Любовь напротив

— Что ты имеешь в виду, Дени? — спросила Мариетта, заметно встревоженная моими словами. — Твои парадоксы меня утомляют. А вас?

— Я хочу сказать, что индивидуальность или, говоря иными словами, скрытый центр тяжести актеров невероятно ущемлен, смею вас в этом заверить, друзья мои. Можете смеяться, если хотите! Но именно поэтому они надевают все эти маски, стремясь убедить самих себя в том, что они свободны. Ведь не случайно экстравагантные карнавалы появились в наиболее строгих с точки зрения морали обществах. В течение нескольких карнавальных дней любой человек, сохраняя анонимность, может делать то, в чем отказывает себе на протяжении всего года. Этой же цели служат и свадьбы наподобие той, на которой мы гуляли прошлой ночью. Во время Праздника все позволено… даже трахнуть невесту, особенно когда бал открывает… и заканчивает проезжий незнакомец, разве не так?

Я вел «Бьюик» с ощущением легкого головокружения от своего превосходства. Легкая в управлении, большая открытая машина давала мне чувство собственного могущества. Мариетта прихорашивалась, сидя рядом со мной: причесывалась, подкрашивала губы, то повязывала платок на голову, то снимала его… Алекс и Шам, раскинувшись на заднем сиденье, казалось, не обращали никакого внимания на то, что я говорил по их поводу, словно это была не более чем шутка. И они были правы, я шутил… серьезно, однако. Как еще говорить о них? Как определить их место по отношению к нам? Кто для них мы с Мариеттой? Эти мысли неотвязно крутились у меня в голове. Алекс смеялась и уходила от ответа, когда я расспрашивал ее о них, о Шаме, особенно о ней-и-Шаме. В свою очередь, Шам так же уклонялся от прямого разговора о себе, об Алекс, об их жизни. Я бы предпочел, чтобы он рассердился, ну, хотя бы принял мои слова всерьез, так ведь нет! Все оборачивалось в шутку, все скатывалось с них, как с гуся вода. Однажды я спросил у них, что они думают по поводу своей дальнейшей жизни, как они хотят обустроить ее, рассчитывают ли прожить вместе долгие годы, не чувствуют ли желания… влюбиться в кого-нибудь из случайно встреченных людей… ну, если не влюбиться, то хотя бы пережить приключение, просто испытать неожиданное физическое наслаждение с кем-нибудь другим. Этот вопрос озадачил их. Алекс первой ответила, что до сих пор у нее и в мыслях не было бросить Шама.

— Я не говорю о том, чтобы бросить Шама, — возразил я. — Я имею в виду случайную связь с другим человеком, мимолетное желание испытать что-то новое.

Глядя мне прямо в глаза, Алекс мягко и в то же время уверенно ответила, что с Шамом у нее все складывается настолько хорошо, что она не испытывает желания жить с кем-то другим.

— Я имею в виду не просто жить с другим человеком, а, скажем… развлекаться с кем-то другим.

— Но для меня жить и развлекаться — одно и то же. Если бы мне с Шамом было скучно, я бы с ним, конечно же, не оставалась.

Я повернулся к Шаму и со смехом задал ему тот же вопрос, но в несколько измененной форме:

— Только не говори мне, что для тебя Алекс это единственная женщина в мире!

Не отводя взгляда, он ответил мне тем же уверенным, спокойным и серьезным тоном, каким до того говорила Алекс:

— А ты сам на нее посмотри. Ты знаешь нас обоих, и ты должен понимать, что для меня, в самом деле, нет другой женщины, которая могла бы мне нравиться так, как эта. — И, чтобы смягчить, как мне показалось, силу сказанного, Шам непринужденным движением обнял ее и со смехом добавил: — Если бы у нее была сестра двойняшка с таким же характером, то тогда не знаю… Алекс в двух экземплярах — замечательная идея! Но, если честно, другая женщина… нет. По размышлении, Дени, я, пожалуй, по дружбе предложил бы тебе дубликат… Мне достаточно одной Алекс…

— А если бы у Шама был брат близнец, Алекс? Ты согласилась бы жить одновременно с обоими?

— Одновременно с обоими? — она задумалась. — С двумя такими, как он? Нет, я предпочитаю его… одного. Или так: он и я… и другой он с другой я…

Мое сердце вдруг лихорадочно забилось в груди, и бросил на Мариетту короткий, но весьма красноречивый взгляд:

— Ты хочешь сказать, Алекс, жить вчетвером?

— Нет, нет! Отдельно, но часто встречаясь.

Мне показалось, будто кровь вскипела в моих жилах. Мой голос колоколом звенел у меня в голове:

— Но не ты одна с двумя Шамами, верно?

— Нет, определенно не одна с двумя…

— Ну, перестань, Алекс, все мы знаем, что каждая женщина втайне желает пожить одновременно с двумя мужчинами.

Затаив дыхание, я осторожно гнул свою линию; не скрывая тайных мечтаний, желаний и чувств, я касался самой чувствительной точки нашей дружбы втроем.

Она ответила совершенно спокойно и без обиняков:

— Да говорят, что это так. Но мне, хочу тебя заверить, было бы чрезвычайно неприятно знать, что я больше никогда не смогу быть наедине с Шамом.

Неприятно знать, что она больше никогда не сможет быть наедине с Шамом! И, тем не менее, мы вчетвером едем на юг, рассчитывая провести две недели в одной компании, ни на миг не расставаясь друг с другом. Я вел машину и, положив локоть на дверцу, наблюдал за Алекс в прямоугольном зеркале заднего вида. Она выглядела усталой, словно ее угнетала сама мысль о нашей поездке, которая началась так весело и беззаботно. После молчания, растянувшегося на несколько километров, я бросил взгляд через плечо и спросил:

— Как дела, Алекс?

— Все нормально, — ответил за нее Шам.

Мы ехали почти наугад, минуя одну узкую горловину за другой. Время от времени нам встречались небольшие речушки с чистой ключевой водой, искрящейся на солнце между высокими деревьями с серебристой листвой. Внезапно я свернул на покатую грунтовую дорогу и медленно доехал до луга, окаймленного узкой полоской глины и песка. Я заглушил мотор, и мы замерли, словно оглушенные наступившей тишиной и покоем… Совсем рядом дятел неутомимо долбил дуплистое дерево. Слышалось журчание ручья, прокладывающего себе путь между камнями. Над самой землей, едва не касаясь высокой травы, пронеслась и скрылась в тенистых зарослях над водой какая-то птица с голубоватым оперением. Между кронами деревьев виднелось ослепительное солнце, и его яркие лучи, то и дело пробиваясь сквозь трепещущую под легким ветерком листву, заставляли нас прищуриваться. Стрелки моих часов показывали чуть больше пяти пополудни. До наступления сумерек нужно было найти какую-нибудь гостиницу, надеясь при этом, что она окажется более спокойной, чем та, где мы провели предыдущую ночь. Все так же храня молчание, мы вышли из машины и направились к берегу, который в одном месте полого спускался к неподвижной воде… Кому из вас не доводилось останавливаться знойным летним днем на берегу речки, испытывая непреодолимое желание раздеться догола и с головой окунуться в озерцо, образованное в изгибе реки ее неторопливым течением? Кто из вас не испытывал внезапного желания вернуться в детство, прыгнуть в воду и окатить брызгами тех, кто стоял рядом, весело рассмеяться, забыть обо всем и даже о себе? К моему великому изумлению Мари внезапно швырнула через плечо свои лаковые туфельки, сбросила узкую юбку, блузку, расстегнула лифчик, стащила с себя трусики и, звонко хохоча, нагишом побежала к воде, которая взметнулась под ее ногами черно-золотистыми веерами и осела на теле бесчисленными бриллиантовыми каплями. На фоне света и тени она была прекрасна, моя Мариетта, избавившаяся от привычек и жестов, навязываемых одеждой, которая прикрывала женщин и заставляла думать об их наготе под строгим английским костюмом или вечерним платьем. Я с удивлением заново открывал для себя ту, кто в наши лучшие времена и особенно до превращения в честолюбивую и взбалмошную актрису был «моей милой женушкой». Она заливалась звонким детским смехом и, дурачась, брызгала на нас прохладной водой.

— Ну же, Алекс, иди ко мне! Все идите сюда! Это просто чудо!

Алекс, не задумываясь, последовала ее примеру, и на этот раз ее тело, которое я прекрасно изучил из окна дома напротив, о чем она даже не догадывалась, предстало передо мной во всей своей красе и ясности. Глядя на нее, я вспомнил об Эдвиг Фёйер^[60], которая снималась обнаженной уж не помню в каком французском фильме, но не по причине какого-то внешнего сходства, а из-за светового образа, который камера улавливает лучше человеческого глаза; и сегодня, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, особенное освещение этого летнего дня, наполненного светом и тенями, придало этому образу тот недостающий шарм, который свойственен лишь неосязаемости и иллюзорности кино. Не стыдясь своей наготы, Алекс и Мариетта резвились в воде и смеялись над нами, в нерешительности замершими на берегу.