Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Она со вздохом уселась рядом:

- Ты понимаешь, что не должен никому рассказывать? Тут нет ничего страшного, но все-таки... необычно немного...

- Ты насчет этого прибора?

- Да. Понимаешь, Зиманский просто хотел сделать тебе сюрприз. Я... я видела раньше эту штуку. Думала, она не работает, но он сказал... в общем, это вещь издалека. Не знаю, откуда, правда. Я мало знаю - он как через фильтр со мной разговаривает.

Я взял ее за руку:

- А он вообще... не слишком много с тобой разговаривает? Пока я болел, вы общались? Часто?

Хиля обиженно вырвалась:

- Ну, общались. Не в том же смысле, как ты думаешь! И не смотри на меня так. Мне с ним интересно просто как с человеком. Он необычный... Знаешь, мы тогда привезли тебя домой, вызвали врача. Пока ждали, он принес лекарство и сделал тебе укол. Сказал: нет гарантий. Я не поняла, о каких гарантиях он говорил, но одно точно - в шестой раз легочный грипп ты мог и не перенести. Врач даже удивлялся, как быстро ты поправляешься... и что, после этого я должна сказать: "не приходи больше"?

- Не должна. Если тебе хочется - общайся, пусть приходит, - я почувствовал, что не могу с ней спорить. - Просто ты моя жена, и я...

Хиля приподняла брови:

- Я тебе скорее друг, чем жена. Но у меня с ним ничего не было и не будет. Не интересуют меня мужчины - что поделать...

Мы помолчали. Я прекрасно понимал, что такое ее состояние рано или поздно пройдет, но все еще надеялся придумать выход.

- Ложись, Хиля. Почитай мне вслух, если можно.

В дверь осторожно постучали, и заглянула встревоженная мама:

- Эрик?.. Прости, Эльза, я на секунду. Эрик, ты конверт не видел? Который я принесла?

Это был подходящий момент для признания, но я уверенно помотал головой.

- Странно, - мама пожала плечами. - Хотела посмотреть, а его нет... Чудеса какие-то. Ну, доброй ночи.

Она вышла, и шаги ее скоро затихли. Хиля откинула одеяло, устроилась рядом со мной и потянулась за книгой, заложенной листком бумаги.

- Эрик?

- Да?

- Ты действительно не брал письмо?

- Действительно. Даже не видел.

- Я не хочу думать, что это - Зиманский. Это ведь не он, правда? Может, ветром с подоконника сдуло?..

Это был еще один подходящий момент для признания, и, если бы я знал, как мало осталось жить моим родителям, я сказал бы своей жене правду. Клянусь - сказал бы. Никакие взыскания по службе, грозившие маме, не могли сравниться с ее смертью.

Но я не знал.

А через десять дней нам с Хилей дали квартиру в служебном доме на набережной, и я совсем забыл о письме.

* * *

Ни разу в жизни я не чувствовал себя пойманным и вдруг воочию увидел толстые прутья клетки, в которой оказался. Нет, он не подловил меня на лжи, все сказанное мной звучало логично и правдоподобно, а уж опыт обмана дознавателей ("отца", например) у меня кое-какой был. Толстенький Голес имел в виду другое: "Расскажи мне все, что знаешь. Это очень важно. Я чувствую, что ты не договариваешь, я по глазу твоему единственному это вижу! Человек, которому нечего скрывать, не молчит, пялясь в окошко. Видишь, я даже специально удалил Трубина, чтобы он тебе не мешал! Рассказывай, не заставляй меня применять силу".

- Какую правду вы хотите услышать? - осторожно спросил я, отпуская штору, которая сразу же легла с тихим шелестом на место.

- Правда существует только одна, - Голес подошел, почти силком усадил меня за Трубинский стол и склонился надо мной, заглядывая в лицо. - Только ради Бога... ммм... Эрик, не надо делать вид, что вы ничего не знаете. Вы что, держите меня за идиота? Не надо, не советую. Расскажите мне все.

- Что - все? - я изо всех сил пытался вести себя естественно, но удавалось это мне все хуже.

- Все, все! - он наклонился еще ниже и заговорил совсем тихо, почти шепотом. - Как это было? С чего началось?

- Не брал я эту проклятую куртку! - взорвался я.

Он отстранился:

- Господи, да я не о куртке! Черт с ней, это сейчас не самое важное!

- А о чем? - я был совершенно сбит с толку.

Ласковая, но тяжелая рука Голеса легла мне на плечи:

- О листовках. Только честно. Я не хочу впутывать Трубина, он - святая наивность и ничего не понимает в ситуации. А ситуация очень скверная, дружок.

- Какие листовки?.. - на этот раз я просто впал в шоковое состояние и сидел, тупо глядя на него внизу вверх.

Голес покусал нижнюю губу, кивнул:

- Так я и знал. Ты - просто курьер, да? Ты даже не в курсе, что именно таскаешь по городу?

В голове у меня яркой картинкой вспыхнул сверток, и я торопливо стал искать его взглядом на полу, под скамейками, еще где-нибудь...

- Не ищи, - вздохнул Голес, - их уже забрали. Я ждал вас здесь минут десять, пока вы были... ммм... на медосмотре. И, знаешь, решил полюбопытствовать. Работа у меня такая, - взгляд его вдруг посуровел.

- Но это... - я прижал руку к быстро бьющемуся сердцу, - ... это не мое! Не мой сверток! Я могу объяснить!

"Вот влип-то, вот влип! - отчаянная мысль вертелась в мозгу закольцованной пленкой. - Ну, ты и влип! Да лучше бы там были десять ворованных курток, золото, бриллианты, но только не...".

- Да ты пойми, - Голес снова заговорил тихо и ласково, - если ты просто курьер, отделаешься пустяком! Не бери на себя больше, просто скажи, где и у кого ты их получил, и все. Дорогой Эрик, ты же не хочешь, чтобы я применил, скажем, "лакмус" - разработку твоего друга Трубина? В изолятор - не хочешь? Тебе могут сделать укол - и так скрутит, что ты мать родную продашь за противоядие! Не надо запираться, расскажи мне.

Отчаяние - это черная дыра в душе, куда утекают мысли и чувства, чтобы раствориться без остатка в межзвездном пространстве. Я пропал. Меня, как пылинку, уже схватило ветром и несло куда-то, швыряя о каменные стены...

- Товарищ дознаватель, - я сглотнул слипшимся, набитым слизью горлом, - пожалуйста, поверьте... Я не курьер, я - вор, я сейчас все расскажу... Только поверьте, ради Бога...

Голес поморщился:

- Начинается... Как же вы все любите выдумывать, слов нет!

Я торопливо начал говорить, вглядываясь в его глаза и пытаясь понять, верит ли он мне. Глаза оставались спокойными, безмятежно-голубыми, в них не роилось ни одной мысли. А я говорил, захлебываясь и перебивая сам себя, руки у меня так дрожали, что пришлось зажать их между коленок, а сердце прыгало, прыгало внутри, никак не успокаиваясь...

Шевельнулась дверь.

- Тихо! - приказал Голес и повернулся к Ивкиной, застывшей на своей скамейке с раскрытым ртом. - Вы ничего здесь не слышали.

Никто не вошел, хотя за дверью явно кто-то стоял - даже я со своего места это чувствовал. Выждав секунд тридцать, Голес стал подкрадываться бесшумными кошачьими шагами, протягивая руку для встречи с дверной ручкой, для рывка на себя, но неизвестный вдруг повернулся и ушел, глухо топая по ковровой дорожке.

Снова ожила трансляция:

- Внимание! Взвод внутренней охраны, в чем дело? Немедленно явитесь на центральный пост или доложите о задержке по телефону! Немедленно!

Дознаватель поднял голову, рассматривая черную тарелку динамика, привинченную в углу потолка, почти над классной доской. С улицы донесся лопающийся звук, и вдруг в ночной напряженной тишине зародился и взлетел гул человеческих голосов - словно морская волна нахлынула и сразу откатила.

- Что это? - испуганно спросила Ивкина.

Голес быстро выглянул в окно:

- Беготня. Что-то случилось.

- Боже мой! - продавщица вскочила с места и вдруг забилась почти в истерическом припадке: - Расстегните мне руки, сейчас же!.. Отпустите меня! Он же признался, что украл, я-то тут при чем?!..

- Сидеть! - рявкнул Голес, не отрываясь от окна. - Когда придет время, я тебя отпущу. Может быть, оно придет нескоро. Что это за Чемерин? Откуда ты его знаешь?

Продавщица всхлипнула. Чемерин, я, дознаватель - ничто ее не волновало, все ее существо подчинялось теперь лишь инстинкту самосохранения.