Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Однако - это была не просто сирень. Стоило мне сойти с гравийной насыпи и очутиться на асфальтированной дороге "с той стороны", я увидел то, что никак не смог бы разглядеть из своего окна: за пышными цветущими кустами извивалась кольцами блестящая колючая проволока, закрепленная на высоких деревянных столбах, а домики, издали кажущиеся обычными, были крупно пронумерованы и глядели на мир слепыми окнами в густых решетках. Стеклянная проходная фабрики была так же забрана железными прутьями и заперта на замок.

Потрясенный, я остановился. Вокруг царило безлюдье, лишь вдалеке машина с брезентовым верхом пыталась развернуться в узком проезде. Не было ни вечных старушек с матерчатыми авоськами, ни ребятни, ни рабочих дневной смены в комбинезонах и кепках, ни мам с колясками. Никого не было. Я огляделся, по привычке ища глазами клуб, и не нашел. Странно: фабрика есть, а клуба - нет. Может быть, он с другой стороны, и там же - вторая проходная?

Чуть постояв, я медленно двинулся вдоль белого фабричного забора. Припекало солнце, и на лбу у меня выступил пот, то ли от жары, то ли от страха. Если бы хоть кто-то попался навстречу! Кто-то обыкновенный, земной, нормальный, например, тяжело нагруженная тетенька в ситцевом платье и белой косынке, несущая детям сумки с макаронами, хлебом и спецмолоком, выданным за вредность. Или мальчишка моего возраста, пусть и драчливо настроенный - неважно.

Метров через сто я был согласен даже на собаку, лишь бы увидеть хоть одно живое существо. А еще через сто, после короткого спора с самим собой, решил вернуться. И странно, и жутко было идти вдоль бесконечной ограды в дрожащем от зноя пыльном воздухе, идти одному, не видя ничего движущегося, кроме собственной тени. Захотелось домой, в прохладную комнату, к книгам, радиоприемнику, остуженному квасу в графине, мягкой кровати с блестящими шарами и упругой сеткой... Но любопытство все-таки пересилило страх, и я пошел дальше, уверенный, что рано или поздно проклятый забор кончится.

И это случилось. Ограда, которая издали казалась мне параллельной железной дороге, ушла в сторону, и я порядочно углубился в странный мир "с той стороны" прежде, чем увидел долгожданный поворот. Строго говоря, это был конец одного забора и начало следующего, но вправо, разделяя две одинаковые фабрики, убегала узкая улица, и я пошел по ней, как по коридору. Теперь через каждый несколько метров мимо проплывали деревянные столбы с жестяными конусами фонарей и белыми номерами, обведенными кружком, а в перспективе улочка казалась бесконечной, и я представил, как номера на столбах становятся сначала двузначными, потом трехзначными, а потом просто перестают на них помещаться...

Внутренний голос подсказывал мне, что дальше идти не стоит, надо поворачивать назад, но родители были на работе, учителя не пришли, а новенькие наручные часики, подаренные "папой" на день рождения, вкрадчиво шептали, что часа два или три у меня в запасе еще есть.

Неизвестное манит, и, хотя я уже стал уставать, ноги сами тащили меня вперед. Я знал, что эти столбы с номерами будут сниться мне не одну ночь, если смысл их останется неразгаданным.

И вот тут, вздрогнув от радости, я увидел нормальное, без всяких решеток, здание с плоской крышей. Оно пряталось в квадратной выемке забора и было старым, словно его построили в те времена, когда никакой фабрики тут не было еще и в помине. Слева от входа стояли буквой "П" три скамейки, и на одной из них задумчиво курил мужчина средних лет в рабочем комбинезоне и огромных, с отворотами, сапогах. Возле него на расстеленной газете лежала буханка черного хлеба и стоял нераспечатанный пакет спецмолока с красным крестиком на белой наклейке.

Я остановился. Человек смотрел куда-то вдаль, поверх фонарей и заборов, затуманенным взглядом и не замечал никого и ничего вокруг. Наверное, можно было подойти и взять его обед - он бы и этого не заметил. У него было темное, словно обветренное лицо с выцветшими бровями и обилием глубоких морщин, у широкого носа виднелся старый шрам. Почему-то мне показалось, что этот мужчина - бывший военный, во всяком случае, я мог представить его в форме. И еще - он выглядел безобидным, поэтому я решился и подошел.

При звуке шагов глаза мужчины вдруг сфокусировались, вернулись из дали и ввинтились в мое лицо, едва не прожигая в нем дыры:

- Ты кто такой?

Я чуть не вскрикнул от его резкого, лающего голоса, но все-таки удержался и спросил:

- Извините, а там... там, где сирень - это тюрьма?

Он успокоился, нахмурился и покачал головой:

- Ты, видно, не понимаешь, милый, что тут не место для гуляния.

- То есть, это тюрьма, да?

- Ну, какая тюрьма? - мужчина чуть посмеялся. - Сразу видно, ты тюрем ни разу не видел. У нас учреждение лечебное - специальный городок.

- А-а, психбольница, - я кивнул.

- Психбольница? - переспросил он. - Нет, скорее... скорее, больница для злых людей, так правильнее будет. Они нормальные, просто - злые.

- Преступники?

- Да нет же, преступники - в тюрьме. А у нас не тюрьма, я же тебе объяснил, - в голосе мужчины промелькнуло раздражение.

- Злые - но не преступники? Просто злые?.. А как вы определяете, добрый человек или злой?

- Ну, милый, это же видно!

- А если... я вырасту злым, меня тоже отправят сюда? - задавая этот вопрос, я почему-то очень хотел услышать: "Нет, тебя - ни за что!", но человек бросил окурок в урну и ответил:

- Обязательно. Только ты не вырастай злым, зачем это тебе? Нужно совершать добрые поступки. Даже не для того, чтобы не попасть сюда, а просто так... - он о чем-то задумался. - А как твоя фамилия, сынок?

Повинуясь какому-то шестому чувству, я назвал ему свою прежнюю фамилию - фамилию родного отца, и он кивнул, словно записав ее в такую же мысленную записную книжку, как у меня.

Почти две недели после этого я прожил под невидимым прессом отстраненного, холодного страха: что будет, если "папа" узнает о моей вылазке? Порка? Лишение каких-то удовольствий? Сидение в темной кладовке без ужина?.. Все это было для "папы" как-то слабо, и я мучился, пытаясь вообразить наказание, которое он для меня придумает.

В общем-то, нельзя сказать, что этот человек ко мне плохо относился. Уже то, что я стал официально считаться его сыном, говорило очень о многом: далеко не каждый мужчина решится записать на себя чужого ребенка. Но "папа" на это пошел - а значит, тремя годами брака дело не ограничится, он будет продлевать его до тех пор, пока мама сама не захочет уйти или пока оба не умрут от старости.

Но любить жену - не то же самое, что любить ее ребенка, и я это чувствовал. Ответственность - да, но что помешало бы "папе" отправить меня, к примеру, в интернат? Или что похуже - для моего же блага?..

Однако шли дни, ничего не происходило, и я понемногу успокоился.

Третий же запрет - насчет спальни - нарушился как бы сам по себе, без моего участия, и виновата в этом была мама.

* * *

Девчушка позвонила снова, и на этот раз дверь открылась. На нас дохнуло теплом, изнутри потек настоящий теплый ветер, и веселый человек в расстегнутом пиджаке поверх свитера приветливо спросил:

- Принесли?

Мы ошарашенно молчали, потом я первым пришел в себя, осторожно отодвинул за плечи свою хрупкую спутницу и объяснил:

- Мы ищем женщину - старушку. Ушла за продуктами и пропала. Думали, может, она у вас?

- У нас? - удивился веселый. - Нет. Уж кого-кого, а старушек сегодня не было. В больницу ходили?

- Вообще-то нет, - подала голос девушка. - А думаете, надо?

- Ну, а куда еще? - человек пожал плечами. - Я просто не знаю. Старушка... Какая она из себя-то, ваша старушка?

Девушка принялась описывать стандартные приметы: пальто, меховой воротник, платочек, валенки, но весельчак оборвал ее:

- Можете и к дознавателям сходить. Если уж кто-то знает, то они. Сходите, сходите... А я вас за других принял, - он хохотнул. - Бессонница доконала! - и дверь перед нами захлопнулась.