Сломанная вселенная (СИ)

Максим сорвался с места, распахнул дверь и громко крикнул:

– Милеус!

«Милеус… леус… ус…», — где-то далеко-далеко передразнило эхо.

Внутри же хижины — молчание. И этот беззвучный ответ действовал сейчас более угнетающе, чем вселенский шум, что бывает при конце света.

– Милеус, где ты?!

Он несмело зашел, привыкая почти к полному мраку, нащупал коробок спичек и, вызволив черный огонь, передал его канделябру. Само пламя свечей было абсолютно черное, а ту безликую серость, что распространялась вокруг, немыслимо было назвать освещением. И все же взгляд его улавливал очертания мнимых предметов: стол, диван, зеркало на стене… Кстати, зеркало! Максим подошел к нему и бесконечно-долго всматривался в каждый его уголок.

Ничего!

– Суелим, может, ты здесь? — позвал он неуверенным, почти безнадежным голосом.

Опять ничего. Хижина была пуста — пуста звуками, пуста красками, потеряв присущую ей беззаботную жизнь. Он еще раз хмуро огляделся. Диван «для мечтаний» стоял не заправленным. Небрежно скомканное одеяло валялось на полу. Картины, висящие на стенах, как-то перекосились. Некогда лакированный паркет походил на черную пропасть, только твердую под ногами. Часы показывали не поймешь какое время. Их единственная стрелка вращалась с бешеной скоростью.

Максим вышел наружу. А что еще оставалось делать? Потом, вроде как ободрившись новой надеждой, стал бегать по поляне:

– Милеус! Суелим! Где вы?!

Эхо уже не передразнивало. Устало. А он все бегал взад-вперед, окунаясь из одной тьмы в другую. Увы, никто так и не откликнулся. По краям поляны в унынии стояли старые знакомые — Злые Одуванчики. От их прелестного пуха не осталось и следа. Они склонили свои облысевшие головы и не издавали ни звука. Лишь совершенно случайно его взор снова наткнулся на ту небольшую лужу то ли из воды, то ли еще из какой-то жидкости. На ее поверхности мерцала неопределенная форма…

Максим наклонился. Там плавало некое двухмерное существо похожее на…

– Суелим?!

Кажется, это был он! Имея степень свободы лишь в двух измерениях, он безвольно расплывался по зеркальной глади, как пятно вылитого на воду масла. Глаза его были широко открыты, рот подергивался, но не изрекал при этом ни слова.

– Дай я тебе помогу!

Максим окунул руку в эту лужу. Глупая реплика и глупый жест. По ней пошли взбудораженные волны, рассеивая и без того призрачное очертание. А потом все исчезло… Лишь безликая монотонная гладь мертвой жижи, и ничего больше. Максим увидел, как по его руке стекает жидкая масса, в которой едва различались некие рисунки, напоминающие глаза, нос, уши…

– Да что же здесь творится?! — он в отчаянии бросился на черную траву и минуту лежал без движения, повторяя: — Милеус… Милеус…

И вот — неожиданность. В мертвом безмолвии пробудился какой-то ржавый хриплый голос:

– Я здесь!

Максим вскочил, бешено переводя взор с одного конца поляны на другой. Он пошел в сторону источника звука, тяжело вдыхая загнивающий воздух. Подойдя к краю поляны…

Может, мираж?

Он вдруг увидел…

Может, все-таки простой мираж?

…увидел нечто совершенно невообразимое для своего чувствительного сознания.

Милеус был распят между двумя деревьями. Из ладоней рук и ног торчали вбитые туда мощные колья, по которым стекала черная кровь. А как изменился его внешний вид! Да Милеус ли это?!

Непривычно длинная шерсть покрывала все тело. Вместо глаз зияли дыры, из которых сочилась того же цвета жидкость. Из полуоткрытого рта, больше напоминающего пасть, торчали большие острые клыки — раньше их не было, это точно! Максим стоял не двигаясь, одурманенный чувством какого-то безумия.

– Что здесь творится?! Милеус! Неужели это ты?!

То страшилище, что висело между деревьями, слегка наклонило голову и произнесло:

– Да, Максим, это я…

Его голос подвергся сильным метаморфозам. Вместо привычного писклявого и мягкого фальцета теперь звучал глухой скрипучий бас.

– Кто над тобой так поиздевался?!

– Успокойся, Максим. Никто. Я сам прибил себя к дереву, потому что… не хочу видеть кончину мира. Я должен умереть раньше.

– Нет, Милеус! Нет!! Я склеил пластинку! Все должно наладиться! Дай я сниму тебя!

Оба дерева пронзительно скрипнули. Умирающее существо слегка покачалось, будто занимая более удобное положение для собственной смерти.

– Не надо!.. Не трогай меня!

Но Максим его не слушал. Он быстро забрался по веткам к вершине, понадежней там зацепился и протянул руку к своему другу гладя его взъерошенную шерсть.

– Успокойся, Милеус! Все будет хорошо! Успоко… — он вдруг вскрикнул от боли.

Клыки вцепились ему прямо в ладонь, и озлобленное рычание прорезало тишину вымершей поляны. Резким рывком Максим был сброшен на землю. Он сразу глянул на свою руку, из которой сочилась кровь. И вот что странно — у него самого она была красного цвета.

Вы когда-нибудь видели красную кровь?

– Уходи! Максим! Дай! Мне! Умереть! Уходи!

Каждое слово било как устрашающий набат, и тот стал медленно пятиться назад, потом пошел быстрее, а после сорвался с места, окунаясь во тьму леса и убегая от собственного отчаяния. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли круги, мертвые ветки хлестали его лицо, но он ничего не чувствовал, направляясь в неведомую сторону. И лишь когда странные, невесть откуда взявшиеся звуки достигли его слуха, он остановился…

Кажется, это был чей-то голос. Причем, не воющий, не истерический, а довольно спокойный, похожий на разговор. По мере того, как Максим приближался, слова становились более громкими и внятными. В один момент показалось, что в этом голосе проскальзывает знакомый тембр, похожий… похожий…

Неужели господин Философ?

Черно-серый негатив Мироздания открыл взору некую равнину, и Максим стал невольным свидетелем любопытной сцены. Неподалеку столпилось множество жителей этого царства, ранее не видимых и совершенно невнятных по своей внешности. Все они были одеты в черные траурные одеяния и внимательно слушали своего оратора. А посреди толпы на каменном возвышении стоял сам Философ и, жестикулируя руками, громко проповедовал:

– Наконец-то!.. Наконец-то настал тот день, в который мы не верили, но о котором так много говорили наши пророки! Поглядите!

Он указал своей тростью в сторону серого отмирающего неба, бросавшего на его лицо бледную тень смерти. Там, среди чередующихся тонов небытия и мрачной нереальности, были хорошо видимы очертания шестиконечной дыры.

– Глядите!! — его голос уподобился разразившемуся грому. — Это же черное солнце! Многие мои научные труды и математические уравнения доказывали, что этот день когда-то наступит… Но, друзья мои! Это не повод для безнадежного отчаяния! Мы должны принять смерть достойную разумных существ. Прежде, чем все поглотит черный огонь, прежде, чем мир обратится в Хаос — тот самый, из которого он возник, покаемся в своих грехах! Очистим себя, свои чувства, мысли и душу!

По толпе слушающих пробежал взволнованный шумок. Все принялись переговариваться, сначала тихо, потом все громче. И после этого стали доноситься выкрики:

– А что для этого надо?

– Как именно мы должны каяться?

– Мироздание гибнет! И мы хотим уйти из него с чистой совестью!

Философ обвел публику долгим испытывающим взглядом. Все его три глаза — окружность, трапеция и равнобедренный треугольник — были широко открыты, а в зрачках еще тлели маленькие искорки гаснущей жизни.

– Для того, чтобы очиститься, необходимо есть прах умирающего мира! — он нагнулся, зачерпнул горсть каменной пыли и жадно схватил ее ртом.

– Будем есть прах! — повторили слушающие, и каждый стал наклоняться к земле, чтобы достать свою часть для очищения.

Максим не в силах был дольше на это смотреть.

– Безумие какое-то…

Он пошел прочь, вновь растворившись в объятиях леса, хотя и скрывающего этот полумертвый и наверняка последний свет, льющийся с неба, но заодно скрывающего то сумасшествие, которое творится вокруг. Сам не понимая, как он блудил-бродил, но почему-то вновь оказался на поляне Милеуса. Та же покосившаяся хижина… черные призраки деревьев… удручающий вой ветра над самой головой. Он боялся поднять глаза повыше, а когда все же осмелился, то вздрогнул.