Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Что там? - плаксиво сказала она. - Что там на улице?

- Ничего там, успокойся, - Голес покосился на меня. - Вторых наручников у меня нет, Эрик. Очень надеюсь, что ты не попробуешь сбежать, потому что иначе я тебя пристрелю - ты понял?

Я торопливо кивнул, всем телом дрожа от страха.

- И учти, во всю эту историю с подменами я не верю. - добавил дознаватель. - Тебе бы книги писать, а в жизни такого не бывает. Зачем ты взял на себя кражу?

- Потому, что я это сделал.

- Надеешься проскочить по "уголовке"? Хорошо, найди мне того, кто возьмет на себя покушение на безопасность государства - и дело в шляпе.

Снаружи снова что-то лопнуло, и в кабинет, задыхаясь, влетел всклокоченный Трубин в съехавшем набок галстуке:

- Извините, что помешал! Но здесь... здесь сейчас небезопасно. Ситуация вышла из-под контроля - на территории посторонние!..

- Что вы сказали? - Голес подступил к нему, глядя снизу вверх и медленно съеживаясь, как будто собирался ударить.

- Кто-то открыл блоки и выпустил пациентов, их сейчас собирают... - пробормотал Трубин, вытирая ладонью потное лицо. - Внутренняя охрана куда-то делась, не могут найти! - он беспомощно посмотрел на меня. - Эрик, дорогой мой, я даже к врачу вас отвести сейчас не могу, все заняты... Полина в хирургическом боксе, так ей еще не сделали рентген - беготня сплошная!

- А он, между прочим, признался в краже вашей куртки! - ехидно подала голос Ивкина. Дознаватель бешено на нее оглянулся, она затихла.

- Да? - Трубин снова потер лицо, провел рукой по глазам. - Может быть. Мне все равно. Извините, у меня здесь дочь... внучка... они внизу.

- Что ж, и мы пойдем вниз, - кивнул Голес. - Найдется там у вас свободное помещение?

- Да, отчего же... - растерянно отозвался Иосиф, - пойдемте, там безопаснее...

Коридор жил, как муравейник. Открывались и закрывались двери, носились люди в белых халатах и рыжих спецовках, трезвонили телефоны, а я шел среди этого хаоса, отстраненный и глухой ко всему. Меня вели как на расстрел, упираясь в спину твердыми стальными взглядами. Паника вокруг нарастала, но это совсем не касалось нашей крошечной процессии, словно мы находились в другом мире.

Трубин шел немного позади меня, почти рядом, и я поглядывал на его осунувшееся, озабоченное лицо. Интересно, потрясла ли его новость насчет кражи? Или он шел сейчас, такой же равнодушный ко всему, как я?

У лифта Голес остановился, придержав меня за рукав:

- Не спешите. Нам нужно серьезно поговорить, и чем скорее, тем лучше.

Ивкина приподняла скованные руки:

- Может, меня-то отпустите? Я не убегу, мне жить охота.

Голес сердито отмахнулся от нее, как от мухи, и обратился к молчаливому Иосифу:

- Нам будет нужен сейчас ваш "лакмус", если не возражаете.

Он повернулся, пытаясь вникнуть в смысл слов:

- Зачем?

- Хочу допросить этого молодого человека. Выяснить, говорит ли он правду.

- А-а, - Трубин махнул рукой. - Незачем. Можете считать, что я ему эту куртку дарю.

Меня уколола совесть - как крохотная иголка. Да, я ему нравился, и теперь он словно бы чувствовал себя передо мной виноватым. За то, что раздул вокруг этой кражи шумиху, за свою настойчивость в Управлении Дознания, за историю с кафе - за все. И не только передо мной, а и перед безвинной Полиной, пострадавшей по его прихоти.

- Дело уже не в куртке, - отозвался Голес. - Куртка - это ерунда, потом разберемся. Тут все гораздо сложнее.

- Не верю, - совсем его не слушая, покачал головой Трубин. - Ни во что не верю. Кража - ладно, допустим. У меня у самого были подозрения. Но ни в чем другом он не виноват, поверьте моему опыту. Я не первый день с людьми общаюсь - он чист. Более того, он хороший человек. Я уж не знаю, зачем было вообще красть... - он посмотрел на меня, поднял бровь. - Эрик, может, вы обманываете? Покрываете кого-то?

- Нет, - сказал я. - Пусть "лакмус" - он хоть убедится, что я ничего не выдумываю. Это ведь не больно, просто наклейка?

- Ну да, ну да, - Трубин похлопал меня по спине, игнорируя протестующее движение дознавателя. - Как хотите. Можно и "лакмус".

- Внимание, Трубин, специалист-один, подойдите на центральный пост, - мрачно сказала трансляция. - Внимание, Трубин...

- Знаете, что? - Иосиф двинулся куда-то, все еще держась за меня взглядом. - Найдите сейчас мою дочь, она должна быть у себя в лаборатории. У нее "лакмус" есть. Скажите - я разрешил. Только умоляю вас, Голес... - он мученически исказил лицо, - вы с ним помягче. Пожалуйста.

- Не волнуйтесь, - усмехнулся толстячок. - Лично я вообще противник физических мер воздействия.

"А что же ты меня тогда уколами пугаешь? - я мысленно засмеялся. - Зачем свидетеля лишнего выгнал? Ух ты, жук".

Подъехал и распахнул двери лифт. Трубин ушел, оглядываясь, а мы втиснулись втроем в кабинку с зеркалом, и Голес, глядя на меня пронзительно и остро, пробормотал, разговаривая будто бы и не со мной, а с самим собой:

- Главное - последовательность. Во всем.

Подвал тоже был оживлен, и я увидел, что все готовятся к нападению: у раскрытых дверей какой-то комнаты человек с красной повязкой на рукаве выдавал под роспись оружие - небольшие пистолеты с запасной обоймой, привязанной резинкой к рукоятке. Здесь же люди из дозиметрической суетились с противогазами, руководил ими все тот же неизменный Лемеш, хам и свинья.

- Опять ты! - заорал он, едва завидев нас в коридоре. - Чего тебе неймется? Проверили же - встанет! - он загоготал, на него зашикали.

- А где ее искать? - спросил самого себя Голес и самому же себе ответил: - Надо спросить. Эрик, не помнишь, как ее фамилия?

Мне ли не помнить! Со слабым трепетом я назвал ему фамилию Глеба, которую когда-то носил сам, и он послушно повторил ее человеку у щита с ключами. Тот покачал головой:

- Их собрали. Там только ребенок, но кабинет открыт, можете ее подождать.

При слове "ребенок" что-то у меня екнуло внутри, словно существо, которое жило там, с любопытством подняло голову.

- Комната триста семь, - добавил дежурный, и мы двинулись.

Мне редко доводится видеть детей, тем более девочек. Своих у меня нет, а отпрыски сослуживцев к нам в контору почти не заглядывают. Единственное исключение, пожалуй, это сын нашей машинистки, живой и игривый, который любит меня, как старшего брата, и все время лезет на коленки, безбожно пачкая подошвами мои брюки.

Я увидел "маленькую" - и оторопел. Мы уже встречались с ней раньше, в снах, когда я, блуждая в каких-то лабиринтах, натыкался на нее где-нибудь в глухом углу, у забытой речной пристани, и брал в руки ее крошечные ладошки. Я представлял ее, мечтая о светлом своем будущем. Она говорила со мной иногда - в минуты одиночества.

И вот, живая, она неожиданно потянулась ко мне с высокого стула, сияя маленькой, в форме сердечка, мордашкой и сказала то, что я меньше всего ожидал от нее услышать:

- Папа?..

Я остановился на пороге, открыв рот. Думаю, выглядело это глупо, потому что сидящий в углу парень с блокнотом громко фыркнул и швырнул на стол карандаш:

- Нет, какова! Меня она почему-то папой не называет, мордой, наверно, не вышел, - он показал со своего места девочке "козу". - У-у, идет коза рогатая за малыми ребятами!

- Дурак, - среагировала малютка и перевела на меня кристально-серый взгляд. - Возьми меня, поноси. Я давно сижу. Мама ушла, она у меня - егоза.

Я подошел к ней, погладил с трепетом по голове:

- Откуда ты знаешь это слово?

- Дед сказал, - дитя улыбнулось, показав крошечные, как бусинки, зубы, и ухватило меня за нос. - А где твой глаз? Кошка выцарапала?

Я обнял ее, зарылся лицом в волосы.

- А мама говорит, ты уехал далеко-далеко, на север! - сообщила мне девочка. - Наврала, да?

- Почему? Я был на севере - мне там не понравилось. Холодно, ветер, бураны зимой.