Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

"Отец" не раз говорил мне: "Желания исполняются, Эрик. Если ты чего-то очень хочешь, просто больше всего на свете, ты это сможешь. Потом сам удивишься, потому что это будет очень трудно, почти невероятно. Но в процессе, когда ничто извне не влезет в твой мозг, ты будешь думать только о победе - и победишь". Любил мой "папа" красивые слова.

Мне казалось, что я не поднимаюсь вертикально, а беспомощно вишу на этих скобах над пропастью. Руки ныли так, что порой я начинал стонать сквозь зубы и подбадривать самого себя вслух, как делал иногда в детстве: "Ну, Эрик, ну, давай, милый, хороший, ну, еще капельку!". Голос мой звучал хрипло и одновременно гулко в трубе.

Вторая лампочка. До третьей я добраться уже не надеялся, для меня, не спавшего сутки, раненого, это было чересчур. Но, задрав голову, третьей лампочки я не увидел - метрах в пятнадцати надо мной нависал потолок. Вот и приехали...

Был момент, когда я почувствовал злое отчаяние и заплакал, ткнувшись лбом в холодную скобу и вытирая слезы о свитер на плече. Все можно пережить, кроме бесплодности своих усилий.

Тут хочется сказать: я подумал о судьбах людей, от меня зависящих, и волевым усилием заставил себя подниматься дальше, чтобы проверить, потолок там или нет. На самом же деле никакие люди даже не пришли мне в голову, просто я панически испугался навсегда остаться в этой чертовой трубе, и это собрало во мне остатки сил.

Конечно же - никакого потолка наверху и не было, просто труба изгибалась под прямым углом и дальше шла, словно по заказу, горизонтально. Я втянулся в нее, лег и долго отходил, охлаждая о металл горящие ладони. Мне казалось - я в самолете, лечу, лежа где-нибудь в грузовом отсеке, и слушаю шум винтов, а внизу плывет сумрачная вечерняя земля с огоньками городов и поселков, с широкими асфальтовыми шоссе, гаражами, вышками, заводскими трубами, двориками... И так хорошо мне, спокойно, ни о чем не думается, голова светлая и пустая.

Потом я встал и, согнувшись в три погибели, потащился дальше в полнейшей темноте, шаря руками по стенкам. Шаги мои создавали слабое эхо, я слушал этот единственный звук и вдруг остановился - подо мной разговаривали!

Их было двое, и говорили они достаточно громко, словно не боясь, что их могут услышать. Я испуганно залег, прижимая ухо к ледяному металлу.

- ... и здесь, и там, и везде - эти дебилы в пижамах! - почти плаксиво пожаловался один. - Представляешь, мужики, бабы - все под одну гребенку. Я одного спрашиваю: где здесь выход? А он мычит, как обдолбанный...

- Это больные, - авторитетно отозвался второй. - Я же с самого начала говорил: дальше надо ехать! Что мы тут забыли, в психушке?

- Да откуда ж я знал, что станция - в психушке?! - возмутился плаксивый.

- А что, место хорошее! - густо захохотал его собеседник. - Интересно, травы у них нет? Может, спросить?..

- Иди ты со своей травой!..

- Ладно, не бухти. В город выйти надо, а козлы эти - на всех дверях. Что они, как с цепи сорвались? Я говорю: идите, вы свободны! А они, представляешь: мы не можем, мы лечимся! Идиоты... Ну, правда, нашлись тут ребята, не у всех крыша съехала.

- Я бы уж вернулся. Надоело. Толку никакого, они же ни хрена не понимают, им одно талдычишь, они тебе - другое... совки чертовы...

Я почти ничего не понимал из этого разговора. Ну, выпустили больных - об этом я слышал. А что за трава? Кто такие "совки"? И при чем тут какая-то станция?

И тут меня озарило - я понял, при чем...

Но времени не было - я пополз дальше, едва подавив в себе желание громко постучать и, пользуясь своей недосягаемостью, крикнуть: "Ау, я вас слышу!".

Они все еще говорили, но расстояние растворило и сделало неразличимыми их голоса. Труба вела меня к двери - я уже видел ее, приоткрытую в слабый свет, на выложенную кафелем площадку, к долгожданной запасной лестнице. Там был воздух, там можно было встать во весь рост, потянуться, подышать...

Миг - и я вырвался, хрипло кашляя и почти не думая о том, что предстоит еще подниматься на смертельно уставших ногах, искать наверху неведомый центральный пост, сталкиваться, возможно, с посторонними. Главное - свобода. Вот уж не думал, что страдаю клаустрофобией...

Лестница была пуста. Овальная дверца, через которую я вылез из трубы, висела на искореженных петлях, замок был совсем недавно взломан - я увидел царапины, обнажающие беловатый металл, следы то ли лома, то ли топора. Выходит, кто-то мне помог, сам того не зная. Ну и спасибо.

Не буду описывать подъем, хотя и его можно было бы заснять для истории. Человек, у которого все тело ноет от усталости, а глаза (в моем случае - глаз) слипаются от жестокого недосыпа, производит впечатление пьяного - и вот так, пьяно шатаясь, я карабкался вверх, перебирая руками по перилам и вполуха прислушиваясь, не несет ли кого-нибудь по мою душу. На первый взгляд лестница казалась бесконечной, но постепенно глухой шум, доносящийся откуда-то сверху, начал распадаться на голоса и выстрелы, и я понял, что поверхность близка.

От усталости мне даже не было страшно - я просто ничего не чувствовал. Ну, убьют. Подумаешь, важность какая. Зато можно будет лечь и больше не подниматься...

Все на свете рано или поздно кончается, и мой путь наверх кончился тоже. Последний пролет, засыпанные сверкающими осколками ступеньки, стандартная зеленая дверь с зеркально вывернутой надписью "Запасной выход" на остатках стекла, кровавые отпечатки пальцев на никелированной ручке, круглые капли крови на полу (бедняга, похоже, здорово порезался), знакомый коридор первого этажа - и я окунулся в кошмар.

То, что творилось наверху, потрясло меня более всего, виденного за тридцать два года моей жизни - а видел я немало. Все мои прошлые впечатления, все беды, радости, сюрпризы, моменты отчаяния - все вдруг провалилось в бездонный колодец, а сверху, на крышку этого колодца, уселся самодовольный ужас и скорчил мне гримасу...

Мертвый - безнадежно мертвый, белый, исковерканный человек в медицинском халате поверх серого костюма лежал, беспомощно раскинув руки, поперек ковровой дорожки, а чуть дальше, в распахнутых дверях кабинета, скорчился еще один - живой, но умирающий, с огромной зияющей раной над правым ухом, кровь из которой залила пол огромной маслянистой лужей. Я бросился к нему, инстинктивно, но увидел, что в самом кабинете, в разных позах, застыли еще трое, среди них - та красивая женщина в розовом свитере, которую я встретил в самый первый миг на этой территории. Здесь же был и гладкий Феликс, он тормошил, всхлипывая, женщину за плечо, словно не видя ее обескровленного лица с открытыми, расширенными до предела глазами... Я ушел - ничем нельзя было им помочь.

Все вокруг меня было взломано, перебито - даже цветные репродукции на стенах скалились раскрошенным стеклом. Растоптанные листья фикусов, поваленные стулья, вывороченные из столов горы документов, по которым уже пробежались чьи-то грязные подошвы, оторванные телефонные трубки и куски аппаратов, чернильницы (возле каждой, на полу, черно-фиолетовая лужица), карандаши, россыпи скрепок - все говорило о битве, которая кипела в этом здании час или два назад, но все уже кончилось - теперь вопли и стрельба доносились с улицы.

Я не прятался - смысл?.. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. В голове вертелось лишь главное: Мила выглядывала на центральном посту в окно, значит, этот пост находится на поверхности, вероятно, на первом этаже. Надо просто заглядывать во все двери, я догадаюсь, если найду, я просто почувствую...

Новый приступ тошного страха: четыре женщины в разгромленном машбюро, и все - лицами в клавиатуры машинок, руки - на коленях, всем стреляли в затылок, не дав подняться. Медицинский пункт: седенький доктор с добрым, как в детской книжке с картинками, лицом лежит среди своих белых сверкающих шкафчиков и неподвижно смотрит в потолок, и тут - ни одного целого стекла, словно неведомые мне вандалы получали удовольствие от смертного стеклянного звона. Приглядевшись, я понял: они что-то искали, по полу раскиданы лекарства, шприцы, ватные шарики, разлита зеленка, попахивает нашатырем.