Пейзаж с видом на кладбище

Покойников же Людмила не боялась с детства. Поэтому с легкостью согласилась работать на погосте, да еще и Николая уговорила. Ее мать – тетка Ефросинья – отчитывала по Псалтырю умерших соседей и даже иногда, перед положением во гроб, помогала их омывать. Зачастую она брала с собой дочку. Жили они вдвоем. Муж Ефросиньи несколько лет назад уехал на побережье на заработки, но так и не вернулся. Кто-то говорил, что в Новороссийске у него появилась другая семья, иные же утверждали, что не чистый на руку Артем был убит местными греками за невозвращенный карточный долг. Так или иначе, надеяться Ефросинье было не на кого. Самой приходилось добывать средства на хлеб насущный. Она и научила Людмилу не страшиться покойников, хотя не раз замечала необычные вещи. Читают Псалтырь над усопшим по ночам и, как правило, в комнате, кроме умершего, никого нет – родственники перед трудным днем погребения стараются хоть немного отдохнуть. Видела Ефросинья, как у мертвецов неожиданно открываются глаза, отвисают челюсти, дергаются конечности. Один покойник, словно издеваясь над читакой (так люди в кубанской провинции называют читающих над покойником Псалтырь), даже пустил ветры. Ко всем этим, на первый взгляд, страшным вещам она относилась спокойно – физиология. Как объяснил знакомый санитар в морге: остаточное сокращение мышц того или иного органа. Настораживало Ефросинью нечто другое, а именно: лица умерших людей. Они всегда являли собой величие и гордость, и наверняка были посвящены в то, что неведомо нам – живым. Читаку это неимоверно интриговало. «Я умру – думала она, – но очень хочу знать, что будет со мной после смерти. Нельзя знать? Тогда я постараюсь увидеть это во сне, отгадать, погадать. Но, очень хочу»! Такая заинтересованность потусторонним миром вскоре превратилась у Ефросиньи в манию: ни один покойник не оставался без внимания, которое она ему уделяла. Читака, забыв про прямые профессиональные обязанности, часами сидела возле мертвеца и внимательно разглядывала его восковое лицо, прикасалась к холодным, перевязанным бинтиком кистям рук. Кстати, за эту, казалось, незначительную тряпочку, а также за воду, которой она омывала труп, местные ворожеи сулили Ефросинье большие по тем временам деньги. Бинтик, удерживающий руки вместе, и вода с покойника, при определенных колдовских манипуляциях, могли принести страшное зло, а именно – свести любого человека в могилу. Разумеется, читака на такие грязные дела не соглашалась: когда ей предлагали подобную сделку, она невероятно сердилась, округляла и без того большие глаза и, тыча указательным пальцем в небо, гневно говорила одно и то же:

– Побойся Бога, Он ведь накажет!

Однако вскоре люди стали замечать, что тетка Ефросинья разговаривает не только с покойниками, но и сама с собой, то есть, явно нарушилась здравомыслием. Ее перестали приглашать читать Псалтырь над усопшими. Если какую-либо семью постигало горе и кто-то в ней умирал, читака долго ходила возле забора, затем все-таки набиралась смелости и заходила в дом. Вывести ее хозяева не решались. Она садилась на стул в некотором удалении от гроба и с застывшей на лице улыбкой, глупой и неуместной, что-то тихо и невнятно бормотала. Но с наступлением темноты тетку Ефросинью всё же выпроваживали на улицу. Ежели в округе никто не умирал, то вела она себя вполне нормально – хозяйничала по дому, возилась в огороде, занималась с дочкой, которой уже шел шестнадцатый год. Но едва где-то поблизости человек уходил в мир иной, читака тут же преображалась: ее словно притягивала чужая смерть – она не отходила от покойника, пока его не предавали земле. Столь значительное влечение к умершим возымело свое действие на окружающих: тетку Ефросинью уже не считали нормальной и перед ней никто не отворял дверей. И однажды произошел тот страшный случай, который потряс весь город. Люди, шедшие на работу через кладбище, обнаружили разрытую кем-то могилу. Они подошли поближе и заглянули в ее мрачную глубину. В раскрытом гробу, в ногах у покойника сидела бывшая читака и разговаривала с мертвецом. Пальцы ее были изодраны в кровь – похоже, что могилу она разрывала руками. Крышка от гроба лежала недалеко в кустах; как тетка Ефросинья ее смогла выдернуть вместе с гвоздями, до сих пор остается загадкой. Тут же вызвали скорую психиатрическую помощь, и больше читаку никто в городе не видел. Людмиле на следующий день исполнилось семнадцать лет. Взрослая девушка. Через месяц Николай Белошапка должен возвратиться из армии.

Людмила толкнула кладбищенскую калитку. Она, пронзительно заскрипев, нехотя отворилась. В каморке у Квазиморды было темно: значит, сторож спит или, скорее всего, где-то бродит по погосту. Женщина, озираясь по сторонам, пошла вдоль забора, а возле засохшей липы повернула к центру кладбища. Несколько секунд, прислушиваясь к звукам, она стояла неподвижно, затем направилась к центру кладбища – там находилась могила Сашки Белого. «А вот и она». Засохшие венки зашелестели под руками. Людмила отодвинула один из них в сторону. Зажгла свечу и, достав из кармана бумажку, принялась читать текст.

Молитесь луне, когда она круглая.

Удача тогда будет тебе в изобилии.

Все, что ты ищешь, будет найдено

В море, на небе или на земле.

Вспомнив, что надо ходить вокруг могилы, женщина, спотыкаясь о корни деревьев, стала бродить около захоронения. Вдруг ей показалось, что на главной аллее, находящейся в нескольких метрах отсюда, под чьими-то шагами зашуршал гравий. Людмила остановилась и, прикрыв рукой свечку, снова прислушалась. «Может, Квазиморда»? Но звуков больше не было. Над освещаемым полной луной погостом нависла тревожная, звенящая тишина. Где-то недалеко заухал, захохотал филин. У Людмилы по коже «прошел мороз». Птица успокоилась и снова наступила тишина. Однако она была недолгой. Послышались новые звуки, но не резкие и гулкие, а, напротив, глухие и унылые. Вскоре женщина поняла: где-то далеко звонит колокол. Но почему ночью? Тут же ночное светило скрылось за небольшой тучей. Погребальный звон внезапно прекратился и сменился нестройным жалобным пением, скорее, воем. Очертания памятников и крестов исчезли и лишь темнота, тяжелая и гнетущая висела в пространстве пантеона. Вздохи прерывистого ветра переплетались и наслаивались друг на друга в полуночном мраке, рождая какой-то новый непонятный звук. Людмила была уверена, что это бесы хотят ее испугать и заставляют любыми путями отказаться от намерений. Она скоро перекрестилась и, как наказывала бабка Евдокия, проделала манипуляции до конца – закопала руками свечку и поспешно направилась к выходу. Рядом хрустнула сухая ветка. Женщина, вздрогнув, остановилась. «Неужели кто-то шастает в такое время по кладбищу? А может, это всего лишь кошки»? Невдалеке мелькнула чья-то тень, и заколыхались заросли бузины. Людмила успела заметить, что это был сторож-горбун. «Значит, всё-таки он меня увидел? – она вздохнула и, петля между могил, быстро побежала к выходу.

– Ты где, сука, шлялась? – Николай, пьяный и неимоверно злой, что ранее считалось решительно несовместимым, агрессивно подняв руки, надвигался на Людмилу.

– Так у подруги была, Коля. У Вальки, – она невольно шагнула назад. – Не спалось мне что-то. Потихоньку – чтобы тебя не разбудить – поднялась и пошла. Кофейка попили, да, видимо, заболтались. Как глянула на часы – а уже полпервого. Ну, я и бегом домой… – Людмила старалась придать голосу спокойное звучание. – А ты почему до сих пор не спишь?

Николай, немного успокоившись, опустил руки, но возмущенная интонация осталась.

– Что-то раньше ты к ней не особо бегала, – обиженный муж медленно опустился на стул. – А, может, хахаля себе завела? – плотник злобно сверкнул покрасневшими от бессонницы и водки глазами.

– Ты, что – спятил? Не веришь – позвони, – Людмила отчаянно рисковала. Но, увидев, что супруг махнул рукой, несколько осмелела. – Коля! Ну, кому я такая нужна? Старая, да злая.

Николай, застонав, опустил голову на стол. Неимоверно кружилась голова, чья-то жесткая холодная рука сдавила сердце. Тошнило. Плотник пил давно, но таких проявлений алкоголя, вернее, его последствий, никогда не ощущал. Невероятно, но, может быть, впервые за несколько лет ему не хотелось выпить.