Девяносто девять (СИ)

Все эти надписи она вырезала куском камня бессонными ночами, когда боль становилась невыносимой, когда терпеть ее не было уже никакой возможности.

— Элли…

Она покосилась на вошедшего Маркуса и ничего не ответила. Он подошел и сел рядом — обросший, небритый, очень грустный.

— Она сделала из моей мамы мертвеца, — сказала Элайза. — Она сделала мертвецов из Финна и Монти. И из остальных тоже.

— Я знаю.

Он обнял ее и прижал к себе, и она не стала сопротивляться. Ей было все равно: если хочет, пусть обнимает.

— Знаешь, — сказал он тихо, — когда твоя мама попросила меня пойти следом за тобой в бункер, я согласился не сразу. Но она сказала: «Разве пять лет — это слишком большая плата за то, что сделала для тебя моя дочь?» и я понял, что нет, не слишком. Я понял, что должен тебе гораздо больше, чем эти пять лет.

— Ее больше нет, Маркус.

— Я знаю, детка. Я знаю.

Он гладил ее по голове, и от этого камень внутри Элайзы потихоньку начинал крошиться, на кусочки, маленькие кусочки, которые причиняли невыносимую боль, но с ними хотя бы можно было дышать.

— Когда этот ублюдок убил моего сына, я понял, что никогда не смогу стать прежним. Я не знал, как мне жить, и все, что мне говорили, проходило мимо меня, потому что никто не мог понять, что я чувствовал. И тебя сейчас никто понять не сможет.

Элайза кивнула. Да. Все так.

— А потом ты убила этого выродка. И я до сих пор не знаю, было это справедливостью или нет, но после этого я как будто примирился с тем, что случилось. Как будто ты показала мне, что этот чертов мир все еще заслуживает того, чтобы в нем жить. Понимаешь?

— Да, — прошептала она. — Но со мной все иначе. Я не хочу жить в этом мире.

— Знаю, детка. И я не хотел. Но когда ко мне пришла твоя мама и попросила пойти за тобой в бункер, я подумал: «Черт побери, может, в этом и есть тот самый новый смысл, который мне так нужен? Может, я смогу найти покой в том, чтобы стать нужным кому-то еще кроме моего погибшего сына?»

— Маркус…

— Я пришел туда за тобой не только потому, что ты нуждалась во мне. Я нуждался в том, чтобы ты нуждалась во мне, понимаешь? Мне, именно мне нужно было знать, что я еще жив, и что я могу сделать что-то важное. Сделать это для тебя.

Его слова проникали в самый центр камня, поселившегося в груди Элайзы. И не все они находили дорогу к живому и теплому, но часть — находила. И слезы, которые полились по ее щекам, были тому прямым подтверждением.

— Ты — та, кто спас всех нас, — Маркус положил ладони на ее мокрые щеки и заставил посмотреть на себя. — Ты — та, кто может вести нас дальше. И скажи мне, Элли, разве это чем-то отличается от того, что было в бункере? Если бы не ты, эти дети поубивали бы друг друга уже в первый год. Если бы не ты, насилие и боль заполнили бы до краев эту чертову тюрьму. Так скажи мне, детка, готова ли ты отступить? Готова ли ты позволить этому, новому миру, погрузиться в боль и тьму? Готова ли ты своими руками окунуть в эту тьму своих людей?

Боль вырвалась наружу, и Элайза тяжело задышала, пытаясь уместить ее обратно. Слезы холодили щеки, и внутри было так горько, так отчаянно горько.

— Я не хочу отвечать за них, Маркус, — прошептала она. — Я больше не хочу ни за кого отвечать.

— Знаю, милая. Знаю. Но вспомни, что ты велела написать на флаге над лагерем, когда приняла на себя командование? Вспомни, какие слова там были написаны? Вспомни и то, почему ты написала именно так?

Consumor aliis inserviendo

Cветя другим, сгораю сам.

— И это не работает по-другому, слышишь, Элли? Лидер — не тот, кто сидит на троне и отдает указания. Лидер — это тот, кто сжимает душу в кулак и делает то, что должен.

— Но я не хочу быть лидером! Я не просила этого! Я никогда этого не хотела!

— Знаю. Вот только однажды ты стала им, и останешься им до конца своей жизни.

Элайза плакала, уткнувшись в колючую шею Маркуса, а он крепко держал ее в своих руках, с силой прижимая, давая понять, что он здесь, он рядом.

— Я не стану говорить, что это пройдет, — прошептал он. — Потому что это будет неправдой. Это не пройдет никогда, и ты никогда не забудешь того, что случилось. Но ты должна сделать только одно: найди способ одолеть боль. Найди способ понять, что есть в этом мире что-то, ради чего ты сможешь продолжать жить. Тяжело, трудно, с потерями, с горем, но жить, понимаешь, детка? Найди это и держись за это обеими руками.

***

— Приветствуйте командующую Нового мира!

Двери распахнулись, и Алисия стремительно вошла в зал ассамблеи. Она прошла мимо преклонивших колени лидеров кланов и заняла свое место на троне. Махнула рукой: садитесь.

Элайзы в зале, конечно, не было. Но она и не ждала ее прихода. Вчерашняя ночь все расставила по своим местам: Алисия поняла, что не сможет ни просить, ни — тем более — требовать у Элайзы быть сильной, не сможет просить возглавить тринадцатый клан, не сможет просить ни о чем. Она решила, что после ассамблеи отправит ее домой вместе с ее людьми, приставив сопровождение. У каждого человека есть предел внутренних сил, и, похоже, предел Элайзы наступил там, на побережье, в кровавую ночь, которая никогда не сможет быть забыта.

— Сегодня на ассамблее будут присутствовать представители небесных людей, — сказала Алисия вслух. — Титус, пригласи.

Двери снова открылись, Маркус, Вик и Октавия вошли внутрь. Алисия кивнула им, указывая на стулья, стоящие чуть в стороне.

— В начале я хотела бы отдать дань памяти каждому, кто сложил голову в битве при Санта-Монике. Мы будем помнить каждого из них. И сделаем так, чтобы и они нас помнили.

— Faciam ut mei memineris, — многоголосый гул пролетел по залу.

Алисия дождалась, пока гул стихнет, и кивнула.

— Каждый из нас знает, что все мы обязаны жизнью Небесному народу. Командующая огнем пришла в Санта-Монику, чтобы вырвать нас из плена морских людей. Она заплатила за это высокую цену и мы никогда не забудем этого.

На лицах лидеров кланов отобразились разнообразные эмоции. Кто-то согласно кивал, кто-то морщился, кто-то хранил невозмутимость, и только Спарк открыто усмехался.

— Огненный народ желает что-то сказать? — спросила Алисия сквозь зубы.

Спарк поднялся на ноги и исподлобья посмотрел на нее.

— От имени Огненного народа и по праву, предоставленному мне как лидеру Огненного клана, я говорю: мы больше не часть альянса.

Титус, стоящий рядом с Алисией, воскликнул:

— Предатель! Подлый предатель! Выведите его из зала ассамблеи!

— Нет.

Алисия подняла руку и стражники, уже двинувшиеся к Спарку, застыли на месте.

— Но, командующая… — взмолился Титус.

— Я сказала «нет».

Она обвела взглядом всех присутствующих, на мгновение задержавшись на удивленном лице Маркуса.

— Мы не станем принуждать оставаться в альянсе тех, кто этого не хочет. История морского народа ясно показала нам, что диктатура — плохой способ построения Нового мира. Мы способны учиться на своих ошибках, и если Огненный клан хочет уйти — пусть идет.

Но Спарк почему-то не спешил уходить. Он стоял и смотрел на Алисию, и она видела в его глазах что-то новое, что-то, чего там не было раньше.

— Вот так просто? — спросил он. — Хотим уйти — и уходим?

— Да. Мы не станем никого держать силой. Новый мир будет свободным миром, иначе этот новый мир нам просто не нужен.

— Я тоже так считаю.

Алисия дернулась от неожиданности: через распахнутые двери в зал ассамблеи медленно и величественно входила Элайза.

Откуда только взялась эта походка? Эта уверенная осанка? Эта гордая посадка головы? Откуда взялась на ней одежда лидера клана — и узкие брюки, и длинная туника, и кожаные ремни на бедре, удерживающие ножны, в которых — Алисия не поверила своим глазам — был самый настоящий короткий меч?

— Только лидеры кланов имеют право носить оружие в Люмене, — сказал Титус громко.

— Я знаю.

Элайза подошла и встала рядом со Спарком. Она едва доставала ему до плеча, но отчего-то рядом с ней он выглядел меньше, слабее, чем был на самом деле.