Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Это ты, ты, - успокоил Зиманский. - Есть такое у человека свойство: себя он слышит не так, как другие. Вот и кажется...

- Точно! - обрадовалась Хиля, оправляясь от изумления. - Ты просто записал наш разговор!

- Ладно, - Зиманский улыбнулся. - Если мне до сих пор не удалось вас как следует удивить, то сейчас, я думаю, удастся, - он выбрал из кучи прозрачную "кассету" и сунул ее в "приемник". - Сейчас-сейчас!..

...Вначале раздались быстрые и четкие барабанные удары, слишком быстрые для моего слуха, и я, должно быть, даже поморщился. Потом заиграла музыка, и в мозгу у меня взорвалась бомба.

Я увидел лицо Хили, бледное, искаженное тошнотворным чувством испуганного узнавания, чувством, которое испытывал и я, потому что на фоне барабанного боя вдруг со страшной скоростью заиграл наш государственный гимн!.. Гимн, под звуки которого нам повязывали красные галстуки, гимн, который выпустил нас в новую, семейную жизнь, гимн, торжественно гремящий над страной каждое утро, поднимая народ на работу!.. Он был искажен, изуродован, но узнаваем, и это было не просто страшно или обидно - это было ж у т к о...

Новую волну страха и отвращения вызвал гнусавый мужской голос, который неожиданно запел, но мы не поняли ни одного слова, совсем ни одного, потому что пел он на неизвестном нам и, наверное, вовсе не существующем языке. Словно обезьяна схватила микрофон и принялась передразнивать и коверкать нашу святыню, и даже мелодичные женские голоса, подхватившие мелодию, не изменили впечатления - я больше не мог это слышать.

- Выключи, выключи сейчас же!.. - это закричала Хиля. Зажав ладонями уши, она вскочила из-за стола, отбежала на несколько шагов, остановилась и умоляюще протянула руки. - Егор, будь человеком, прекрати издеваться!.. Тебе-то наплевать, но это... это же...

Зиманский быстро ткнул кнопку. Музыка оборвалась. Я сидел, оглушенный, с горящими щеками, с целой бурей чувств, застрявших на выходе.

- Ужасно, - Хиля вернулась за стол, бледная, губы у нее вздрагивали. - Ты должен немедленно отнести эту запись в Моральный отдел, пусть разберутся, какой сволочи пришло в голову...

- Де-точ-ка! - Зиманский покачал головой. - Поверь мне: эта "сволочь" и не догадывалась, что делает. Музыку написал очень талантливый композитор, и он понятия не имел, что почти в точности повторяет ваш государственный гимн. Честное слово.

- Да как можно такого не знать! - закричала Хиля. - Он с Луны свалился?

- Нет. Просто он - иностранец, швед. И песня написана на английском языке. Кстати, во всем мире она очень популярна - во всяком случае, была какое-то время... - Зиманский выглядел расстроенным. - Простите, ребята. И его, и меня.

Я все еще не мог ничего сказать.

- Какой еще швед? - нахмурилась моя жена. - Где он живет?

- В Англии, по-моему.

- А где эта Англия?

- Сравнительно недалеко. Можно долететь на "Ладье", если хватит горючего. Но "Ладья" туда не летает.

Хиля совсем помрачнела:

- Это там... где ты говорил? В другом мире?

- Да, - Зиманский вздохнул. - Там все по-другому.

- Но в школе...

- Школа!.. - он засмеялся. - Поистине удивительное место. Я был в одной школе, заходил в первый класс. Сидят милые фабричные детишки и слушают учительницу, которая на полном серьезе рассказывает им о плоской Земле, покоящейся на трех китах...

- Ничего такого в школе не говорится! - у меня прорезался голос.

- Ну, это так, метафора, что ли... На самом деле, конечно, она рассказывала о чем-то другом, но общий смысл был именно такой: центр Вселенной - это наша страна, а за ее пределами дикари живут на деревьях, питаются финиками и пляшут вокруг костра... - Зиманский двумя руками с силой потер лицо. - Как я устал!.. Как давит на меня эта необходимость ничего не говорить, ничего не делать, ни во что не вмешиваться! Сижу десять лет, как собака в будке, лаять - лаю, а укусить не могу... Вам хорошо, будь ваша Земля хоть плоская, хоть квадратная, хоть вообще в виде цветочка. Вы удивительные, вы - другие, вы - вообще какое-то чудо. А я - Алиса в стране чудес...

Мы молчали. Я совершенно ничего не понял, а вот Хиля, похоже, поняла, и это здорово испортило ей настроение.

- А я ведь хороший парень, - неожиданно сказал Зиманский. - Я вас обоих люблю. У меня, кроме вас, никого нет.

- Да успокойся, - Хиля потрепала его по руке. - Мы же не отказываемся от тебя, только не включай больше эту гадость. Включи лучше опять "классику", прекрасная ведь музыка! И выпьем еще чаю. Вон, темнеет на улице, дождь будет... Останешься у нас ночевать?

- Если позволите, - Зиманский расслабленно улыбнулся. - На самом деле, я же зла не хотел. Думал, вы удивитесь, не больше. Для меня-то м о й государственный гимн - не более чем мелодия.

- Так ты все-таки иностранец? - спросил я.

- Я - русский, - он приложил руку к груди. - На сто процентов. Потомок вятичей, и все родные у меня светловолосые и светлоглазые. Я даже сказки русские народные все в детстве прочел, для общего развития.

- Тогда у тебя не может быть другого гимна, - уверенно сказала Хиля.

- Не может, но есть. Поверишь - я даже слов его не помню. Раньше на ту же музыку другие были - их наизусть знал. А теперь вот - и не знаю, - Зиманский принялся старательно размешивать ложкой чай. - Я и пионером был, между прочим.

- Мы все пионерами были, - улыбнулась моя жена.

- А вот мы - не все. Кто успел, тот походил в красном галстуке. А молодежь, кто уже после событий растет, они - просто так, как крапива...

- Событий?

- Да. Я не могу, - он снова прижал руку к груди, - сказать правду. Меня накажут самым мерзким образом - заберут обратно.

Глаза Хили испуганно расширились:

- А там так плохо?..

- Мне - плохо. Исключительно мне. Я не должен трепаться... вещи никакие не должен приносить... но вещи - это все-таки не информация, это просто вещи. Ладно, слушайте про "мгновения"...

* * *

Одна дверь, вторая, третья - все заперты. Я набрал полные легкие воздуха и заорал на весь коридор, пугая, должно быть, людей-мышек, тихо прячущихся с норках своих кабинетов:

- Ма-лень-ка-я!..

Откуда-то, из невероятной дали, мне ответили сквозь кирпич и металл, совсем слабо, еле слышно: "Папа!". Я бросился туда, слушая, и нашел - девчонку заперли в комнате триста двенадцать, на двери которой было написано "Электрощитовая", и она царапалась изнутри, как когда-то Ласка, если мы, не заметив на полке шкафа светящихся кошачьих глаз, нечаянно захлопывали дверцу.

- Маленькая! Это ты? - я уже искал, чем открыть замок.

- Я, я! - она застучала. - Выпусти!

Минута ушла на то, чтобы добежать до пожарного щита, еще минута - путь обратно, с коротким ломиком, и пять - ожесточенная война с металлической дверью, которая и не думала подаваться.

- Папа! - крикнула с той стороны девочка. - На посту посмотри!

- И в кого ты такая! - воскликнул я, мысленно хлопая себя по лбу.

Она угадала: добросовестные служащие, убегая, повесили ключ на место и даже (я посмотрел) расписались в журнале у отсутствующего дежурного (опять это волшебное слово - "отсутствует"!). Я подумал и тоже оставил свою подпись - для истории. Когда-нибудь все утрясется, и дежурный, листая свою амбарную книгу, с изумлением увидит там незнакомые и все же - знакомые каракули: подписался я своей старой фамилией, для смеха, наверное.

Девчушка бросилась мне на руки, как только я отпер дверь, и обняла меня за шею. Мордашка ее в грязных потеках слез сияла.

- Я все время теряюсь, - прошептал счастливый голосок мне в ухо. - Знаешь, как страшно было!.. Все ушли, меня бросили...

Я понес ее в триста седьмую, и там, не спуская с рук легкое детское тело, весело схватил телефонную трубку - но там было немо.

- Черт! Коммутатор не работает...

- Война началась, - очень серьезно сказала девочка. Ее глаза были вровень с моим глазом, и я видел, что она искренне верит своим словам. А мне вспомнился кошмарный сон в больнице, куда я попал после гибели родителей: там тоже шла речь о войне, между нами и теми, кто показывает кино.