Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- К дознавателям... - медленно повторила девушка. - Пойдете со мной? Может, вам домой надо? - она кивнула на мой глаз. - Болит ведь, наверное?

Глаз совсем успокоился, и я начал забывать о нем. А вот ее хорошенькое личико интересовало меня все больше.

- Милая, тебя зовут-то как?

- Ох, правда. Даже не познакомились... Полина.

- Эрик, - я протянул ей свободную от свертка руку. - И давай со мной на "ты". Знаешь, я ведь теперь инвалид. Глаза - нет! На проволоку напоролся.

- Вы так легко об этом говорите!

- А как мне? Глаз-то обратно не вырастет. Завтра на комиссию запишусь, зеленую карточку мне дадут...

- Пособие, - кивнула Полина.

- Да, пособие. Целый день на кровати валяться буду и книги читать.

- Со скуки же помрете! - она фыркнула. - Слушайте, а вы не боитесь дознавателей? Я боюсь.

- Да нет, чего мне их бояться? Мой отец был дознавателем... А в автобусе я буду бесплатно ездить, представь, куда хочу - и бесплатно.

- Угу, - тема инвалидности Полину, похоже, мало интересовала. - А что им говорить? Они же спросят: почему к нам пришла?

- Скажи, как есть: так и так, пропала бабушка, - я взял ее под руку и повел к темной махине Управления Дознания, - пошла за сахаром и не вернулась. Они сами разберутся. А тебе никогда не хотелось иметь зеленую карточку?

Полина раздула ноздри с чуть заметным раздражением:

- Нет, никогда. Что хорошего? Смотрят, как на неполноценную... А вам, похоже, хочется.

- Может, будешь меня все-таки на "ты" называть?.. Ну, хочется, да. И пускай себе смотрят! Когда я еще мальчишкой был, мой отец хотел мне такую сделать, да мама не позволила.

Мы поднялись по широким каменным ступеням, припорошенным лишь тонким сегодняшним снегом, без наледи, которую кто-то, должно быть, тщательно счищал каждое утро. Машинально я вытер ноги о решетку перед входом, то же самое сделала и Полина, и мы вошли беспрепятственно в полутемный гулкий вестибюль.

Учреждение, кажется, и не думало закрываться. "Папа" говорил мне, что здесь есть отделы, которые работают даже ночью, а уж вечером (часы в вестибюле показывали начало десятого) вообще половина кабинетов открыта. Правда, не для посетителей, но в экстренных случаях все-таки можно прийти и после законных шести часов.

На нас из стеклянной будки глянул дежурный, молодой гладкий парень в новенькой темно-синей форме и такой же фуражке:

- По какому делу?

- Видите ли, - Полина шагнула к нему, умоляюще складывая перед грудью руки, - пропал человек, моя соседка. Ушла за сахаром, и нигде ее нет. Везде искали. Она старая, семьдесят шесть уже - может, заблудилась?..

- В больнице были? - дежурный снял трубку черного телефона. - Алло, третий, это нижний пост. Есть кто свободный? Пришли двое заявлять о пропаже... старушка, соседка, семьдесят шесть лет. Так. Угу. Есть, запросим. Если не поступала, пропускаю к Голесу. Есть! - он два раза со звоном ткнул рычаги. - Коммутатор, город... - сверился с какой-то таблицей, - ... двадцать шесть - двадцать три, больница. Жду.

Мы молчали, переминаясь. В пальто стало жарко, и я расстегнулся, озираясь кругом. Никогда раньше мне не доводилось тут бывать, несмотря на родителей. "Отец" не слишком-то одобрял манеру сослуживцев приводить на службу детей и не делал этого сам.

- Алло, больница? - дежурный мимолетно глянул на нас. - Управление беспокоит. Тут к вам... - он жестом поманил Полину, спросил шепотом: "Номер социальной карточки знаете? Или хоть фамилию?", и девушка ответила: "Зовут Анна...", - ... тут к вам не поступала сегодня вечером женщина семидесяти шести лет, по имени Анна? Ну, давайте, смотрите... Что? Мужчина с травмой глаза, - короткий взгляд на меня, - и роженица? И все?.. Плохо. Если привезут женщину, о которой я говорил, сразу сообщите.

Полина горестно вздохнула. Дежурный положил трубку и протянул твердую сухую руку:

- Карточки ваши давайте. Пройдете к дознавателю Голесу в комнату 189, это на втором этаже. Верхнюю одежду и сверток сдать в гардероб, металлические предметы оставить здесь.

Гардероб нашелся в дальнем конце вестибюля, там нам выдали взамен вещей большие черные номерки и долго ворчали вслед, что на моем пальто нет вешалки.

Полина снова шла впереди меня, и я разглядывал единственным глазом ее тонкую фигурку в узкой юбке и серой вязаной кофте. Сапоги по контрасту казались просто гигантскими, и между ними и подолом юбки мелькали серые чулки в сеточку. Это сразу напомнило мне бывшую жену, Хилю, которая тоже обожала всякие сеточки и постоянно выставляла напоказ круглые коленки, обтянутые ажурными чулочками. Воспоминание было болезненным.

Кабинет номер 189 встретил нас приоткрытой дверью и густым запахом кофе. За "Т" - образным столом, помешивая ложкой в чашке, сидел маленький, толстый, весь лоснящийся человечек в костюме и листал бумаги, низко наклонив голову с отсвечивающей круглой плешью. У него было доброе лицо, сплошь состоящее из мягких выпуклостей, и безвольный красный рот с узкой полоской рыжеватых усиков, будто приклеенных к верхней губе.

- Ко мне? - бодро вынырнув из вороха документов, спросил человечек и улыбнулся нам. - А-а, по поводу старушки.

Мы вошли. Полина сразу протянула пропуска, и я заметил, что руки у нее чуть подрагивают.

- Отлично, - дознаватель Голес кивнул нам на жесткие стулья, стоящие по обеим сторонам ножки буквы "Т". - Садитесь и рассказывайте.

Девушка заговорила, а я сидел, разглядывая кабинет, и думал о том, что завтра нужно будет встать в пять часов утра (а лучше и вовсе не ложиться, чтобы не проспать) и занять очередь в санчасти. Там есть окошко с табличкой: "Запись на медицинскую комиссию". Всем записавшимся дают специальный талончик, но, пока идет очередь, нужно успеть зайти к глазному врачу и взять освобождение от работы. В том, что это освобождение будет, сомнений нет. Главное, не проспать, иначе простоишь весь день без толку.

Зазвонил телефон, и дознаватель, извинившись перед Полиной, взял трубку:

- Да. Голес... Ах да, все насчет той кражи... Я вызвал на завтра продавщицу Ивкину, она могла видеть преступника. Ну, а что? Протокол составлен, дело совершенно ясное... А кем он работает? Да-а?!.. Но в любом случае только завтра. Сейчас он может идти домой... Что? А почему? Он что, хочет жаловаться?.. - круглое лицо Голеса стало кирпично-красным. - Хорошо. Я сейчас допрашиваю свидетеля по делу о пропаже человека. Пусть зайдет через двадцать... нет, через полчаса. Хорошо.

От нечего делать я прислушивался к телефонному разговору, и слова насчет "продавщицы Ивкиной" неожиданно чем-то зацепили меня, было в них что-то очень знакомое, хотя никакой Ивкиной я не знал. Что-то знакомое...

"...ты, Ива, просто уникум. Сейчас дают - бери, а думать потом будешь..." - эти слова вспыхнули, как спичка, и тут же погасли. Ива. Вот оно что! "Ива" - прозвище, и обращались так именно к продавщице, той самой, что скрутила куртку на прилавке и намертво стянула ее бечевкой. Она могла видеть преступника - то есть меня!..

* * *

Однажды утром, когда наш большой начальник уехал на службу в своей черной лаковой машине, а мама (была не ее смена) осталась со мной дома, я, потянувшись через стол за маслом, разглядел у нее шее, над воротом халата, странное пятно, похожее на четко очерченный малиновый синяк.

- Что это у тебя? Вот тут?..

Мы допивали кофе, и мама вдруг поперхнулась и инстинктивно закрыла синяк ладонью:

- Ничего.

- Но я ведь видел, - мне было непонятно, чего она так испугалась.

- Это просто так. Немного ушиблась. Что ты смотришь? Это же не болезнь какая-то.

- Мама, он тебя бьет?..

Она рассмеялась, запрокинув голову и показав белые ровные зубы. Я сидел и ждал ответа, но мама все хохотала, и по щекам ее даже потекли слезы - я впервые видел такой смех.

- Мам, ты что?

- Милый мой, - сказала мама, досмеиваясь и смахивая слезинки, - какой ты у меня еще маленький... прелесть ты моя!