Мясо (СИ)

Приняв душ, старик с удовольствием растянулся на чистых прохладных простынях. Проспав что-то около часа, мистер Редклиф, бодрый и свежий, выглянул в холл. Там, словно медный таз, сиял улыбкой Бржихачек. Они поговорили о том, о сём, о каких-то ничего не значащих пустяках, которыми пестрят обычные вежливые беседы. Старик даже посвятил его в свои охотничьи планы, но Бржихачек отнёсся к ним довольно равнодушно, посоветовав лишь привязать яркую тряпку к копью - так его искать в густых зарослях проще, если промажешь. А то никаких ножей не напасешься. Новых же не напечатаешь, потому как принтер - таки да, сломался. И строительный - тоже. Поэтому и разруха такая вокруг. Не из-за лени. Много ли сам, на коленке, сделаешь? Вот мост и того - не этого. Лежит себе на дне речки с прошлого года, когда последний ураган был. А ураганы тут знатные. Вот сейчас вот мистер Редклиф перешел реку, едва ноги намочил, а в сезон дождей - ни-ни, и не суйся в реку. Мигом сдует, течение такое.

От длинных неспешных разговоров, а может от свежего воздуха, старика потянуло в сон. Так что он протяжно зевнул, пожелал спокойной ночи Бржихчеку и пошел спать.

Так потянулись протяжные, наполненные неторопливым смыслом дни, когда живёшь только лишь для того, чтобы жить, когда нет над тобой никаких сроков и неотложных дел. Словно отпуск, когда прилежно ешь и вкусно спишь, и напрочь забываешь о чем-то думать.

Каждое утро, - а вставалось здесь, на острове, очень легко, - мистер Редклиф выпивал чашку свежемолотого кофе. Его зерна хозяйственный Бржихачек нашел где-то далеко в горах. Вобще, этот тропический лес сильно напоминал мистеру Редклифу заброшенный ботанический сад. Уж больно много здесь произрастало удобных человеку видов, которые, - мистер Редклиф, конечно же не ботаник, - кажется собраны из разных уголков планеты. Бржихачек не сильно спорил по этому поводу, но всё же заметил, что такое возможно и естественным путем. Хотя, конечно, и слабовероятно.

Потом мистер Редклиф шел на свой ежедневный пост у озерца, где обитала водяная крыса. Он уже заметил, где у неё вход в нору, и подкарауливал её с воздетым над плечом камнем. Пару раз ему удавалось дождаться удобного момента, когда она подплывала почти к самому камню, на котором он сидел. Спасала её не слишком высокая меткость мистера Редклифа. А ещё мистеру Редклифу на редкость не везло. Стоило ему устать и опустить руку с камнем вниз, как крыса, тут как тут, подплывала и ныряла под камень, где под водой был вход в её норку. Но мистер Редклиф особенно не расстраивался по этому поводу. Он скорее изображал охоту, чем охотился на самом деле. Не было в его действиях той страсти и того азарта, с каким иной охотник жаждет настигнуть свою добычу. И потом, мистер Редклиф не слишком задумывался над тем, что он будет делать, когда его усилия увенчаются успехом.

Он где-то смутно представлял, что мяса на этом зверьке чуть, что придется запекать его целиком, наверное над костром, предварительно как-то избавившись от лоснящегося на солнце меха и невидимых, но не перестающих от этого быть, внутренностей, что нужно еще произвести много всяких неприятных процедур с этим тщедушным тельцем, прежде, чем удастся насладиться его вожделенным вкусом. Ввиду всего этого, - всего того, что смутно чувствовалось, но вряд ли ясно осознавалось, - мистер Редклиф, когда ощутимо припекало солнце, с чувством выполненного долга, смешанным с облегчением, вызванным тем, что и на этот раз удалось избежать всего того, что так ему не хотелось делать, шел обратно в дом, собирая по дороге спелые фрукты для обеда.

Мистер Редклиф уже не размышлял, как долго человек может протянуть на одних бананах. Его с Бржихачеком меню было разнообразным, свежим и от этого полезным. Желудок мистера Редклифа, эта головная боль каждого старика, работал, как часы, так что он быстро забыл, где у него что: где болит печень, где поджелудочная или какой-нибудь гастрит.

Было настолько хорошо, что совсем не было похоже на наказание, и мистер Редклиф укромно, в дальнем уголке держал мысль, что, может, и неплохо, что он забыл в машине тот злополучный кусок свинины, а его потом нашел младший из Подниексов. Хоть какое-то разнообразие на старости лет.

Всё было хорошо, пока однажды ночью он не проснулся от запаха жареного мяса. Он сел в кровати и потянул носом воздух, но ничего особенного не почувствовал: скучный сухой и прохладный воздух комнаты. За окном, стараясь напугать старика, бесшумно шевелила чёрными в свете луны листьями банановая пальма. Но получалось у неё это как-то не страшно. Старик уж было подумал, что это глюки у него, своеобычные для его возраста, и снова положил голову на подушку, как снова почувствовал этот запах.

Мистер Редклиф энергично встал, оделся и вышел босиком в коридор. Там, к запаху добавились еще и характерные звуки жарящегося мяса: стук сковороды, шипение масла... Неслышно, как ему казалось, мистер Редклиф вышел в темный холл, куда падал свет из двери, ведущей в ярко освещенный кухонный блок.

Старик беззвучно появился в проеме двери:

- Доброй ночи, Иэн. Вам тоже не спится?

- Доброй ночи, мистер Редклиф, - не поднимая глаз ответил Бржихачек, продолжая колдовать над сковородой. - Да. Вот, решил подкрепиться немного.

В следующие несколько минут в кухне воцарилась неловкая пауза. Было видно, что Бржихачек готовил лишь для себя и угощать старика в его планы явно не входило. Между тем, Редклифу очень не хотелось уходить. Ему хотелось остаться на кухне по-дольше, чтобы ощущать этот несравненный запах, слушать эти чудесные звуки и смотреть, как мясо, брызгая жиром, покрывается золотистой корочкой.

Бржихачек, не изменившись в лице, достал еще одну тарелку и поставил её перед стариком. Ему он положил два куска мяса, а себе оставил три.

- Откуда это у вас, Бржихачек? - спросил старик. - Вкус такой необычный.

- Это соевое, - пожал плечами Иэн, - из старых запасов.

- А кажется - словно настоящее. Разве что - привкус какой-то... - сказал мистер Редклиф, внимательно рассматривая пустой прозрачный кулёк, лежащий рядом с массивной разделочной доской. В этом скомканном пакете кое-где были видны капли влаги розоватого цвета, какие бывают, если завернуть в него настоящее мясо. Заметив его взгляд, Бржихачек сгреб кулек со стола и бросил его в утилизатор.

Старику враз как-то стало неприятно, что Бржихачек скрытничал от него. Поэтому из безобидного и полезного малого он снова превратился в мерзкого и противного типа, что вполне способен тайком есть под одеялом, припрятав от товарища по несчастью еду, вместо того, чтобы по-честному поделиться с ним. Бржихачек, конечно, - премерзкий тип... Но мясо... Мясо! Мистер Редклиф отрезал его маленькими кусочками и жевал, благоговейно прикрыв глаза. Эта упругая сочность таяла у него во рту вместе с несносной несправедливостью и несовершенством этого мира, взамен наполняя его красотой и гармонией. Всё вокруг становилось пустяковым и не стоящим внимания. И всё, что хотелось обидного сказать, улетало куда-то вдаль, тело становилось внутри добрым и большим, распухая до границ вселенной, где стучала маленьким молоточком мысль: неужели вот так просто вот это всё? Только лишь кусочек мяса - и всё, жизнь налажена? Как такое может быть возможным мистеру Редклифу думать совершенно не хотелось, да особо и не моглось.

Как два истукана, Бржихачек и Редклиф двигали челюстями, бездумно глядя сквозь друг друга, думая каждый о своём или, что скорее всего, не думая вовсе. Но, на сколь мелкие части не дели, будь то мясо или время, рано или поздно наступает черёд последнего кусочка. Говорить старику ни о чем не хотелось, поэтому он сухо поблагодарил Бржихачека за угощение и пошел спать.

Старик потом еще несколько раз чувствовал ночью запах жареного мяса, но не вставал. Не хотелось повторения той неловкой паузы, что возникла между ним и Бржихачеком, решившим тайком полакомиться мясом. Суровые предки за спиной мистера Редклифа никогда бы не позволили ему опуститься до того, чтобы просить какого-то Бржихачека об угощении. Никто из славного рода Редклифов никогда никого ни о чём не просил! Молча же глотать слюну и гордо, делая вид, что тебе абсолютно всё равно, наблюдать, как кто-то ест сочный стейк? Мистеру Редклифу такая ситуация казалась не менее жалкой, а значит - столь же неприемлемой.