Истории СССР

Я мечтал, чтобы у нас было двое детей. Сыночек и доченька. Жена сопротивлялась, хотела гулять, ходить в театры и наслаждаться жизнью. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы она могла сидеть дома с ребёнком. Но ей было скучно. К тому же её мать внушала ей такую стратегию, чтобы она была независима от мужа и работала, хотя бы на минимальную зарплату. А жила на его — большую. Тогда муж не сможет упрекнуть, что кормит жену. Так мы и жили, ели хлеб, а вино пили. Когда жена забеременела дочкой, врачи не рекомендовали ей делать шестой аборт. В мае 1977 года 17 числа родилась доченька, Тима назвал сестру Олей Сизиковой, по имени любимой девочки в детском садике. Вскоре в нашем кооперативном доме уехала в Израиль очередная еврейская семья и, доплатив полторы тысячи рублей, мы переехали в двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Правда там текла крыша, которую я сам быстро починил. Теперь жена с тёщей насели на меня, чтобы обменял эту квартиру и комнату на трёхкомнатную и успокоился. Купили мебель и зажили бы как люди. Но жить, как эти люди, я не хотел. Особенно за эти два года, которые приходилось каждый день ездить в новостройки и видеть это убожество. Летом 1978 я заработал деньги на съёмках фильма «Д’Артаньян и три мушкетёра». Большие деньги. Полторы тысячи. Близилась r финалу работа на «Сибириаде» Андрона Кончаловского, который посулил мне солидный куш. Поэтому я искал вариант обмена с доплатой, но непременно в центр, в старый Петербург. Несколько вариантов в старых доходных домах с большими коммуналками были, но производили они убогое впечатление. Как-то по осени мы с сыночком поехали в зоопарк. Насмотревшись на макак и белых медведей, мы зашли в кафе полакомиться пломбиром. Кафе находилось в подвале дома 61/28 по проспекту Максима Горького. На водосточной трубе возле входа в кафе болталось объявление об обмене квартиры в этом доме. Такой пиратский способ развешивания информации только входил в моду. Я потащил сыночка заглянуть в эту квартиру на четвёртом этаже. Дом был выстроен в стиле «модерн». В квартире проживала семья профессора Машовец. Они хотели обменять эту квартиру и квартиру в новостройках на одну, но большую. И непременно в сталинских домах, и непременно на проспекте Шверника. Когда я вошёл в их квартиру, я лишился дара речи. Огромное окно в дубовой раме выходило на парк и шпиль Петропавловской крепости, высоченные потолки были сделаны из дубовых панелей, инкрустированный паркетный пол, витражные окна на парадной лестнице и в ванной комнате громадных размеров, а в углу одной из трёх комнат красовался болотно-зелёным мейсенским кафелем немецкого типа камин. Вот это я и искал всё свою жизнь. Плохо понимая, что от меня хотят хозяева, расспрашивая про имевшуюся у меня жилплощадь, я вышел огорошенный бороться за свой дом на этой Земле.

Когда в феврале 1978 я защитил диссертацию, мама со слезами счастья и гордости за сына, подарила мне все свои сбережения на мебель. Она была инвалидом войны и имела право на приобретение импортной блатной мебели. Проникнув в этот клубок привилегированных дельцов, я купил финский гарнитур «Микадо» с обивкой болотно-зелёного цвета, под цвет камина в той сказочной, недосягаемой для меня квартире. Гарнитур, не распаковывая, я поставил в комнате, заломав её на три четверти. Тёща с женой смотрели на меня, как на идиота. Но я начал свой последний и решительный бой. Первой меня опустила моя конкурентка, претендовавшая на ту же квартиру и оказавшаяся посредником, то есть новоиспечённым маклером. Я часто встречал её у Львиного мостика и на Светлане. Она-то и сказал мне ту фразу, которую я, спустя много лет, услышу от своего сыночка. Выдвинув мне космические расценки на доплаты при промежуточных обменах и увидев моё удивлённое лицо, она привела меня в чувство, объяснив, что эта квартира видовая и антикварная. Я постарался с ней больше не встречаться и действовать самостоятельно. Моя мама, на которую я очень рассчитывал, съезжаться с невесткой и вкладывать в обмен свою двушку наотрез отказалась. Тёще я этого и сам не предлагал. Сломя голову, забросив работу в Театральном институте, куда я распределился после окончания аспирантуры, я бегал по обменным рынкам и составлял восьмикратную мозаику промежуточных обменов с доплатой. Поздним зимним вечером, возвращаясь с работы на Ваське, от усталости прикорнув в трамвае № 40, я проснулся на «Светлане». Толпа уже расходилась, но я заставил себя выйти и поспрашивать на удачу. Тут-то я и поймал золотую рыбку. Тётя средних лет с демоническим именем Алла разводилась с мужем-изменником и согласна была поменяться со мной на мою двухкомнатную квартиру своей трёхкомнатной, получив в придачу солидные деньги. Договорились, что я выплачу всю стоимость кооперативной двухкомнатной квартиры и доплачу ей ещё тысячу рублей. При этом ещё нужно было уговорить её мужа, а точнее его новую жену взять мою комнату на Фонтанке. Деньги и тогда кружили голову людям. Василий согласился. Алла жила на Комендатском аэродроме в квартире, о которой мечтал мой полковник в отставке, проживавший на проспекте Шверника в сталинском доме. Его квартира оказалось той, которую видел в долгих зимних снах сын профессора Машовец и мечтавший съехаться со своим, дышащим на ладан отцом. То обстоятельство, что в антикварной квартире профессора Машовца не было горячей воды и плохо работала канализация, подталкивало молодого сыночка профессора к обмену и облегчало мою победу в этой нечеловеческой борьбе. Когда все участники этого обмена договорились и ударили по рукам, я вынужден был выехать в киноэкспедицию с кинокартиной «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» в Пицунду и поставить смертельную схватку у Рейхенбахского водопада, получив совсем не лишний гонорар. Разные задержки и проволочки на съёмках натягивали в струны мои больные нервы. Постоянные новости об отказе участников обмена поставили меня на грань инфаркта. И вот 30 октября 1979 года вся компания собралась в бюро обмена Калининского района у Финляндского вокзала. Перед тем, как получить ордера об обмене, я выдал всем участникам обещанные пачки денежных купюр. Если бы кто-то из них ушёл в этот момент с деньгами, пенять мне бы было не на кого. Но люди все были приличные. Все получали свои ордера и выслушивали все условия обмена и те характеристики жилых помещений, которые будет иметь каждый участник обмена. Когда во всеуслышание чиновник объявил, что я в итоге обмена получаю трёхкомнатную квартиру на проспекте М.Горького, 61/28, квартира 32 общей площадью 88 метров, с потолками 4 метра, балконом в доме-памятнике 1904 года постройки все участники обмена притихли и задумались, не обманул ли я их. Чиновник при этом, как будто только что родился, удивился, что такую жилплощадь на четверых предоставлять не положено. Даже в случае обмена. Санитарная и социальная норма равняется девяти метрам на человека, следовательно, вам положено тридцать шесть метров жилого помещения. А у вас только комнат пятьдесят шесть метров. В воздухе повисла мёртвая тишина. Тут я вспомнил, что полгода тому назад защитил диссертацию, а кандидатам наук положено двадцать метров дополнительной площади. Это меняло дело. Все облегчённо вздохнули. Но чиновник потребовал предъявить документ. Я попросил сделать перерыв и позволить мне позвонить с его телефона. Набрав номер секретаря Учёного Совета Института физкультуры имени П.Ф. Лесгафта, я услышал её звенящий радостный голос, возвестивший о том, что вчера из ВАК пришёл мой диплом кандидата педагогических наук. Я бежал вдоль набережных Невы, я не мог сесть в такси от переполнявшего меня адреналина. Я получил ордер на свою сказочную, антикварную квартиру с камином и видом на ангела-хранителя Санкт-Петербурга, который и меня коснулся своим золотым и всещедрым крылом.

Перевозили меня все аспиранты нашего Булкинского сектора. Распаковывали новую финскую мебель, под цвет камина, с удивлением рассматривали узоры дубового потолка и инкрустированного пола. Мама принесла герань и плакала от радости, не веря своим глазам, не понимая, как её сынок мог такое сотворить в стране хрущоб и коммуналок. Папа помог мне сделать капитальный ремонт, который отнял у меня ещё год жизни. Мы поменяли электрическую проводку, все трубы, отскребли масляную краску с дубовых дверей и оконных рам, отциклевали пол из наборного паркета, отскребли до штукатурки все стены. Заклеив их вощёной новенькой обёрточной бумагой, которую где то по случаю раздобыл мой отец, мы несколько дней ползали по стенам, приставляя к ним столы друг на друга и приклеивая новенькие, по блату купленные импортные обои. На следующий день, высохнув на летнем ветерочке, все обои обвалились со стен на пол. Я чуть не выпрыгнул из окна от отчаяния. Оказалось, что нужно было клеть обои на газеты и сушить их без сквозняков.