Истории СССР

Не знаю как другие юноши и девушки, но я до этой счастливой минуты даже не представлял себе, что дверца в страну чудес, находиться совсем рядом. И доступна каждому. Только постучись. Нет, конечно, по блату принимали своих деток и деток высокого начальства. Но это было не поголовно. Кому то нужно было и дело делать. При каждом приличном институте в СССР была аспирантура. Аспиранты три года занимались написанием научной диссертации, читали книги в библиотеках, посещали консультации видных учёных, научные конференции и семинары (даже в других странах), получая ежемесячную стипендию в сто рублей и имея совершенно свободное расписание своей научной деятельности. Затёртому совслужащему это могло показаться неправдоподобным. Да многие и не догадывались о существовании в нашей стране такой организации, как очная аспирантура. То ли учиться не любили, то ли не знали, чем это всё может закончиться. То ли боялись замахнуться на удел для избранных.

А закончиться это могло только пожизненным благоденствием. Хотя разница стипендии аспиранта и зарплаты молодого инженера в десять рублей многих граждан отпугивала. Но не меня. Мне свобода была намного дороже. Я давно научился из свободы делать деньги. А защита диссертации сулила не только свободу, но и путь к самой высокооплачиваемой в СССР деятельности. Уважали коммунисты умных учёных. Особенно после того, как они изобрели для них атомную бомбу и запустили в космос ракету с космонавтом. С этого момента коммунисты поверили в чудодейственность науки и денег на учёных не жалели.

Трамвайчик повилял своим вагоном по узеньким улочкам Петроградской стороны, проехал по улице Плуталова, пересёк Бармалеева и привёз меня на Каменный остров, где со времён царя петербургская знать строила себе летние дачи и разбивала живописные парки. Здесь в одном из особняков в стиле модерн на берегу Невки, утопающем в цветущих кустах сирени, размещался Ленинградский научно-исследовательский институт физической культуры и при нём — аспирантура. Заведующая аспирантурой, миловидная, доброжелательная женщина Нина Болеславовна приняла мои документы и проводила меня к заведующему сектором высшего спортивного мастерства Валентину Алексеевичу Булкину. Булкин, сорокалетний высокий атлет с классической профессорской бородкой, посмотрел на меня осаживающим взглядом и предложил пройти для беседы на балкон. От души сразу отлегло. С балкона открывался изумительный вид на каналы островов и кроны деревьев, наперебой чирикали птицы, благоухала сирень. Чувство присутствия в райских кущах меня не покидало. Валентин Алексеевич, как добрый следователь, расспрашивал меня о моём недолгом жизненном пути и больше всего оживился, когда узнал о том, что я иногда снимаюсь в кино каскадёром. Он тут же признался в своём увлечении мультяшками и живописью и разговор между нами стал общим. Через некоторое время Булкин предложил мне пройти в свой кабинет и поговорить о делах наших скорбных, касающихся моего поступления в аспирантуру. В кабинете собрались учёные академики и, покуривая и попивая чаёк, начали расспрашивать меня о моих знаниях предмета предполагаемого исследования. Спина у меня взмокла, шутки кончились и весело, непринуждённо, как на столе у хирургов, решалась моя судьба.

Академик Николай Николаевич Яковлев, похвалил меня за познания в области биохимии, Раиса Давыдовна Дибнер была искренно удивлена, что инженеры ЛИАПа так знают физиологию, а Юрий Михайлович Киселёв, с присущим ему фанатизмом, углубился в спор о научных положениях психоанализа Зигмунда Фрейда. Булкин не стал мне портить лето мучительными догадками и отпустил меня до первого сентября, прямо сказав, что я ему понравился, и он меня берёт в аспирантуру по проблеме диагностики состояния технической готовности высококвалифицированных спортсменов.

Обратно домой я не шёл, не ехал на трамвае. Я летел. Я не осознавал всей величины выигрыша, но то, что я выиграл в рулетку, стало понятно только теперь. Постепенно вернулось обоняние, запели птицы. Я глубоко вдохнул запах сирени и полетел в райские кущи.

Лето 1974 года я провёл в постоянных переездах со спортивных сборов, где готовился сам к выступлению в соревнованиях, на съёмки двух фильмов, где зарабатывал деньги головокружительными трюками. Сборы питерских дзюдоистов проходили в Молдавии. Я ещё претендовал на спортивные достижения и тренировался с полной отдачей сил два раза в день. На жаре это делать особенно трудно, но воля помогала терпеть нужду и жажду. На сборах я никогда не болтался без дела, не играл с товарищами в карты. На сборах я тренировался и читал. Приятель мой Володя Богачёв разделял со мной эти интересы.

Комплексная научная бригада лаборатории восприимчивости и адаптации человека к нагрузкам нашей кафедры физического воспитания ЛИАП, в штатное расписание которой входил и я, работала со сборной командой легкоатлетов спортивного общества студентов «Буревестник» и сборной командой легкоатлетов России и ездила с ними на олимпийские тренировочные базы в Сочи и Кярику. Измерительная методика параметров движения, которую я разработал в нашей лаборатории, была современна и информативна. Профессор Кузнецов, как мы его называли А.И., использовал её в каждом эксперименте, чем обеспечивал мне высокую трудовую занятость. Хотя длилась она короткие часы тренировок, а потом можно было предаваться неги в волнах моря, жарких облаках пара русской бани, прохладе лесных озёр Эстонии, шашлыков возле Азурских водопадов в Сочи или тартусских шпикачиков с эстонским пивом.

В это последнее, перед аспирантурой, лето я со спокойной душой снимался в «Романсе о влюблённых» Андрея Кончаловского в Казахстане на озере Иссык-Куль, в «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова со своими студентами — чеченцами в Грозном, в фильме «Они сражались за Родину» Сергея Бондарчука в Ростове и в «Блокаде» Михаила Ершова под Питером. Из больших работ в кино оставалась на октябрь сцена абордажа кораблей в фильме «Легенда о Тиле» Владимира Наумова. Но об этом нужно было думать немного позже.

Сентябрь вызолотил Каменный остров осенней листвой и наполнил его запахом жухлой травы. Институт наш был маленький, но умный. Директор Виктор Алексеевич Рогозкин, учёный с мировым именем, занимался проблемой питания спортсменов и был членом Международного Олимпийского Комитета. Своё первое ликование от правильности выбранного пути я испытал, принимая участие в обслуживание Международного научного конгресса, проходившего в нашем институте. Ощущение свободы, непринуждённых бесед с иностранцами, связи с внешним миром для граждан нашей зашторенной страны с железным занавесом было сверхъестественным чудом. На конгрессе я познал и ту сторону спортивной науки, которая была связана со шпионажем. Секреты в этой области доставались обычными шпионскими методами и требовали работы агентов, осведомителей и аналитиков. Мой приятель Володя Иссурин часто получал письма из Японии и Америки с обсуждением результатов новых экспериментов. А когда я опубликовал свою работу, подогнав немного результаты, американцы прислали мне своё опровержение на её выводы. Научную литературу в западном мире читали очень внимательно. Впрочем, как и в восточном. Видимо сказывалась ценность прикладного значения этих результатов не только в спорте, но и в других областях. Да и спорт в то время был ареной серьёзной политической борьбы двух систем — социалистической и капиталистической. Каждая научная диссертация доказывала правильность взглядов руководителей нашей страны на основы мироздания и начиналась со слов «Решения съезда КПСС и советского правительства указывают…»

Первым страшным испытанием для меня стало утверждение темы диссертации на Учёном совете института. Целый месяц я бегал счастливый от того, что никто меня не контролирует и не спрашивает, где я был и чем занимался. На моё счастье я довольно быстро опомнился и пришёл на беседу с научным руководителем. Булкин послушал мой бессвязный бред и объяснил мне, что пройти «на шару» можно почти все этапы, кроме одного, самого главного — Высшей Аттестационной Комиссии Академии наук СССР. И если там кто то поймёт, что диссертация не отвечает новизне, научности и практической значимости — её завернут навсегда. Это меня отрезвило и я засел за книги. Разговаривать по этому поводу с умными людьми было почти бесполезно. Никто в материал моей диссертации не углублялся. У всех своих дел было по горло. Публичная библиотека стала для меня родным домом. А вскоре — родным и любимым. Там можно было найти массу интересного. И даже журнал Плейбой.