Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Ну и хрен с вами со всеми.

Я подождал - больше ничего не было. Поглядел на экран - там светилось: "Конец вызова". Он просто отключился.

Не ликование, не восторг, не счастье, а блаженное, тихое спокойствие опустилось на меня, словно я стоял в зале суда, ожидая сурового приговора, а судья со своей трибуны объявил о помиловании. Снова случайность: я оказался к этих катакомбах в нужный момент, нашел странный нездешний телефон и - вместо неведомого Левы - узнал страшную для чужаков новость. Значит, не зря полез я сюда, не зря вообще все это со мной произошло - то, что знаю я, станет для них сюрпризом, там, в Шилке.

Остается лишь сообщить военным, но как? А если - прямо сейчас взять и позвонить?

Неловко двигая связанными руками, я набрал всем известный номер Управления Дознания, но на экране засветилось: "Ошибка связи". Попытался позвонить в свою контору - тот же результат. Пожарная команда, "скорая помощь", патруль, городская справочная - везде "ошибка". Аппарат упорно отказывался мне помочь. Но должен же он соединять хоть с каким-то номером?..

Почти в отчаянии, тщетно уговаривая себя не волноваться, я принялся давить на все кнопки подряд, надеясь найти разгадку. Мной двигала мысль: обычно возле каждого телефонного аппарата, будь то в конторе или даже у автоматов на вокзале, обязательно лежит тонкая книжка справочника, но здесь случай другой: телефон всегда со своим хозяином, а значит, ему либо приходится всюду таскать блокнот с заветными номерами, либо этот блокнот находится в самом телефоне! После "телевизора", который притащил к нам когда-то Зиманский, я не удивился бы и такому чуду.

Сообразительное все-таки существо - человек, ему под силу, наверное, разобраться в чем угодно - если приспичило. Я нашел то, что искал, уже через несколько минут: это был длинный список необычных шестизначных номеров, некоторые из которых были помечены звездочкой или буквой. Час от часу не легче. В городе таких нет, наши номера состоят всего из четырех цифр и никогда не начинаются на ноль - а в списке на ноль (а точнее, на ноль-один) начинались все. Может быть...?

Еще не веря, я осторожно, снова испугавшись причинить устройству вред, я набрал ноль - один - и номер своей конторы. Еще минута ушла на то, чтобы разобраться, как именно происходит вызов, и...

- Жилконтора! - ответил мне приветливый голос машинистки, от звука которого я словно погрузился по шею в теплую воду.

- Алло! Жилконтора номер четырнадцать! - повторила она, слушая мое молчание.

- Привет, - я никак не мог стянуть с лица блаженную улыбку.

- Эрик?! - ахнула она. - Господи, ты где?!..

- Я в подвале спецгородка. Не пугайся - живой, - я старался говорить тихо, чтобы никто из чужих не явился на голос.

- Ой, мамочки... Эрик! У вас же там... Ты как?! - машинистка, кажется, была уже на мокром месте. - Мы думали, с тобой что-то случилось, домой к тебе послали человека, а там какой-то мужик, пьяный, плачет за дверью...

- Погоди, это потом. Сделай доброе дело, позвони... я даже не знаю, куда надо звонить-то. Ну, военным. По поводу того, что ночью случилось.

- Ага, - она посерьезнела, - наверное, в комендатуру - коменданту города.

- Тебе виднее. Начальницу спроси. В общем, надо передать только одну вещь: поезд пойдет до Шилки и встанет там на прикол. Повтори.

- Поезд пойдет до Шилки и встанет там на прикол, - послушно повторила она. - Эрик, а что это такое?

- Еще запиши адрес: улица Революции, двадцать три, подвал магазина. Это очень важно. Я потом все тебе расскажу - у нас будет еще время. Правда, я уволюсь, наверное... левого глаза у меня нет.

Долгая пауза, полная далекого возбужденного шума - то ли в трубке, то ли в глубине подземелья, на платформе. Потом машинистка сказала:

- Малыш, ты только вылези оттуда, а с глазом мы что-нибудь придумаем... Я все передам. Прямо сейчас буду звонить, не беспокойся.

- Тогда я освобождаю телефон? - я чувствовал, что она хочет сказать что-то еще.

- Да, конечно... Я хотела спросить: это правда, что на нас воздействовали какими-то волнами? По радио говорили... эти... ну, не знаю, кто. Ты слышал?

- Не все, - я почувствовал холодные мурашки на спине.

- Они сказали, что теперь этих волн нет - они выключили передатчик. Но я ничего такого не чувствую. А ты?..

Ну, приехали. То "код-солнце", то волны какие-то...

- Никого не слушай, - я придал голосу твердости. - Не было никаких волн, ничего не было. Все. Звони. Скоро встретимся.

Вздрагивающим пальцем я надавил на кнопку с красной трубочкой и прижал телефон к груди. И тут же - словно усталость ждала где-то за углом - она навалилась на меня стотонной тяжестью, потянула вниз, на пол, спутала руки и ноги, силой придавила веки, прихлопнула сильными ладонями мозг... Я понял, что через несколько секунд усну, и прижался к стене, чтобы не упасть. Вокруг все поехало, разгоняясь, но спать было нельзя - еще рано, не досмотрено интересное кино, не пойманы бандиты, не спасена прекрасная героиня - ничего пока не сделано.

И все-таки поезд пойдет только до Шилки и там встанет на прикол, а это что-то да значит...

* * *

Наверное, именно после аборта наша с Хилей семейная жизнь окончательно треснула и, хотя мы изо всех сил пытались вновь соединиться, оба понимали, что это - все.

Два автомата существовали теперь в нашей квартире, Хиля и я. Лишь одно существо оставалось живым - Ласка. Вечерами, приходя со службы, мы играли с ним, бросая на пол скомканные бумажки, и он носился за этими белыми шариками, распушив огромный веер белого хвоста. Хиля смеялась.

Любовью мы больше ни разу не занимались, и я бросил пить таблетки. Постепенно желание, какое-то время еще мучившее меня, угасло, и все вернулось в странную норму, подразумевающую, что я - кто угодно, только не мужчина.

В конце нашего третьего года, летом, Ласка внезапно заболел. Еще утром он весело разбудил нас, засунув лапу Хиле в приоткрытый рот, а вечером от него осталась лишь тонкая невесомая тень с огромными зелеными глазами, глядящими на нас с непонятным укором. Я взял его на руки, он часто дышал и вдруг запищал жалобно, как маленький котенок, которому сделали больно

Если что-то еще и могло нас объединить, так это - он. Дружно, не сговариваясь, мы оделись, бережно уложили кота с большую картонную коробку и поехали в центральную ветеринарную лечебницу, на улицу Мира, открытую круглые сутки. Всю дорогу Ласка плакал, а Хиля срывающимся голосом уговаривала его потерпеть. Я и сейчас слышу ее полный слез шепот: "Ну, милый, сейчас, сейчас, мама тебе поможет... милый...".

В больничном коридоре собралось довольно много народу с собаками и кошками, мы приготовились ждать, но медсестра, выглянув на жалобное Ласкино мяуканье, сказала что-то врачу, и нас пропустили без очереди.

Пожилой усатый ветеринар в белом халате с синим крестом долго осматривал кота, мял ему живот, заглядывал в пасть, специальной лампочкой проверял зрачки. Полистал его документы, сверил записи о прививках:

- М-да. Я смотрю, кот кастрированный. Гуляет?

- Нет, он домашний, - Хиля развела руками.

- А почему пол в свидетельстве исправлен? Это же явный кот, никаких сомнений.

- Не знаю. Думали, девочка... Что с ним?

- Мочекаменная болезнь, - врач вздохнул. - Надо усыплять, это неизлечимо. Камни мы дробим только собакам, да и то крупным, а у него же все маленькое. Очень жаль.

Хиля расплакалась, прижав кулаки к лицу:

- Доктор, нет!.. Боже мой, я его люблю, не надо!..

Я взял ее за плечи и слегка подтолкнул к двери:

- Выйди, прошу тебя. Не надо смотреть, - на душе у меня было так скверно, что я сам едва не плакал. В какой-то степени мы с Лаской были похожи, только ему все же удалось превратиться в кота...

Хиля ушла, рыдая в голос, потом вдруг вбежала обратно, схватила Ласку и прижала к себе. Я смотрел на них, чувствуя, что теряю сейчас не только животное, я теряю семью, образ жизни, все. И это было так больно, что я заплакал тоже, отвернувшись от врача, стоящего наготове с наполненным шприцем в руке.