вот и не говорите! – рявкал Гунявый, свирепо вращая глазами.

Однако дядя Саша был добр к подросткам. Неправдоподобно даже добр, что вызывало у Славки некоторые сомнения.

– Надежда вы моя и опора, – говорил вожак, попыхивая трубкой и подсаживаясь поближе к Оксане. Глаза его при этом теплились и загадочно поблескивали. – Красавица подрастает, – ворковал Папа, пытаясь приобнять девочку. – Надо с этим что-то делать, – вполголоса бубнил он, выбивая трубку о колено.

В такие минуты Славка сердито смотрел на дядю Сашу, – вроде как ревновал, – догадываясь, что вожак имеет ввиду. Прав Славка был лишь отчасти: то, что задумал дядя Саша, можно было увидеть только в страшном сне.

Славка морщился то ли от едкого дыма, то ли от услышанных слов, брал Оксану за руку и отводил подальше от сборища нищих. Гунявый долго и пристально смотрел вслед подросткам и чему-то ухмылялся. Славка и Оксана садились на лавочку возле какого-нибудь захоронения и рассказывали друг другу о своем неожиданно прервавшемся детстве. Возвращались они к землянке под утро, когда на востоке уже начинало светлеть небо. В теплые ночи бомжи ложились спать на траве, между могилок. Разумеется, дети за несколько лет жизни на кладбище привыкли к его таинственности, и вся реальная и нереальная атрибутика погоста была им знакома. Но бывали особые ночи, когда в обычный кладбищенский шум врывались новые, неизвестные и тревожные звуки, незнакомые тени черными сполохами мелькали среди могил, полная луна злорадно освещала кресты и обелиски.

– Слышала? – Славка трогал за плечо Оксану.

– Наверное, это Гунявый невдалеке храпит, – неуверенно шептала девочка. – Ты почему не спишь?

– Да нет… Другой звук, протяжный и жалобный, – Славка, облокотившись на локоть, неуклюже приподнимался и всматривался в дрожащую глубину кладбища. – Вот снова, слышишь?

Оксана слышала, и ей тоже было страшно. Девочка вздыхала, брала Славкину ладонь в свою руку и, прижавшись головой к его плечу, бормотала:

– Давай спать, тогда не будет так страшно.

Своего отца Оксана не помнила: он умер, когда дочь была еще совсем маленькой. Говорили, что ее мама почернела от горя и несколько месяцев ходила сама не своя. А потом вдруг запила. Отчаянно и беспробудно, не желая быть трезвой в этом реальном мире, который так жестоко с ней обошелся. От голодной смерти и прочих неприятностей девчушку спасали соседи. Но однажды и они не смогли уберечь дочку непутевой мамаши – Оксану то ли купили, то ли попросту выкрали бродячие цыгане. Это случилось в теплое время года, когда их пестрый, дымный табор раскинулся на окраине города, в лесополосе, а с первыми холодами – исчез. Вместе с ним пропала и девочка Оксана. Больше ее в тех краях никто не видел. Цыганский период в жизни Оксаны был шумный, грязный, суетливый. На зиму ромалы остановились в одном южном городе, где сняли большой, но ветхий дом. Гадали, попрошайничали, развозили по улицам известь, за копейки скупали у местных жителей металлолом, сдавая его затем в пункты приема. Оксана с двумя женщинами собирала милостыню в трамваях. Она «работала» в самой оживленной точке города – возле центрального рынка, в интервале между двумя остановками. Садилась в вагон на одной, где ее отправляла в путь пожилая цыганка Вера, а выходила на другой. Там малолетнюю попрошайку уже поджидала вторая цыганка – Люська. Целый день Оксана моталась между остановками, тут же отдавая заработанные гроши своим старшим подельницам. Городской рынок и церковь были вотчинами дяди Саши, и вскоре ему доложили о «несанкционированных» гастролерах. На следующий день к дежурившему на рынке милиционеру подошел Гунявый.

– Начальник, конечно, мое дело маленькое, но та худая цыганка, – он пальцем указал на Люську, – кошельки у трудящихся тырит. Видишь, уже который час на остановке ошивается.

Через несколько минут ромала была препровождена в опорный пункт милиции для выяснения обстоятельств. Гунявый усмехнулся вслед возмущающейся цыганке и пошел на остановку встречать трамвай.

Так Оксана оказалась в шайке бомжей.

Всю ночь моросил холодный, монотонный дождь. Сквозь прохудившийся настил землянки падали капли. Они звонко стучали в подставленную посуду и мешали Славке заснуть. Рядом, уткнувшись лицом в его плечо, едва слышно посапывала Оксана. Храп и надрывный кашель остальных обитателей приюта обездоленных Славка научился не замечать – привык. Буржуйка уже давно затухла, и в землянке стало холодно. Оксана зашевелилась и еще теснее прижалась к Славке. «Замерзла, бедная», – он поправил на спине девушки какую-то тряпку.

Дядя Саша чиркнул спичкой и взглянул на часы.