Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Значит, не поедешь больше? - она засмеялась. - Хорошо. Будем с тобой гулять, ты мне покажешь большие краны на реке - ага?

Голес осторожно потрепал меня за плечо:

- Хватит, не расстраивай ребенка. Мы-то с тобой понимаем, что гулять ты пойдешь не скоро. А вот на север поедешь обязательно.

Малышка неожиданно блеснула на него глазами:

- Ну-ка, отойди отсюда, хрен лысый!

Парень с блокнотом весело захохотал, глядя на посрамленного Голеса:

- Вот так вам! Она у нас - не промах, любого отошьет... Да, а что вы хотели?

- "Лакмус", - дознаватель погладил это слово языком, как конфету. - Трубин разрешает.

- Без Милы нельзя, - парень развел руками. - Я тут сошка мелкая, а она - начальник лаборатории. Подождите, посидите тут.

Кабинетик не поражал размерами и был заставлен картотечными шкафами, стеллажами, какими-то самодельными деревянными этажерками, и повсюду, даже на полу и двух столах, лежали огромные стопки листов, испещренных непонятными графиками и схемами.

Мы уселись. Ивкина в который раз заныла, протягивая руки, и Голес, наконец, сжалился и разомкнул наручники, предупредив:

- Смотри, это был жест доверия. Не вздумай обмануть, ты мне еще нужна.

- Зачем? - искренне удивилась она. - Вы бы меня отпустили, гражданин дознаватель, у меня дети, вставать рано, а я не спала толком.

- Правда - отпустили бы ее, - решился встрянуть я. - Все, что надо, я расскажу.

- Конечно, расскажешь, - кивнул он. - И что надо, и что не надо - тоже...

От его слов меня пробили холодные мурашки, до того странно прозвучала эта фраза: "Конечно, расскажешь...". Добрый человечек с лицом, склеенным из мягких розовых подушечек, вдруг перестал быть добрым - сейчас передо мной сидел стальной непробиваемый службист с глазами, которые он, как гвозди, вбивал в меня молотком.

- Что, Эрик? Ты меня боишься?

- Мне в туалет можно? - плаксиво сказала Ивкина. - Что это такое, схватили честного человека, держат в наручниках, по подвалам таскают... Я жаловаться на вас пойду! Да-да!.. Хоть в туалет отпустите.

Голес досадливо покосился на нее, встал было с места, но вовремя сообразил, что не пойдет ее сопровождать - ведь в таком случае придется брать с собой меня, а это будет уже чересчур даже для спецгородка.

- Есть тут туалет? - он раздраженно повернулся к парню с блокнотом. - Женский?

- Ну, понятно, есть, - тот от всей души, кажется, забавлялся ситуацией, бросив свои умные записи. - И женский тоже. И даже душ, если надо.

- Душ - не надо! - процедил дознаватель.

- А то смотрите, я покажу, - улыбнулся парень.

Я посмотрел на него и вдруг понял, что он - на моей стороне. Уж не знаю, что мне подсказало, может, интуиция - какая разница? Главное - я это понял и уставился на парня отчаянно. Тот мазнул взглядом по моему лицу, чуть шевельнул бровью, будто сгоняя муху, и деловито сказал:

- Идемте же!

- Нет. Вы ее отведете, - Голес махнул рукой в сторону двери. - Только быстро.

Парень встал, давя улыбку, кивнул продавщице:

- Ну что, пойдемте, милая, погуляем? Кстати, вас как зовут?..

Я с завистью проводил Ивкину взглядом. Мне в туалет тоже хотелось, причем все сильнее и сильнее, но я понимал, что Голеса это не проймет, тут нужен какой-то другой путь. Нельзя ни о чем его просить, качать права, унижаться - он лишь раззадорится, ощутив свою власть надо мной. Как я вообще мог подумать, что это - добрый, душевный человек?.. Ему было глубоко наплевать и на Ивкину, и на меня, и на Трубина, и на несчастную Полину - на всех, кроме себя, любимого. И я, кажется, догадался даже, отчего он вдруг так вцепился в это странное дело с листовками...

- Папа, я пить хочу, - девчушка по-хозяйски цапнула меня за ухо. - Мама всегда носится, бросает ребенка.

Я огляделся в поисках хоть какой-нибудь воды, но ни графина, ни бутылки поблизости не оказалось.

- Котенок, а что тебе принести? - я улыбнулся, сдерживая нервную дрожь.

Она лукаво и умно посмотрела на меня, словно понимала, что происходит, и сделала вид, что задумалась. На самом-то деле, кажется, она отлично знала, чего хочет - или не хотела пить вообще.

- Ну-ну? - подбодрил я, краем глаза отмечая, что Голес раздражается все больше.

- Хочу крем-соду, - возвестила девочка.

- Где же я тебе ее возьму?

- В буфете, - она развела ручонками. - Выйди и иди налево. Там на двери нарисованы ложка и вилка. У тебя деньги есть?

- Кажется, есть, - я похлопал по зазвеневшему карману.

- Эрик, ты никуда не пойдешь, - тихо и предостерегающе сказал Голес.

- Слушайте, ребенок пить хочет. Что за новости? Я куда-то сбегу, по-вашему? Из подвала?

- Ничего, мамаша придет, купит ей воды, - ворчливо отозвался дознаватель.

Я чувствовал: надо вырываться любым способом, иначе этот человек ради моего признания в несуществующем преступлении сделает все - и "лакмус" в этом списке может оказаться самой безобидной штукой. В ход запросто пойдут угрозы, кулаки, еще что-нибудь неприятное и страшное...

- Да погодите вы, Голес... - начал я укоризненно, но тут мне помогли.

Девочка, которая слушала наш разговор с все возрастающим любопытством, вдруг набрала полную грудь воздуха и заорала, заставив нас обоих вздрогнуть:

- Я - хочу - пи-ить!!! Ты чего к нам лезешь?! Уйди отсюда, пришел, понимаешь, и командует! Пить хочу, пить!!!..

В коридоре зашумели голоса. Девчонку, похоже, тут многие знали, и ее вопли взбудоражили специалистов всех номеров сильнее, чем неведомые посторонние на территории.

- Борис, у вас там все нормально? - крикнул кто-то, обращаясь, видимо, к парню с блокнотом, который почему-то никак не возвращался.

- О Господи, - пробормотал Голес, почти с ненавистью глядя на девочку.

Она примолкла, ожидая.

- Ладно, - наконец, решился он, - я принесу тебе. Где ключи от комнаты?

- Там, - малютка указала пальцем на гвоздь, вбитый в стену у дверного косяка. На нем болтался плоский ключ с клеенчатой биркой "307".

- Хорошо. Я вас закрою.

Он вышел, два раза повернув ключ в замке и сказав кому-то: "Все хорошо, девочка просто капризничает".

- Я не капризничаю, - пожала крохотным плечиком моя малышка и вдруг поманила меня пальцем, кивая куда-то в угол. - Возьми трубку, скажи: "Центральный".

- Как же ты сообразила? - я удивленно вглядывался в ее большие хрустальные глаза.

- Он хочет сделать тебе плохо. Я знаю. Он гадкий, он, если захочет, убьет и маму, и тебя, и меня.

Торопливо поцеловав в щеку, я оставил ее на стуле и подбежал в небольшому телефонному аппарату, притаившемуся на тумбочке за стеллажами.

В трубке раздался гудок, и приятный женский голос произнес мне в ухо:

- Коммутатор.

- Центральный, пожалуйста, - попросил я.

- Ждите.

Щелкнуло, запел тонкий зуммер, и другой голос, мужской, весомый, как контрабасный аккорд, представился:

- Центральный пост, Изумрудов, слушаю.

- Будьте добры, - как можно спокойнее сказал я, косясь на дверь, - разыщите специалиста-один Трубина, пусть возьмет охрану и подойдет в кабинет триста семь.

- Что-то случилось? Охрана вся на объектах.

- Требуется помощь его родственникам, дочери и внучке. Здесь человек, который, кажется... кажется...

- Он посторонний? - контрабасный голос встревожился.

- Да, посторонний, из города... - я торопливо придумывал, что еще сказать такого, что заставило бы его поспешить. - Он выдает себя за дознавателя, но... странно себя ведет. Угрожает, не выпускает никого из комнаты, надел на женщину наручники... - я умышленно не объяснил, о какой женщине идет речь. - Ребенок боится.

- Хорошо, сейчас разберемся, ждите! Борис, а это ты, что ли?.. - голос вдруг сделался испуганным.

- Да, - буркнул я и повесил трубку.

Голеса все не было. Я вернулся к девочке, сел рядом, погладил ее по голове, переводя дыхание.