Девяносто девять (СИ)

— Шла война, и морские люди не хотели присоединяться к коалиции. Но были среди них те, кто готов был уйти, кто хотел уйти. Им не позволили.

— Что он сделал? — тихо спросила Элайза.

— Он прислал мне их головы. Четырнадцать голов. Их принесли к Люмену и бросили за ворота.

Элайзу передернуло. Она представила как Алисия — тогда еще совсем девочка! — вышла на балкон и увидела их: четырнадцать отрубленных голов, все еще шевелящих глазами, все еще подающих признаки жизни. Только жизни ли?

— Что ты сделала? Чем ответила ему?

Повинуясь безотчетному желанию она нащупала ладонь Алисии и сжала крепко. Но та, похоже, даже не заметила.

— Я должна была показать остальным, что такое Люмен и что такое земляне. Альянс только создавался, и было немало сомневающихся. Мне нужно было сделать так, чтобы они не сомневались.

Она словно оправдывалась, и по этим словам Элайза поняла, что дальше будет еще хуже. Она не ошиблась.

— Я велела привезти мне его дочь. И мои люди сделали это.

«О, Господи».

— Она стала заложником в этой войне, заложником, показывающим, что Люмен силен, что я — сильна, что альянс жив и будет жить очень долго.

Элайза потянула руку, чтобы убрать, но Алисия не дала: крепко, до боли сжала ее пальцы и сказала:

— Офелия стала моей. Не по принуждению, а потому, что хотела этого. Спустя год она убежала из Люмена, чтобы навестить отца. На следующий день он прислал мне ее обратно.

Она говорила, а Элайза как будто впитывала в себя ее голос, видела ее глазами, слушала ее ушами.

Вот она стоит посреди тронного зала — молодая напуганная девчонка, бросившая все силы на поиски любимой, сомневающаяся в себе, страшащаяся будущего и вынужденная тащить на плечах огромную ношу ответственности.

Густус входит в зал, а следом за ним четверо воинов вносят огромный ящик.

— Это подарок от лидера морского народа, — говорит он, нахмурившись. — Командующая, я принес это сюда, но вам решать, нужно ли открывать это.

И она смотрит на ящик, и понимает, хорошо понимает, что там, и адская боль подступает от ее груди к горлу, но она не имеет права, не имеет никакого права показать эту боль, выразить ее. Она смотрит холодными глазами и делает знак: «Открывайте».

Воины откидывают крышку, и наружу рвется прикованная цепями Офелия. Нет, не Офелия, потому что у Офелии не было этой рваной раны на груди, не было такого пустого и одновременно безумного взгляда, и таких поседевших волос у Офелии не было тоже.

— Командующая… — произносит Густус, но она снова останавливает его.

Она смотрит на ту, в ком был весь смысл ее жизни, на ту, кто стал ее первой любовью, на ту, кто пришел в ее жизнь врагом и стал в этой жизни самым важным, самым дорогим человеком.

Она не может плакать, она не может кричать, она может только стоять и смотреть. И прочитав кривое, выведенное кровью на рубашке Офелии «Ex ungue leonem», она произносит медленно и строго:

— Faciam ut mei memineris.

А потом делает шаг вперед, вынимая из ножен меч, и одним ударом пронзает насквозь поседевшую голову.

— Густус, — говорит, бросая меч на пол. — Уберите это отсюда. И передайте морскому льву, что я готова встретиться с ним и обсудить условия перемирия.

Алисия замолчала, а Элайза вдруг поняла, что плачет. Слезы неконтролируемо текли по щекам, а в груди ужасно болело тоской и отчаянием.

— Тогда я поняла, что чувства делают нас слабыми, Элайза из небесных людей, — услышала она холодное. — А лидер не может и не должен быть слабым. То, что ты отправилась спасать неизвестных тебе людей — это слабость. То, что ты не бросила меня сегодня — слабость тоже. Ты слаба, и поэтому не выживешь в новом мире.

Переход от сочувствия к ненависти был таким резким, что Элайза с силой отдернула руку и отодвинулась. Алисия, еще секунду назад казавшаяся ей несчастной девочкой, теперь снова куда сильнее походила на циничную сволочь, нежели на что-нибудь другое.

— И что? — спросила Элайза. — После Офелии ты решила никого не подпускать к себе? Решила, что чувства это слабость и перестала их испытывать?

В темноте она увидела как кивает Алисия и вдруг, не успев подумать что делает, наклонилась к ней и прислонилась лбом к щеке.

— А ведь ты врешь, — прошептала она, ощущая, как щека дергается коротко и нервно. — Ты пошла за мной не потому, что я нужна тебе как лидер небесных. Ты пошла за мной, потому что беспокоилась.

Алисия отвернулась, но Элайза снова придвинулась к ней и коснулась губами волос на затылке.

— Давай, скажи, что это не так. Скажи, что командующая землян отправилась за глупой девчонкой из каких-то высших соображений. Скажи, если хочешь, но я тебе не поверю.

Она шептала в затылок и чувствовала как от ее дыхания шевелятся волосы, чувствовала как напрягается тело Алисии, как ее мышцы становятся каменными и жесткими.

— Я видела тебя, прощающейся с телом твоего воина, — зашептала она снова. — И знаешь, что? Тебе было жаль его. И его, и еще двоих, и всех, кого убили мы, и всех, кого оставили умирать Финн и Белл. Ты хранишь рисунки в тронном зале, за картой. Я видела эти рисунки, их очень много, и на каждом — те, по кому ты продолжаешь скорбеть. Ты умеешь чувствовать, Лекса. И твои чувства — это не слабость, это сила.

Дыхание Алисии остановилось на секунду. Элайза перестала дышать тоже. Ее с головы до ног накрыло ощущением дежа-вю. Как будто все это уже было, как будто так уже было, и пусть не совсем так, пусть чуть-чуть иначе, но было, совершенно точно!

— Ты назвала меня Лексой, — услышала она растерянное.

— Прости, — прошептала. — Я не знаю, почему именно это имя. Я не знаю никого с таким именем, но…

— Но оно кажется тебе знакомым. Мне тоже.

Алисия повернула голову и посмотрела на нее. Зеленые глаза не были сейчас ледяными, вовсе нет, напротив, в них как будто плескались волны удивления, и надежды, и чего-то еще, чего-то, что Элайза пока не могла различить.

— Лек-са, — произнесла она вслух, будто пробуя на вкус это имя. — Лекса.

И в ту секунду, когда она почти вспомнила, когда она почти поняла, снаружи прогремел взрыв.

========== Глава 12. Descensus averno facilis est ==========

— Ты… Ты убил его… Ублюдок! Сукин сын!

Финн набросился на Беллами и повалил его на спину. У него до сих пор звучал в ушах предсмертный крик Рота. Пусть он трус, пусть он растерялся и испугался, но убивать своих — это… это…

Миллер оттащил его в сторону, и Беллами поднялся на ноги. Кабинка угрожающе качалась.

— Успокойся, — бросил он сквозь зубы. — Выбор стоял: либо погибнет уродец, либо Миллер. Я сделал выбор.

— А где Рейвен? Где, твою мать, Рейвен? Ты что, бросил ее внизу?

— Она жива. Я закрыл люк, мертвяки туда не пролезут.

Отпустило, стало немного легче. Харпер перегнулся через борт кабинки и посмотрел вниз.

— Надо чем-то отвлечь их, — сказал он. — У тебя остались сигнальные ракеты?

— Они все были у Рота, — ответил Беллами. Он отпихнул Миллера и принялся распаковывать лежащие под сиденьями сумки. — Но здесь должно что-то быть.

Финн встал за его спиной и посмотрел. Черт возьми, там был целый арсенал! Десяток автоматов, залитых маслом и упакованных в пластик, кирпичи взрывчатки, дымовые шашки, несколько пистолетов и коробки с патронами.

— Кто оставил все это здесь? — спросил Миллер. — И почему это до сих пор не забрали?

Беллами вытащил из сумки ракетницу и, не отвечая, перезарядил ее. Прицелился и выстрелил.

— Все не уйдут, — сказал Финн, проследив взглядом за улетающей вдаль ракетой. — В лучшем случае часть.

— Остальных можно перестрелять, — предложил Харпер.

— Чтобы на выстрелы пришло еще больше? Это не вариант.

Беллами сел на пол и принялся набивать патронами обоймы.

— Лучше переждем, — сказал он. — Спешить нам некуда, а рано или поздно они все равно разойдутся.

— Некуда спешить? — вспыхнул Финн. — А что насчет Рейв? Она одна там, в темноте.