Истории СССР

— Сколько? — сорвался я с цепи.

— Сколько? Сколько? Много! Это шестнадцатый век.

Про век он знать не мог. Не та порода. Расхожее понятие чего-то ценного. Будто бы пятнадцатый или семнадцатый дешевле стоит. Да и вообще. Я торговаться не любил с детства. Особенно, если вещь так нравилась. А это не вещь. Святыня!

— Сколько?

Он почувствовал мою слабость и начал канючить.

— Я ещё не решил. Надо подумать? Она мне самому нравится.

Можно подумать, что он ею любовался по вечерам, доставая её из шкафа. И вспоминая, как крал. Но то, что это не от бабушки осталось, я понимал лучше него. Я решил сыграть на растяжку.

— Ладно, думай. Я попозже зайду.

Вышел я не попрощавшись, не договорившись о встрече, о повторном визите. Играл безразличие. Но вор он был опытный и бровью не дёрнул. Я часа два ходил по музеям Суздаля, не замечая мороза, не воспринимая ни дивных экспонатов, ни древних икон. В висках стучало, как наваждение — как, как, как взять икону. Когда я пришёл в позднем вечеру, Вова спал мертвецким сном, допив до дна флакон политуры. Соседка по коммуналке, притащившая меня к этому обладателю клада, окинула меня недовольным взглядом и скрылась в своей конуре. Вова полулежал, полувисел на диване типа тахта. Первая мысль, скользнувшая по моим бровям, прилетела из уголовного обихода — взять и уйти.

— Вова, Вова — толкал я его в плечо.

Когда Вова очнулся и обвёл меня стеклянным взглядом, стало понятно, что он видит меня впервые. В таком состоянии — впервые. А может и не видит вообще.

— Вова, Вова, я опаздываю на поезд. Назови цену и разбежимся.

Вова не понимал о чём это я и кто я такой. Он рухнул на диван и ударился головой о стенку. Это его привело в сознание. Он сверкнул на меня бешеным взглядом, но я замахал руками.

— Вова, сколько? Я опаздываю на поезд.

Поезд, на который я опаздывал не вызывал у Вовы никакой реакции. Было видно, что его не волновала моя судьба.

— Вова, ты забегаешься с этой иконой. Тебя с ней возьмут. Она же из музея. Я это ляпнул не случайно. Скорее всего, так и было. Музеи Суздаля снаряжали экспедиции по России, искали иконы. А потом сваливали их в запасники пылиться десятилетиями. Без исследований, обследований и прочей бухгалтерии. Для таких, как Вова — Клондайк.

Это привело Вову в сознание, но оно все ещё было мутным, оскорблённым. Вова зашипел гадюкой.

— Ладно, Вова, я поехал. Пиши.

— Куда? — клюнул на блесну Вова.

— Да сам не знаю. Жилья пока нет, — наврал я, в надежде вызвать сочувствие Вовы. Его зацепило. Ну, уж конечно не жалость. Вова встал в стойку, как сеттер.

— Ладно. Давай сотку и вали — промычал Вова.

Таких космических цен на иконы тогда ещё не было. Но Вова этого не знал. Не знал он и того, что стоит она в разы дороже. В десятки раз. В сотни. Дай миллион — никто такой иконы уже не напишет. А намоленное чудо не вложит в неё ни за какие деньги. Слава Богу, сотка у меня была. Могло бы и не быть. За пять дней в Москве я потратил тридцать рублей. Деньги я взял с собой случайно. Скопил на пальто. Зимнее.

— Считай, Вова — я вынул четыре четвертака с профилем Ленина и протянул Вове.

Вова остолбенел и остолбенело о чём-то думал. Не о моём уходящем поезде. Видимо о том, не продешевил ли он?! Раз я так быстро согласился.

— Вова, я опаздываю на поезд — заскулил я.

Вова нехотя взял деньги и начал вертеть их перед лампой под потолком. Потом встал и, шатаясь, двинул к шкафу. Положив деньги в карман брюк, Вова достал икону в бумаге и протянул мне.

Теперь надо было не порвать леску. Тонкую лесочку наших взаимоотношений, не рассчитанную на такой груз. Ощутив икону пальцами, я протянул Вове руку и, зажав его сырые пальцы, начал расспрашивать про то, как мне пройти на вокзал. Это сработало. Вова мычал геометрию заклинаний — прямо, направо, прямо, налево. Его потянуло ко сну. Я приобнял его, задохнувшись перегаром, и выскользнул в щель парадной двери его конуры. Я нёс святыню. Я спас её для… для… для себя. Я дрожал от восторга. Я бежал по пустынной улице, растапливая под ногами лёд. Я запрыгнул в электричку, не купив билета. В своих руках я держал драгоценность. Но на билет денег у меня не осталось.

В Киеве приходилось бывать часто, но до Киево-Печерской лавры ноги не доносили. Со съёмок в кабак, из кабака на соревнования, а там и хохлушку прихватишь на Крещатике, не осознавая в честь, чего он так назван. Но, мимоходом заглянув в Собор Софии Киевской, где творили художники и режиссёр нашей кинокартины Игорь Масленников, я обалдел от мозаичных росписей стен, сверкающих первозданным золотом. Христиане считали, что золото это слёзы Божии. А одна хохлушка — Олэся как раз и предложила, вместо кабака, пройтись в Лавру и полюбоваться Днепром. А что не пройтись, не полюбоваться? Прекрасный, величавый Днепр пленил и успокоил наш кипящий греховными помыслами мозг и мы решили спуститься на экскурсию в пещеры. Каково же было наше удивление, когда среди могил святых отцов мы увидели гроб былинных героев Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алёши Поповича. Сказки превращались в реальность, былины — в сегодняшний день. «О, связь времён! О дней погибших урна!» (М. Волошин «Звёздная корона»).

Одно из редких чудес, не погубленное большевиками — Ростовские колокольные звоны. Занесла меня туда судьба во время путешествия по Волге. Батюшки мои, светы! И что же это за ангельские звуки. Тогда их демонстрировали без связи с церковными службами, как концертные программы для иностранных (если сильно повезёт, то и отечественных) туристов. Ярославль, Углич, Ростов Великий казались кукольными городками с кукловодами-экскурсоводами, показывающими чужие, украденные игрушки, не всегда знающие их предназначение. Местные фарцовщики уже поднаторели в сборе и перепродаже икон иностранцам, вели себя осмотрительно и осторожно. Менты им в этом помогали, но на столичных кагэбэшников нарваться они побаивались — тут срок светил нешуточный. В деревнях к тому времени иконы все вымели и найти что-то самому было сложно. Но перекупить у фарца красивую икону дело не безнадёжное. Цены они заламывали потолочные. Если на вывоз в Париж и продажу в магазин на рю Дарю, выгоды не теряло. А для дома, для семьи советскому инженеру и, даже, доценту — было не по карману. В Ярославле мне предложили в 1976 году икону с образом «Воскресения Христова» за триста рублей. Я подумал, подумал и… отказался. Денег таких у меня не было. А московские пацаны — взяли. В Палехе и Мстёре в восьмидесятых художники, лудящие на советский манер шкатулки, из-под полы уже начинали писать иконки по старым образцам. Но в то время, к новоделу было брезгливое, не религиозное отношение.

Что есть Икона? Икона — зримый образ Бога, зримый образ Святого. Они там, Бог знает где, а их зримый образ с нами. Иконой любоваться — грех, образу на иконе нужно молиться, просить помощи, просить прощения. Через поиск икон я пришёл к их познанию, пониманию. Узнал о периоде иконоборчества в истории церкви, когда на Вселенском соборе служители церкви спорили о правильном исполнении веры в богослужениях, позволении использовать иконы в церквях, о канонах при иконописании образов Святых. Первый образ, по преданию, был запечатлен на плате, которым Христос утёр свой лик — Спас Нерукотворный. Образ на плащанице, в которую завернули снятого с креста Спасителя. Через это познание я пришёл в церковь, понял и почувствовал силу общей молитвы — Литургии. Испытал состояние катарсиса в молитве, когда необъяснимо струятся из глаз слёзы просветления, сострадания Христу и всем ближним. Слаще этого состояния для меня в этом мире ничего не было.

В семидесятые годы двадцатого столетия коммунистическая вакханалия достигла огромных размеров, но мало-помалу Господь давал своим слугам силы сворачивать бесам головы. Первым победным салютом для многих из нашего поколения стало известие о том, что директор Исаакиевского собора Георгий Петрович Бутиков отстоял перед Областным Комитетом КПСС города Ленин-Града во главе с Г. Романовым храм Спас на Крови, который эта оголтелая шайка хотела снести, сравнять с землёй, как многие другие храмы. В церковь на службы ходить было стрёмно. Многие служители культа сотрудничали с КГБ, стучали на прихожан таким работникам КГБ СССР, как Вова Путин, который курировал (доносил на инакомыслящих) церковь, спорт и искусство. Когда я приходил на службу в Троицкий собор Александро-Невской лавры, В Спасо-Преображенский собор или в Князь-Владимирский собор — у батюшек светлели лица. Они радовались тому, что с редкими старушками не перестаёт в храмы поток молодых людей, не тает Вера Христова.