Сны чужие (СИ)

‑ Вурт, ‑ Крайт кивком указал на привалившегося к дереву молодого барска с некрасивым, сильно скуластым лицом, ‑ сын кузнеца из Вала‑Сорд. Не поладил с родителем, сбежал из дома и прибился к какой‑то лихой кампании. Парень многого недоговаривает, но думается мне ‑ это была ватага Тарака Рваное Ухо, которую еще весной посек на постоялом дворе под Реска‑Рэх один бешеный законник…

Что‑то дрогнуло в лице Эрхала. Он странно пошевелил губами, будто хотел о чем‑то сказать или задать вопрос, но в последний момент передумал и промолчал.

‑ Вурт единственный, кто спасся, потому как с ватагой его тогда не было ‑ продырявили плечо при налете, отлеживался в схроне… Так он сам, конечно, сказывает. Потом, когда узнал о конце дружков, долго прятался, боялся, что тот законник будет его искать, чтобы дело закончить. Несколько раз примерялся пристать к разным ватагам, да все не решался, а недавно его узнали в какой‑то деревеньке. Крестьяне сами же и повязали, а после передали с рук на руки "пятнистым". Обычное дело: больших шаек боятся, а то и для своей пользы шалых прикармливают. Одиночек же никто не любит.

‑ Есть у нас, впрочем, и не одиночки: тот, что дрова рубит ‑ это Нерб, а вон тот, что болтает с Фраей ‑ Ашер. Про них и говорить особо нечего, довольно того, что Нерба я раньше знавал, он в ватаге Иривая‑Топора ходил. Неплохой, вроде, парень. Надежный. Ашера не знаю, но его хорошо знает Нерб. Думаю, такие как он не станут ручаться за кого ни попадя. А история у них простая: половину ватаги побили, половину из тех, что выжили по дороге Седобородый прибрал ‑ их косточки теперь под снегом мерзнут.

‑ Кто там еще остался… ‑ взглянув по сторонам, Крайт фыркнул. ‑ Э‑э… Цирга и э‑э… Хинш ‑ вон та парочка здоровяков с руками, что твоя лопата. Братья. Про этих тоже ничего толкового не скажешь, ибо по рожам видно, что с детства в земле ковырялись. Пахари… Р‑ронтова кровь, сам не пойму, чего с нами‑то увязались. Не иначе ‑ умишка Тши‑Хат в их деревянные головы слишком уж много вложила. Хотя это ‑ вряд ли, потому как оказались они здесь по собственной дурости. Отдали бы сборщику из крепостного гарнизона половину собранного осенью урожая, так сидели бы теперь дома, в тепле, жёнок по углам тискали. Нет ‑ эти дурни мало что зерно отдавать отказались, так ещё, пока солдаты из охраны к старосте ходили за повозками, того сборщика заперли в амбаре, дверь подпёрли снаружи колами, а амбар подпалили. Собственный. Сбежать уже не успели, солдаты, как дым увидели, повозки побросали и обратно бросились, а там эти двое вокруг своего амбара бегают, соломы подкладывают, чтоб горело жарче. Охранники, видать, не больно‑то своего сборщика любили, потому как на месте вершить расправу не стали, а только избили обоих дурней хорошенько, на воз вместо зерна бросили и живьём на заставу увезли, а уж оттуда их первым же конвоем в крепость отправили. В Брук‑хад, стало быть.

‑ У тебя злой язык, парень.

Крайт пожал плечами и усмехнулся:

‑ А я вообще не больно‑то добрый.

‑ Что ж так?

‑ Жизнь не выучила, доброте‑то.

‑ Вот и рассказал бы про себя.

‑ Про себя? ‑ Крайт сложил губы трубочкой и тоненько свистнул. ‑ Я как ветер ‑ то там зашумит, то тут завоет… А про себя и говорить нечего. С малых лет по лесам мотаюсь. Вольпом жил, вольпом в землю уйду.

‑ Спирово дерьмо.

‑ Что? ‑ не ожидавший подобных слов Крайт даже немного растерялся.

‑ Дерьмо, ‑ холодно бросил Эрхал, ‑ бравада разбойничья. Для простачков вроде тех деревенских увальней, может, и сгодится, а только мне этого трёпа не надо. Не люблю. Вижу, хочешь стать моим ближником, или как там ещё у вас таких называют… альвашем.

‑ Кто? Я?…

‑ Может, и станешь, ‑ глаза у Эрхала были ‑ ровно две колючие бирюзовые льдинки, ‑ только для начала расскажешь о себе побольше, без пустого бахвальства и увёрток. Я хочу знать всё о том, кому буду доверять больше других. И не ври мне, приятель. Поверь ‑ я это сразу узнаю.

Эрхал сделал короткое и быстрое движение, вроде как пальцами щёлкнул. Наконечник стрелы пролетел над костром и воткнулся в дерево. Из‑за треска горящих дров и шума голосов никто этого не заметил, кроме Крайта, который только и смог, что изумлённо моргнуть. Он молчал довольно долго, а Эрхал не торопил его, позволив собраться с мыслями.

‑ Что ж рассказывать‑то? ‑ пробурчал он, наконец.

‑ Для начала скажи откуда ты.

‑ Откуда… оттуда, куда ты, шаваш, думается, по жизни и носа не совал.

* * *

‑ Ах ты, гадёныш!… Маленькое ничтожество! Ублюдок!

‑ Прости меня, георт, я не… Ой!

‑ Я тебе покажу "прости"! Дрянь! Спиров выкормыш! Ты у меня эту грязь с сапога языком слижешь! Совсем ведь новые сапоги! Я не для того их покупал, чтобы какой‑то мелкий проходимец заляпал светлую кожу дерьмом из канавы!

‑ Ой‑ей!… Не крути ухо, ми‑илостивый георт! Бо‑ольно же!…

‑ Больно?! Ты еще не знаешь, что такое "больно", гадёныш! Я бы точно заставил тебя слизать эту грязь, если бы не знал, что твой мерзкий язык изгадит сапоги ещё больше! Вот тебе! Получи! На!…

‑ Не бей меня, не надо! Смилуйся!…

‑ Получи!…

‑ Не на‑а…

* * *

Крайт зябко поежился. Копаться в своей прошлой жизни не было никакой охоты. Всё равно, что разгребать голыми руками мусорную кучу. Когда‑то ему было не привыкать ‑ рыться в слежавшихся полусгнивших отбросах. Мальчишке Крайту приходилось проделывать такое мало не каждый день.

‑ Знаешь, каково это ‑ жить на улице?

‑ Знаю. Мне… рассказывал один друг.

‑ Рассказывал? ‑ Крайт громко фыркнул. ‑ Значит, не знаешь. По тебе видно, что ты не из простых. Родовитый, небось, да и железкой крутишь… в вольнице такому не выучишься. Хороших бойцов в лесных ватагах по пальцам можно счесть, а уж таких как ты, и вовсе, небось, не сыщешь. Среди городских, правда, попадаются неплохие умельцы, но, думается мне, ты не из таковских. За цирхи чужие головы резать не станешь.

‑ Мне уже однажды говорили такое, ‑ глухо вымолвил Эрхал.

‑ Один друг? ‑ не удержался от ехидства Крайт и осекся, получив ответ, полный скрытой горечи:

‑ Да… друг. Я ответил… ему примерно то же, что скажу сейчас тебе: ты не знаешь меня, не знаешь что у меня за душой.

‑ Это и ни к чему. Стоит только посмотреть в твои глаза. Оттуда глядит благополучное детство, сытная еда и хорошее воспитание. У тебя наверняка был собственный наставник, а может даже не один. Ты привык повелевать ‑ может статься, тебя даже учили этому. А вот меня с самого рождения учили пресмыкаться, ползать червем в грязи, уворачиваясь от ног, которые хотят раздавить. Я не ел досыта, спал вполглаза, а все благородные наставления мне заменяла палка покойного папаши. Когда он был трезв, то бил меня этой самой палкой по хребтине и заставлял запоминать: как незаметно увести из под навеса соседского спира, кому его продать, сколько заплатить "торговцу снами" за порцию литтилка. Бьяни он мог выпить несколько кувшинов и остаться трезвым, но нажевавшись "дури", хмелел сразу. Тогда я старался не попадаться ему на глаза, потому что ему было уже все равно чем меня бить ‑ палкой, медным котелком или топором для колки дров. Однажды он насмерть забил черенком лопаты нанятую в "вёселом доме" девку. За это стражники приволокли его на городскую площадь и палач оттяпал ему кредэком обе руки. Я смотрел как он умирает и мне не было его жалко.

Крайт украдкой взглянул на Эрхала. Тот сидел, задумчивый и суровый. В пальцах у него снова что‑то вертелось. Сначала показалось ‑ комочек глины. Всмотревшись, Крайт обомлел: это была не глина. Шаваш держал небольшой медный слиток ‑ всё, что осталось от нескольких мелких монет, вынутых из кошеля. Эрхал без видимого усилия сплющивал пальцами медяшку, затем скатывал ее в шарик и снова сплющивал, повторяя это раз за разом, с завораживающей монотонностью. Крайт попытался представить, во что бы превратилась живая рука, попав в тиски таких пальчиков. Ему стало не по себе.