Истории СССР

Жили молодые в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры на четвёртом этаже. Каждый визит к ним сопровождался скрипом дверей многочисленных комнат и бесконечным шипением их обитателей. Но в комнате молодожёнов можно было расслабиться и рассмотреть Валеркино добро. То есть те вещички, которые присылали ему в посылках родственники из Америки. По такому вот случаю я и притащился к нему, случайно встретив его на Невском и соблазнённый рассказом о новой партии колониальных товаров. Под звуки музыки модных пластов мы рассматривали приехавшее с другого конца света вожделенное барахло. Родственники у Валеры были добрые, но рачительные и брали на распродажах не то, что ему было нужно, а то, что дешевле стоило. На сей раз, не подозревая, кто и как играет у нас в теннис, в посылку запихнули белые теннисные туфли огромного размера с изображением лаврового веночка на пятке.

— Бери, старичок! Фред Пери! Известная фирма! Они и в Америке дорого стоят. А я тебе за пятнашку отдам. Размер твой. А таких больших людей в Питере больше нет.

— Так ведь не ходовой товар-то. Смотри, залежатся туфельки-то. Давай за червонец.

Валерка согласился быстро. Тогда, в шестидесятых, белые теннисные туфли никому были не нужны. А тем более сорок пятого размера. В придачу я прикупил ещё и белый теннисный пуловер с такой же эмблемкой в виде лаврового веночка на груди. Валерка уверял, что таких модных теннисистов я больше не встречу и буду поражать воображение окружающих.

— Теперь тебе надо учиться играть в теннис — заключил Валерка и подарил мне старенькую, ободранную ракетку «Восток».

Так я был принят в эту игру и вошёл в круг людей не совсем обычных для страны массового спорта. В нашей большой компании появилось новое увлечение — лаун теннис. Валеркин отец работал старшим тренером во Дворце пионеров. Теннисные корты находились в райском уголке Питера, в Парке Победы, что на Крестовском острове. Мы стали часто приезжать на корты и осваивать азы владения мячом у «стенки». Валера был мастером спорта и готовился к соревнованиям под неусыпным взором своего отца. Нам же с Вохой эта игра доставляла только наслаждение. При моём появлении на кортах в экипировке от Фреда Пери сам Володя Потанин, который ступал своей ногой по газону Уимблдона, пожал мне руку и сказал, что я буду желанным гостем на кортах, пока не сносятся тапочки и не протрётся пуловер. Советские люди того времени понятия не имели о том, что теннис обязывает к элегантной спортивной форме и одевались в чудовищные лохмотья. Главным было — не порвать хорошую вещь и не провонять её потом.

Когда Валера поехал в Америку за счастьем для своей жены Тани, я продолжал играть в теннис на этих благословенных кортах, наслаждаясь не советской красотой паркового пейзажа и вдыхая вприкуску атмосферу буржуазной жизни. Пение птиц, свистящее шуршание пролетающего мяча, звуки тугих отскоков от корта уносили меня в другой, сверкающий мир. Я брал уроки у его отца, играл с его младшим братом Лёшей и, сидя в гамаке, читал почтовые открытки его каракулей со звёздно-полосатым флагом. Правда потом писал объяснения оперу из КГБ о том, когда и на какой почве я познакомился с предателем Родины? И, вообще, что меня, комсомольца с ним связывает?

Осел Валерка в Детройте нашёл работу на теннисных кортах, подкидывал мячи за двадцать долларов в день. Отбивал налоги и копил на красивую жизнь. Танька от него довольно быстро ушла, совратив своей пухлой попкой какого-то американца. Не сразу мы раскусили хитрожопых русских девчушек, которые выходили замуж за доверчивых евреев, чтобы попасть в лапы к злобным империалистам. У них даже кликуха была для них придумана — паровоз. Со временем открытки стали приходить всё реже. Валера писал в них, что стесняется рассказывать одно и то же однообразие своей жизни. Понимал, что надо на что-то решаться. Но назад на Родину ему мешает ехать гордость, а «прибавить газу» и стать знаменитым в Америке не фартило. Особенно одному. Видимо он сильно любил Таньку. И мечтал сделать её счастливой.

Поздней осенью просроченного года на похоронах Валеркиного отца я встретил Лёшу. Приехал он из Мюнхена, где давно живёт со своей семьёй. Он рассказал мне, что Валера умер от инфаркта. Целый год, пока американцы разыскивали родственников, он лежал в морге. В большой компании, но по сути таким же одиноким. На счёте в банке Валерка скопил на красивую жизнь пятьдесят тысяч долларов. Счёт, выставленный администрацией больницы за хранение тела в морге, составлял сорок восемь. Тай-брейк. Гейм, сет, партия Валерия Майданского.

Диссерт на десерт

Красный, новенький трамвайчик, обтекаемой, как пуля, формы летел вдоль бульвара и плавно притормозил на остановке. В полупустом вагоне я удобно устроился у окна и, посмотрев с молитвой на купол Исаакиевского собора, погрузился в свои мысли. Скользя по рельсам, вдоль пустынной глади Дворцовой площади трамвай жалобно заскрежетал колёсами и вырвался на горбину Дворцового моста.

С шестнадцати лет я ходил на работу по Дворцовой набережной, мимо Эрмитажа и Дома учёных, любовался невскими просторами, слушал крики чаек. Тогда я работал в ИЭМ лаборантом и смотрел на профессоров и академиков, как на звёзды в небе. В ЛИАПе на лекциях заговорить с профессором тоже было стеснительно. Теперь мне исполнилось двадцать семь, у меня есть своя комната на Конногвардейском бульваре, диплом инженера, беременная жена, раскладывающийся диван и самодельные книжные полки из досок с двумя десятками любимых книг. С самой верхней полки за мной приглядывали, собранные мною по деревням, иконы Спасителя, Троицы и Божией Матери. Теперь пора было думать о будущем. Собственно в него, в своё будущее я и ехал.

Два года работы на кафедре спорта в ЛИАПе убедили меня в том, что самое сладкое и тёплое место в нашей стране это работа доцента и профессора в институте. Самые большие зарплаты, самая маленькая занятость, двухмесячный отпуск летом и двухнедельный на каникулах зимой. При этом почёт и уважение в обществе. За два года я уже сдал экзамены кандидатского минимума в Государственном институте физкультуры имени Петра Франциевича Лесгафта и собирал материал по теме диссертации о критериях оценки состояния двигательной системы человека. Заведующий нашей кафедрой Юрий Владимирович Захаров, не очень хотел отпускать меня, но разобравшись в сложившейся ситуации, рекомендацию в аспирантуру дал.

Поступать в очную аспирантуру меня подтолкнули два обстоятельства. Во-первых, я решил посвятить себя работе в Театральном институте и возродить там курс трюковой подготовки актёров, который с 1920-х годов там преподавали В.Э. Мейерхольд, Г.М. Козинцев и Л. Трауберг. Уже целый год я работал там преподавателем по совместительству на курсе профессора Василия Васильевича Меркурьева со студентами чечено-ингушской студии. Жена Василия Васильевича и мать моего приятеля Пети — Ирина Всеволодовна Мейерхольд, очень поддерживала мои поиски в создании программы и методики трюковой подготовки актёров. По сути это было продолжением дела её отца — биомеханики Всеволода Эмильевича Мейерхольда. С Петей Меркурьевым я познакомился на съёмочных площадках Ленфильма. Профессор Иван Эдмундович Кох тоже поддерживал мои изыскания и приглашал на свои уроки сценического движения и фехтования. Он был продолжателем дела Григория Козинцева и его Фабрики Эксцентрического актёра (ФЭКС).

На съёмках «Короля Лира» в 1969 году у Григория Козинцева в Нарве мы и познакомились. Ректор Николай Михайлович Волынкин мою идею принял с воодушевлением, но предложил переквалифицироваться из инженера в педагоги. Такой финт можно было совершить, только защитив педагогическую диссертацию.

Довёл мою идею до материализации и обучения в очной аспирантуре военный комиссар города Ленинграда, который уже семь лет хотел забрать меня на службу в Вооружённые силы СССР и в спортивный клуб Армии. По советским законам, аспиранты имели отсрочку от воинской обязанности на период обучения. Так, обстоятельства подтолкнули меня к трём годам райской жизни в очной аспирантуре Ленинградского института физической культуры на проспекте Динамо, 2.