Город-крепость (ЛП)

— К-куда? — заикаясь, спрашиваю я.

— В квартиру. В Сенг Нгои. Недалеко от моей работы. Там есть бассейн. И сад на крыше. Изысканные блюда, обслуживание. Охрана на входе. Все, чего ты захочешь.

Оттуда, где я лежу, посол может показаться богом. Он нависает надо мной, вытягивается, будто храмовый идол. Золотистая кожа, круглый живот на простынях прижимается ко мне.

Бассейн. Сад. Изысканная еда. Слова затуманивают разум, обещают рай. Утопия, такая далекая от этого места с его шприцами и пощечинами. То, о чем молила Синь (или к чему бежала), предлагали мне на блюдечке с голубой каемочкой. Я должна схватить это, пока оно не исчезло.

Неделю назад я бы согласилась. Но неделю назад не было ракушки, что лежала сейчас по ту сторону окна. Не было парня, от взгляда которого я чувствовала себя голой в то время, как на мне была куча одежды. Он обещал мне свободу.

Достаточно ли этого? Или мне нужно больше?

Я не знаю.

Да. Такое маленькое, мимолетное слово. Его так легко произнести. Хватило бы и кивка.

Я открываю рот. На задворках сознания мелькает алая шторка. Ни единого слова не вылетает из моего рта.

— Мей Юи?

На губах посла появляется неокрепшее недовольство. Он протягивает руку, поглаживая мою. От прикосновения его пальцев у меня в голове пролетает вихрь. Его рука скользит дальше по изгибам моего тела, доходит до бедра.

Я должна согласиться. Должна, но не могу.

— Я... мне нужно подумать об этом, — говорю я.

Он хмурится еще больше, на его лицо накатывают грозовые тучи. Серые.

— Я думал, ты скажешь "да".

Я тоже так думала. Но, похоже, подумать и произнести — это несколько разные вещи.

В его глазах появляется темнота, она возникает и на его лице. Вспышка, которая заставляет меня содрогнуться. Его рука на моем бедре становится тяжелой. Пальцы давят все сильнее, сильнее, сильнее.

— Есть кто-то еще, да? — Его обвинение пролетает молнией: внезапная, раскалывающая надвое. — Лонгвей заставляет тебя принимать других клиентов?

Пальцы, лежащие на моем бедре, давят все сильнее, останутся синяки. Я всхлипываю, наполовину удивленно, наполовину от боли. Он никогда раньше не прикасался ко мне так, никогда не делал больно.

От этого звука посол одергивает руку. Сначала он смотрит на свою ладонь, потом на меня.

— Прости. Прости меня. Просто в последнее время ты какая-то другая. И я подумал...

— Никого больше нет, — слова больше похожи на ложь. Из-за парня. Из-за Синь, Вень Ки, Нуо и Инь Юй. Так много лиц, которые я больше не увижу, если соглашусь. Если выберу безопасный путь. — Мне просто нужно время, чтобы подумать. Будет трудно оставить моих друзей...

Грозовое облако исчезло, но его глаза все еще затуманены, в них отражается смятение. Он отодвигается, холодный воздух лентой оплетает мое тело, вызывая гусиную кожу. Посол одевается медленно, тщательно. Застегивает пуговицы на рубашке и запонки на рукавах. Его пальцы тверды. На лице нет никаких эмоций, когда он натягивает свой смокинг и берет в руки пальто.

— Я заставлю Лонгвея отпереть твою дверь.

Он уходит, даже не попрощавшись.

* * *

Как и обещал посол, двери открываются. Мама-сан не задерживается, она идет дальше по темному коридору, открывая замки железными ключами, висящими у нее на кольце. Я топчусь у порога и наблюдаю за ней. Ищу синяк на ее лице, но его нет. Зажил, или она его скрыла под макияжем. Не знаю, что именно.

Под кожей на бедре скопилась кровь (ее невозможно выпустить наружу), она образовала цвет и форму, похожую на экзотический цветок. Такие же цветы распускаются на телах и других девушек. Такие же точно цветы оплетали мамины запястья всякий раз, когда отец сжимал их слишком сильно.

Синяки были у меня и в первые месяцы, что я провела в борделе, когда в мою кровать ложились все без разбора. До того как появился посол и спас меня от всего этого. Или я так думала.

Я убеждаю себя, что это была ошибка, он не хотел.

Бедро пульсирует с каждым ударом сердца, напоминая, что те же самые слова каждое утро говорила мама. Она не смотрела ни на бинты Джин Линь, ни на свои собственные травмированные конечности. Она стояла, ссутулившись над очагом, ожидая, когда, словно дракон, пойманный в горшок, закипит вода.

"Он не хотел делать этого. К тому же он уже извинился".

Но синяки продолжали цвести: желтые, зеленые, ярко-розовые, фиолетовые, синие — целый сад из отметин, оставленных моим отцом.

— Почему мама не бросит его? — спросила однажды Джин Линь, когда я обрабатывала ужасный порез под ее левым глазом. — Мы бы могли уехать и организовать новую ферму. Или вообще переехать в город.

Из уст сестры это звучало так просто: переехать. Как будто мы просто могли запрячь в повозку волов и уйти. У меня никогда не получалось ей объяснить, почему наша мать остается в доме. Это знание просто сидело в моем сердце. Отец был нам своим, мы его хорошо знали. Неважно, что его дыхание было словно сосновые иголки, а костяшки пальцев терзали нашу плоть. Это было для нас ожидаемо.

Она никогда его не оставит. Ни за что на свете. Даже ради нас.

Моя мать была не из тех, кто способен пойти на риск и убежать. Она не такая как Джин Линь. Не такая как Синь.

А я... я не знаю, что я за человек.

Девочки приходят одна за другой. Они теснятся у двери, будто воробьи сражаются за хлебные крошки. Я знаю, прошло не так уж и много времени с тех пор, как мы виделись в последний раз, но их лица кажутся какими-то чужими. Даже у тоненькой Вень Ки, самой младшей, в глазах появилась тяжесть, которой я прежде не видела.

— Не думала, что они отпустят нас так скоро, — говорит Нуо, когда все собираются в комнате. — Интересно, почему.

Мне тоже интересно, что же такого сказал хозяину посол, что была открыта не только моя, но и все двери. Что бы это ни было, оно сработало. Не сомневаюсь, что он вообще в этом борделе любого смог бы переговорить.

В моих мыслях все еще бушует тайфун, носится и носится. Да так громко, что я едва слышу, о чем говорят девочки, как рассказывают о своем времени, проведенном за закрытыми дверями.

— А потом он пытался заставить меня...

Бассейн. Сад. Изысканная еда. Рай на тарелочке.

— ... мне пришлось звать мама-сан.

"Да. Почему я не сказала "да"? Любая из них согласилась бы. Не задумываясь. Да. Да. Да. Не задумываясь".

— ... не спала несколько дней... все еще слышу ее крик...

Синь. Согласилась бы она? Не уверена. Она словно из огня состояла, из риска. Ее сердце вполне могло быть моей ракушкой. Сидящей по другую сторону окна. Никаких решеток. Только руку протяни.

— Вень Ки, — зову я.

Другие девочки смотрят на меня.

— Ты когда-нибудь видела, как выглядит наутилус?

Я все еще спотыкаюсь об это слово, произношу его неуверенно.

Глаза девушки ярко вспыхивают. Огонек пританцовывает с тяжестью пережитого.

— О да. Мой отец иногда их ловил. Он продавал раковины туристам на рынке. Если расколоть раковину, то можно увидеть, насколько она выросла. Всякий раз, когда она становится слишком большой, чтобы помещаться внутри, она запечатывает раковину. Снова и снова. Пока та вся не сворачивается.

Нуо вздыхает:

— Как папоротник? У моей бабушки папоротник рос в саду. А еще редис, морковь и...

— Нам не стоит говорить о доме, — перебивает Инь Юй. У нее зудящий и раздражающий голос. Более страстный, чем обычно. Это заставляет меня заметить пятно от вина на ее платье. Оно все еще темное и влажное, похоже на рану. — Мы просто сами себе делаем больно. Ничего хорошего из этого не выйдет. Именно из-за этого, в первую очередь, Синь попала в беду... говорила о доме. Это просто застряло у нее в голове.

Нет. Не в голове. Оно заполонило ее сердце, росло и ширилось, пока она не отринула все остальное — попыталась прорваться к лучшей жизни.

Интересно, а парень знает, что находится внутри наутилуса? Могут ли эти ясные глаза увидеть, насколько крепко сжимается моя собственная оболочка? Как скоро закончится мой запас выносливости?