Душа "Совёнка" (СИ)

Стэнда удивляет, что со мной происходит, значит, с ним такого не было. Лагерь обладает мощным убаюкивающим действием, отвлекся внимание от происходящих в нём странностей. Чтобы отвлечь Стэнда, было достаточно ежедневной рутины. Я более крепкий орешек, потому система использует более сильные способы заморачивания, заставляя меня желать жить здесь, как обычный пионер. Мои глюки можно отнести именно сюда. А значит, со временем сила воздействия будет нарастать.

Не найдя ответов на терзавшие меня вопросы, я решил прилечь отдохнуть в домике. Буквально на минуту закрыв глаза, я отключился вплоть до 9 часов — до начала танцев. Само мероприятие должно было быть на площади. Я мог спокойно сходить куда-нибудь ещё. На сцену, например — покорчить из себя музыканта. А можно…

Ага. Снова накатывает глюк. Сейчас и посмотрим, кто кого.

Я — лишь тонкая граница между сложными механизмами моего разума и давлением окружающей реальности. И я вынужден эту границе преодолевать.

Сложно сказать, где кончается одно и начинается другое. Где я думаю сам, а где за меня подумает дурилка, заботливо посеянная кем-то. Или где мне решение навяжет реальность. Сложнее всего — когда даже не можешь отличить всё это друг от друга. Мои мысли и решения — сложное взаимодействие внешнего и внутреннего. Я могу лишь назвать их по именам, и тогда они станут понятными.

Танцы похожи на кривляния. Особенно в исполнении Улькеты. Но если упорядочить их и найти в них смысл, понять, где работает музыка, где — атмосфера, а где — чувства каждого из участников, то он станет чем-то куда большим. И поэтому я сейчас на танцплощадке, присоединяюсь к попыткам Улькеты развеселить народ. И чуть было не начал изображать всякие странности.

Хе-хе-хе.

Вот так я поймал себя в нужный момент. Ещё немного потренироваться — и поймать меня моими же глюками лагерь не сможет. Быстренько сменив несколько партнёров, я ускользнул в тень и дал дёру, несмотря на окрики Одэвочки. Не при ней же кричать от радости, что у меня получилось! Для этого есть сцена. Выпустив пар изображением, как я пою песенки непереводимого для приличных пионеров содержания, я отправился было спать… Но услышал отдаляющиеся шаги. Это была Двачесска.

Проследив за ней, я увидел, что она направляется в музкружок. Притаившись по мере возможностей, я проследовал за ней, сел у окна и стал подслушивать.

— ...кружка противодействия тлетворному влиянию Семёна объявляю открытым! — послышался голос возмущённой блондиночки. Судя по всему, она была заводилой. — А по-моему, он классный! — подала голос Улькета. Судя по возне, остальные покрыли её жестами “Чур меня, чур!”. Странно, но я польщён. — Зачитаем список его проступков, — продолжила заводила. — Он не ходит на линейки, не участвует на добровольной основе в жизни лагеря, саботирует проводимые мероприятия. Вместо того, чтобы записаться в кружки, он каждый день вытворяет хулиганские выходки. Более того, он раздаёт нам разные обидные прозвища, а само упоминание о нём вгоняет вожатую в краску! — Он ко мне приставал! — радостно подхватила Двачесска. — Он меня с утра щекотал у умывальников! — не менее радостно подхватила Машка.

Послышался возмущённый, а потом обиженный возглас Двачесски.

— Он отказался меня насиловать! — решила продолжить Улькета. Судя по всему, ухмыляясь. — А ещё он со мной дежурил в столовой и даже отнёс обратно конфеты!

Воцарилась тишина. Каждая из женщин хотела сказать Улькете, что о ней думает.

— А по-моему, мы злимся потому, что он видит нас насквозь, — негромко, но внятно сказала Нылка. Даже из-за стекла я почувствовал доносящийся зубовный скрежет. — Оторвала бы ему уши за это, — продолжила Рана. Все немного успокоились, но осадок остался. — Девочки, давайте соберёмся. Мы здесь не соревнуемся, к кому он приставал сильнее. Меня, например, он трогал за…

Она осеклась, поняв, что сболтнула лишнего. Потом ещё раз осеклась, поняв, что прошлую осечку не так поймут. С чувством глубокого удовлетворения я ретировался.

В домике меня ждали.

— Семён! Ты почему с танцев ушёл? — Ну вы понимаете, Одэвочка, я не мог сдержать радость от того, что я вместе со всеми участвую в культурном мероприятии — и даже ничего не натворил! — Ладно. Давай спать. — Мне кажется, что вы чем-то озабочены. — Ну… Одна мысль не даёт мне покоя. Скажи, Семён: вот мы кто? — Пионеры. — В смысле, мы с тобой? — Ну, соседи. К чему вы? — Кто мы, после того, что было?.. — Да не было ничего! Так, нормальное летнее времяпрепровождение. Походы на линейки, участие в жизни лагеря, приёмы пищи, танцы… Всё в пределах нормы! — Спасибо тебе, Семён. От души прямо отлегло!

Она выключила свет.

— Вам спасибо, Одэвочка. Вам, кстати, очень идёт это платье. Вы были очень красивы на танцах! — И тебе спасибо, Семён, — это благодаря и тебе ребята стали танцевать!

Не знаю, почему, но мы взялись за руки…

…

Наверное, жаль, что я выпускал пар на сцене. Сейчас бы дополнительный пар лишним не был. А так — всё закончилось как-то быстрее...

— Семён… Мы что… правда… — Правда в том, что мы нормальные… Нормальные. А вот остальные пионеры — они… Это всё они! — А? — Устраивают, понимаешь ли, танцы, а мы после этого… Радость сдержать не можем! — Да. Да! Я с тобой полностью согласна!

Мы легли спать, обоюдно и громко решив, что такое поведение лечится участием в общественной жизни лагеря.

====== День 4 ======

Проснулся я благодаря будильнику практически к завтраку. Настроение было замечательным, глюков никаких не накатывало. Стэнд также не появлялся. Мне казарма дом родной, жалоб нет и кайф сплошной.

У дверей столовой наблюдалось столпотворение.

— О, Семён! — позвала меня Одэвочка. — Ты не видел Укуриша? — А?

Я несколько оторопел. Раздаваемые мной прозвища часто приживаются. Но, во-первых, не такие, а во вторых, что-то мне подсказывало, что ситуация не та.

— Н-нет. Не видел. А что такое? — Мы его с утра не можем найти! — она повернулась к Элеежкину: — Но вчера же он был с тобой? — Был… — ответил тот. — А утром ты проснулся, а его нет? — Нет… — И почему ты сразу не пошёл ко мне?

Вместе со своей главной помощницей она ещё немного потрясла Элеежкина, а потом мы все дружно решили, что ещё не вечер, и Укуриш найдётся.

В столовой я сел с Улькетой и Двачесской. Никаких видимых следов по противодействию тлетворному влиянию Семёна я не обнаружил.

— Пойдёшь сегодня с нами на пляж? — сказала Улькета. — Почему бы и нет. Когда? — После завтрака. — Давай, что ли. Отдохнуть не помешает. — Вот и отлично! — она мило улыбнулась.

Я задумался. Ведь я мог выбрать что-то другое. Значит, либо лагерь сдался, либо этот выбор не такой важный. Либо что-то ещё.

— А ты не боишься, что она что-то замышляет? — ухмыльнулась Двачесска. — Она такая! — А вот и нет! — Да ладно тебе, все свои! — примирительно сказал я. Но, похоже, не подействовало.

Мы остались наедине с Двачесской.

— А у вас так купаются или плавки нужны?

Двачесска оторопела от моего вопроса, но быстро сообразила:

— Так купаются, конечно!

Мои глаза забегали. Что-то тут не так. Для перестраховки, чтобы не портить свою репутацию ещё сильнее, я переспросил:

— То есть я даже не увижу твой купальник? — А… Ну… — Значит, нужны плавки. А у меня их нет. — Надень мои! — А ты мои наденешь, что ли? — А у тебя их и нет! — Я о том же, — подмигнул я.

Она покраснела. Образ хулиганки рушился у неё же на глазах. Некоторое время мы ели молча. Наконец, она собралась с духом:

— Не бойся! Найдём мы тебе плавки! Подожди меня возле столовой, я вернусь через пару минут.

Я закончил завтрак и честно дождался Двачесску.

— Готов? — К чему?

Она протянула мне… Мда. Больше похоже на розовые семейные трусы, украшенные бабочками и цветочками. Я молча их разглядывал, соображая, что бы такое ответить.

— Что, боишься их надеть? — А? Нет, я просто думал, как ты будешь в них смотреться. Ведь ты отдаёшь мне их, а потом мы меняемся плавками. Я ничего не пропустил? — Надевай! — надавила она на меня. — А если я скажу “нет”? — Тогда я всем расскажу, что ты подбросил мне эти трусы! — Ты слишком мелко работаешь. Вот если бы ты ещё и подбросила мне свои плавки, а потом пожаловалась, мол, я твои плавки стянул, а эти трусы оставил у тебя…