Истории СССР

Виляя своим хвостом в мутных водах коммунистического болота в 1980 году с целью получить разрешение на выезд в Париж на научную стажировку, я вступил в члены коммунистической партии. Принимали меня в Дзержинском РК КПСС, который находился в знаменитом особняке Кельха на улице Чайковского. Про то, что у меня стены в доме завешаны иконами — знали многие. Я этим не бравировал, но и не скрывал. Вова Путин, его друзья по нашей секции самбо в ЛОС ДСО «ТРУД» Аркаша Ротенберг, Вова Момот, студенты-однокурсники часто заходили ко мне в дом и восхищённо цокали языками, а потом этими же языками доносили на меня в КГБ. Криминалом тогда считалось — продавать иконы иностранцам. Я этого не делал, хотя в моём доме бывали многие знаменитые артисты, звёзды иностранного кино ранга Марчелло Мастрояни, Даниэля Ольбрыхского, Эцио Фриджерио. Но вот вопрос престарелого большевика, члена приёмной комиссии сбил меня с ног — Верю ли я в Бога! Собрав все силы, мысли и пробудив остатки совести я решительно выпалил: «Верю!» Все дружно загоготали, приняв это за шутку уставшего кандидата и… приняли меня в коммунистическую партию Союза Советских Социалистических Республик.

Бабка моя была из староверов и крестилась двуперстием. Меня научила крестится по Никоновому уставу и споров между нами не было. Но вот в 1973 году, отдыхая на Рижском взморье и прогуливаясь по Риге я набрёл на монастырские стены. Зашёл и был поражён простотой и благолепием убранства храма. Час был не урочный, пустой полутёмный храм пронизывали солнечные лучи. Я подошёл к батюшке взять благословение и он, осенив меня Крестным Знамением, сказал, что их монастырь Сошествия Святаго Духа старообрядческий и, что они бежали ещё при Петре Первом. Вот тут у меня к батюшке возникли некоторые вопросы. Батюшка долго мне рассказывал про историю Русской Православной Церкви, про Петра Первого, про боярыню Морозову, про выселение староверов, про то, как проповедуя Христовы заповеди о любви к ближним, Никон приказал закапывать живьём староверов, семьсот лет сохраняющих веру на Руси. На прощание батюшка, получив благословение настоятеля, подарил мне образ Божией Матери «Казанская». Лет через двадцать Господь привёл меня в верховья Енисея, в поселение староверов. Мы прилетели туда на вертолёте с моим другом Никиткой ловить тайменя. Это было путешествие в прошлое нашей Родины, чистое, ровное, ясное. Отец и девять его сыновей жили одной деревней на пологом берегу Енисея в сотнях километров от цивилизации. Ловили рыбу, добывали зверьё, вели хозяйство. Сыновья отслужили в армии и вернулись домой. За жёнами съездили в город Кызыл, там же меняли, продавали, покупали самое необходимое. Утром и вечером мы вместе с ними молились нашему Богу, а потом смеялись, передразнивая друг друга способами складывать персты при осенении себя Крестным Знамением. Любовь наша братская вида от этого не изменила. Во Славу Божию!

В 1987 году я повёз на Валаам своих подросших деток Тиму и Олю. На Валааме, возле пристани был устроен музей и там пребывала икона, «родная сестра» моей Троицы — Успение Божией Матери, абсолютно того же размера и той же техники иконописи, тех же красок. В монастыре возрождалась жизнь, появилось несколько насельников. Починили скотный двор и теплицы, в которых раньше монахи выращивали даже арбузы к царскому столу.

В 1989 кольцо коммунистической блокады с остальным миром было прорвано. Выгнали одного беса, вернутся семеро — сказано в Евангелие. Я посетил христианские святыни в Париже, Риме и Венеции. С удивлением новорожденного я узнал, что в Париже хранится Терновый Венец Спасителя, увидел магазин русских икон на рю да РЮ, напротив храма Александра Невского, в котором молилась вся русская иммиграция, поклонился могилам наших соотечественников, зверски изгнанных из России, на кладбище Сент Женевьев дё Буа, припал к мощам Святого Марка в Венеции, восторгаясь мозаичными стенами храма и вспоминая стены Софии Киевской, величие Византийской империи Святого Константина, пришёл в потрясение от колоссальных размеров Собора Святого Петра в Ватикане и Собора Святого Павла в Лондоне.

В 1991 году на глазах моих произошло Чудо. При передаче Музея истории религии и атеизма в лоно Русской Православной Церкви и возвращении ему статуса Кафедрального собора Казанской иконы Божией Матери, были обретены мощи Святого Серафима Саровского. Святой пребывал в ковчежке на чердаке и все эти годы бесовского беспредела тихо взирал на бесноватых из пыли чердака, пока Господь его не поднял и не сподвиг на новый подвиг. Попросил он тихо коммунистов и чекистов оставить бесовские дела и приняться за восстановление разрушенных церквей. Через три года в лютые тридцатиградусные морозы нас с другом Никиткой принесло Божиим промыслом в Дивеевский женский монастырь, куда перенесли мощи Серафима Саровского. Господь сподобил нас приложиться к святым мощам Серафима, дотронуться до его лапоточков и окунуться в купели, на берегу которой молился Серафим. Вода, которая не замерзает в самые лютые морозы, показалась парным молоком, но когда я встал на заснеженный берег, ноги мои примёрзли. Там в церковной лавке я приобрёл икону Святой Живоначальной Троицы новых ярославских иконописных мастерских, возродивших старинные техники.

В 1994 году, когда я трудился на благо своей семьи и грелся у тёплого домашнего очага, сложенного своими руками, когда доченьке шёл семнадцатый годок, а сыночку — двадцать первый, когда в стране бушевала бандитская вольница, а жена потеряла страх и совесть — Господь послал мне испытание. Сынок рвался на свободу с независимостью, на бесплатные семинары в секте Муна, а доченька с позволения матери и бабули отдалась педофилу и разбилась с ним на его машине на Дворцовой площади, переломав обе ноги и лицо, остановившись в миллиметре от смерти — у меня лопнуло сердце. Но, помощью Божией, я выжил. Те, кого я кормил и поил двадцать шесть лет выгнали меня из моего дома, заклеймив в тирании, вступив в сговор с ментами и своими покровителями, бандитами из грузинской ОПГ Отариком, Томазиком и Бадриком. Главное, что им было нужно, это вольница и владение моим домом и имуществом. За советом и утешением я поехал в Псково-Печерскую лавру. Поселили меня в келью с послушниками. Послушание дали простое — мести монастырский двор. Готовился к исповеди я пять дней. Помогали мне молодые монахи, с которыми я жил в восьмиместной келье. Помню, как поражало и возмущало меня их постоянное пребывание в состоянии праздничной весёлости. Мне казалось, что посвятив себя монашескому подвигу, нужно было пребывать с мрачным лицом человека, лишённого ходить на дискотеки и смотреть телепередачи. Не скоро я понял, что блажен, кто верует, тепло ему на свете! Ходил на службы, беседовал с батюшкой на исповеди. По вечерам гулял вокруг монастыря, по полям и часто встречал там старца. Здоровался, заговаривал с ним. Он спрашивал меня про городскую жизнь, интересовался не научились ли ещё люди изготавливать насекомых или рыб. На исповедь братия посоветовали мне пойти к старцу Иоанну Крестьянкину в верхний храм Архангела Михаила. Каково же было моё удивления, когда я узнал в нём того монаха, с которым прогуливался по вечерам у монастырских стен. Послушав мою исповедь и планы оставить взбунтовавшуюся семью, старец до причастия меня не допустил и благословил жить одному. Дай Господи, смирения и терпения! На всё воля Твоя!

А в 1997 году Промыслом Божиим я попал на Святую Землю, в Иерусалим, припал своими нечистыми устами к Гробу Господню, прикоснулся коры той двухтысячелетней оливы, у которой молился Христос перед своим Распятием, припал на Голгофе к Животворящему Его Кресту, испил воды из источника в церкви Благовещения в Назарете, помолился возле Его яслей в Вифлееме, омылся в водах Иордана и ощутил очищающую силу Благодатного огня в Великую Субботу.

Побывав в Иерусалиме и припав к камням Голгофы Христовой, я решил посетить российскую Голгофу на Соловецких островах. Поехали мы туда с моим другом Валерой Наталенко в июле 2006 на его машине по Мурманскому тракту до посёлка Кемь. Приехали, отмахав тыщу вёрст, с рассветом и узнали на пристани, что в восемь утра отправится на Соловки теплоход. Так и сказала напудренная кассирша, которая, по её меткому выражению, произвела наше обилечивание — «теплоход». Кругом пустынный берег, гомон чаек и плеск волн, гонимых промозглым северным ветром. У причала, в исступлении, билась о сваи одинокая баржа. Мы свернулись барашками на сидениях и уснули. Проснулись от крика толпы, с дракой штурмующей «теплоход». В «теплоход» превратилась эта одинокая баржа, ставшая ещё и самоходной. Мы умялись в трюм и стояли там, как те зэки, которых возили на Соловки красные огэпэушники на перевоспитание, а получались из них — покойники. Четыре часа по Белому морю в бреду трюмной дрёмы и бурчание песни «я помню тот ванинский порт», и перед нашим взором возникла картинка с найденной мною много лет назад под Архангельском иконы Зосимы и Савватия, покровителей Соловецкого монастыря. Вот он с деревянными куполами, с крестами, вновь рождающийся. Под игом большевистских бандюгов, как верная жена, ставшая жертвой похотливых прелюбодеев и насильников, Соловецкая обитель стала местом унижения и казни сотен тысяч русских людей, простых и учёных, не согласных с большевистской беспредельной диктатурой, вероломным насилием над человеческим достоинством, над свободой выбора. Их заставляли рыть каналы в каменных скалах, колоть гранитные глыбы, поросшие рыжим мхом, выделывать кожи, им позволяли танцевать в клубе, совокупляться и лучших баб отбирали для совокупления сами начальнички. Их расстреливали по прихоти вертухаев, по расчёту в считалочку и просто так, от не фиг делать.