Аргумент по-датски

Гамильтон не ответил. Он был рад тому, что услышал. Но это лишь подчеркивало, насколько важным было содержимое головы Люстр. Поллукс продолжал объяснять, обводя вокруг рукой:

— Мы находимся в особняке, самом обычном особняке на лунной орбите. — Он показал вверх. — А это интеллектуальная проекция еще одного нашего имения, находящегося на значительном удалении от политических границ Солнечной системы. Мы назвали этот объект Немезидой. Поскольку именно мы его открыли. Это близнец нашего Солнца, намного менее яркий. — Они с Кастором обменялись улыбками. — Не усматривайте тут метафор!

Он снова перевел взгляд на Гамильтона.

— На скорости света полет туда занимает примерно год.

— Вы говорите, у вас там имение… — Гамильтон подумал, что, скорее всего, они просто послали туда какой-нибудь автоматизированный экипаж, назвав его претенциозным именем.

— У нас там несколько имений, — ответил Кастор, делая шаг вперед и присоединяясь к брату. — Но, полагаю, в данном случае Поллукс имел в виду саму звезду.

Гамильтон понял, что его дразнят, и не стал отвечать.

— Вы помните историю про Ньютона и червяка, майор? — спросил Поллукс, будто они собрались, чтобы порадоваться хорошей шутке. Но тон его не был веселым, скорее язвительным, словно он обращался к упрямому ребенку. — Это ведь входит в дошкольный курс по равновесию у вас в Британии, верно? Старик Исаак гуляет по саду, ему на голову падает яблоко, он подбирает его, видит крошечного червячка, ползающего по его поверхности, и начинает думать о тайнах микромира… Кстати, неортодоксальные историки опровергли чуть ли не каждую деталь этой байки, но это к делу не относится… Исаак понял, что пространству необходим наблюдатель — Бог, чтобы реальность могла продолжать существовать, когда поблизости нет никого из нас. Это тот самый парень в лесу, для которого шумит падающее дерево. Он — часть ткани мироздания, часть «установленного и священного» равновесия и стоящая за ним причина. И звезды, и галактики, и огромные расстояния между ними таковы, каковы они есть, лишь потому, что так он расставил декорации, вот и все. Равновесие в нашей Солнечной системе — бриллиант, а остальная Вселенная — лишь оправа. По крайней мере, именно этой точки зрения всегда придерживались академии великих держав. Так оно удобнее. Надежнее.

— Но мы с братом, знаете ли, не академики. Мы не прочь испачкать руки, — вмешался Кастор, державшийся немного дружелюбнее. — Мы оба проросли в грязи на полях сражений матушки-Земли, где и сколотили свой капитал, но мы всегда смотрели на звезды. Часть нашего состояния ушла на очень дорогостоящее хобби — первоклассную астрономию. Наши телескопы лучше тех, которыми может похвастаться любая из великих держав, и они расположены в разных точках Солнечной системы. И мы делаем двигатели. Экипаж, скользящий вдоль складки, ежесекундно изменяя под собой гравитацию, в безвоздушном пространстве способен лишь на ограниченное ускорение. Показатели понемногу растут, но речь идет лишь о прибавке нескольких миль в час благодаря некоторым техническим усовершенствованиям. А если разгоняешься внутри Солнечной системы, уже через несколько дней приходится сбрасывать скорость, поскольку необходимо тормозить перед пунктом назначения. К автоматическим экипажам, посылаемым за кометное облако, это не относится, но почему-то никто этим так и не занялся.

— Это нас всегда удивляло.

— До тех пор, пока до нас не дошли слухи о страшной тайне. Люди ведь говорят с нами — мы продаем оружие и покупаем информацию. Оказалось, что для любого государства послать подобный экипаж, даже просто построить транспортное средство, значительно превосходящее имеющиеся параметры, означало бы навлечь на себя подозрения остальных в том, что обнаружено нечто интересное, чем не хотят делиться, а значит, сделаться объектом нападения в отчаянной попытке сохранить равновесие.

Гамильтон продолжал молчать.

— Наткнувшись на Немезиду во время фоторазведки, мы поняли: нашли то, что всегда искали, наравне со множеством других обездоленных обитателей Земли…

— Суши, — поправил Гамильтон.

Они засмеялись и захлопали в ладоши, словно это была какая-то салонная игра.

— Именно, — сказал Кастор.

— Мы бросили монетку, — сказал Поллукс. — Отправляться выпало мне. С небольшим количеством людей. Я взял экипаж, под завязку набил складку припасами и начал ускорение, используя изготовленный нами же двигатель, который ограничивали лишь физические, а не политические принципы. Я отправлялся к новым мирам и открывал новые горизонты — наконец-то для нас самих. Для всех остальных, запертых в своих норах великими державами… — он заметил, что брат хмурится, и с видимым усилием сдержал себя. — Экипаж ускорялся до тех пор, пока через год или около того мы не начали приближаться к скорости света. К нашему потрясению, мы обнаружили, что одновременно требования к складке возрастают до исключительных размеров. Как это ни невероятно, но похоже на то, что у Вселенной имеется предел скоростей!

Гамильтон пытался сохранять видимое безразличие, но чувствовал, что это не удается. Насколько можно верить услышанному?

— По моим внутренним часам путешествие туда и обратно заняло четыре года…

— Но для меня, который остался здесь, прошло пятнадцать лет, — вмешался Кастор. — Поскольку при приближении к скорости света время замедляется только для тебя. Да, я знаю, как безумно это звучит! Словно Бог начинает выделять тебя из всех остальных!

— И видели бы вы, майор, какая это красота — эти радуги, и тьма, и ощущение, что ты… что ты наконец-то близок к пониманию устройства Вселенной!

Гамильтон облизнул сухие губы.

— Почему все это происходит?

— Мы не знаем в точности, — признался Кастор. — Мы подходим к этому как инженеры, а не теоретики. «Бог не сдирает с пространства последнюю шкуру» — считается, что именно так сказал Ньютон. По его теории, Бог являет собой систему отсчета для всего существующего. Однако эти странные изменения массы и времени в зависимости от скорости… похоже, они говорят нам, что существует и кое-что большее, нежели мизерная Ньютонова гравитация и мизерная же Ньютонова причинность!

Гамильтон кивнул в направлении Люстр:

— Насколько я понимаю, ее не было с вами в том первом путешествии?

— Нет, — ответил Поллукс. — Я как раз к этому подхожу. Когда экипаж начал уменьшать скорость, приближаясь к Немезиде, нам стали встречаться признаки того, что мы вначале приняли за планетную систему с центральной звездой. Лишь подобравшись ближе, мы поняли: то, что мы сочли маленькими планетами, в действительности было экипажами! Причем такого размера, о каком люди и не мечтали! Это были экипажи чужеземцев.

Гамильтон сжал губы. И это первые представители человечества! И чужеземцы так близко! Если все это правда, конечно… Он еле удерживался, чтобы не поднять глаза вверх, словно мог их увидеть на проекции. Он буквально чувствовал, как шатается равновесие. Словно что-то дорогое для него стремительно ускользало прочь, в пустоту, и дальше — только хаос.

— И вы, — проговорил он, — поспешили к ним, чтобы пожать друг другу руки.

— Нет, — рассмеялся Поллукс. — К несчастью. Мы сразу же увидели, что на экипажах изображены какие-то огромные символы, одни и те же для всех, хотя разобраться в них не смогли. Это выглядело как… какие-то красные птицы, только искаженные, размытые. Лишь сравнив их, можно было вообще понять, что это символы. Мы приблизились со всеми возможными приветственными возгласами и флагами, и тут нашу вышивку внезапно заполонили… возможно, это были голоса, хотя походило просто на низкие гулкие звуки. Мы орали на все лады около часа, все без толку. Мы уже готовились бросить в пустоту диаграмму в контейнере — схематическое изображение фигур, обменивающихся разными вещами…

— Еще бы, — вставил Гамильтон.

— …когда они внезапно включили огни, подсвечивавшие их опознавательные знаки. Выключили, снова включили, снова и снова. Было похоже на то, что они требуют, чтобы мы показали наши.