Союз нерушимый (СИ)

- А, если не секрет, что случилось? Ну, на фронте, - поинтересовался я, глядя на то, как хороший работник и прекрасный муж пускает слюни на подушку.

- Он не рассказывал сам... Но я с командиром говорила. Им дали задачу высоту взять где-то во Франции. Высота укреплённая, а пространство голое, простреливается, почти половину его роты положили ещё на подступах. А потом, когда захватили, их окружили, - женщина тяжело вздохнула. - Наши просто пробиться не могли к ним - что-то случилось, то ли выбили их с позиций, то ли ещё что... Они держались там неделю. Без еды, воды патронов. Под атаками, обстрелами, раненые все. Люди с ума сходили, но держались. Осталось всего трое от ста пятидесяти человек, причём, двое - без рук без ног, а у моего - ни царапины, представляете? Как заговорённый. Вот с тех пор он и пьёт.

- Ладно, пьёт, - кивнул я. - Но руки-то зачем распускать? - мне было искренне жаль эту женщину. Без какого-либо желания её впечатлить, распустить крылья, показать, что я не такой, и прочее. Она рассказывала о том, какой её муж герой, а я видел только синяки.

- Что? - неумело солгала хозяйка. - А, это... Это я об углы в кухне постоянно бьюсь.

Сейчас я испытывал к хозяйке огромную благодарность и хотел сказать, что, если она ещё раз ударится об угол, то об угол ударится её ненаглядный, но прикусил язык. Не поймёт. Он его любит и рукоприкладства не простит: сцена в ванной тому подтверждение.

Перебравшись в комнату, я укрылся пыльным одеялом и постарался согреться и уснуть, но сон, несмотря на усталость, не шёл.

Зато очень хорошо думалось. Мысли, догадки, образы, предположения, факты и домыслы роились в мозгу, воюя друг с другом. Как протобелки в первичном бульоне они плавали, взаимодействовали, слипались или, наоборот, расщеплялись. Выстраивались в цепочки, отбрасывая ненужное, и создавали единый организм. Каким он получится - я не знал сам.

Голова была большой и горячей, как солнце, и, казалось, занимала собой всю комнату. Одеяло не сохраняло тепло, и меня крупно трясло, из-за чего, как мне мерещилось, дрожал весь барак. Пару раз приходил Голос - всё такой же насмешливый, но более громкий, заполнявший всё сознание. Я кричал, чтобы он убирался прочь, но мерзавец лишь хохотал и сыпал оскорблениями.

В один из таких приступов я увидел над собой женское лицо и с трудом вспомнил, что это - та самая женщина, которой я помогал затащить в комнату мужа-героя. На разгорячённый лоб легла холодная сухая ладонь.

- Господи! - воскликнула она. - Какой жар!

Скрипнула и хлопнула дверь моей комнаты, затем ещё раз - и соседка появилась снова, на этот раз с небольшим потёртым чемоданчиком-аптечкой: белым, с крупным красным крестом.

- Перевернитесь на живот!

Я попытался, но не смог и, к собственному стыду, был вынужден принять помощь.

Трусы поползли вниз, и я запротестовал - вяло, не в силах полноценно сопротивляться. По ягодице провели чем-то влажным и холодным, и в следующий миг туда вонзилось что-то тонкое и острое, а задницу начало словно распирать изнутри. Я негромко застонал.

- Терпите! Ох вы, мужчины. Все такие суровые, а стоит укол сделать...

Я очень плохо соображал, что со мной происходит, и подчинялся соседке бездумно, словно зомби. Мне дали таблетки - я послушно их принял. Принесли горячего чая - я выпил его, не чувствуя вкуса, но ужасно обжёг нёбо.

Сказали спать - и я, закрыв глаза, провалился в глубокий сон.

Утром я подскочил на кровати, как ошпаренный. В голове и теле была необыкновенная лёгкость, казалось, что я сейчас взлечу. Весь в липком поту, одеяло и подушка влажные, очень хочется в туалет.

Когда я сел, вставив ноги в сапоги, голова закружилась: пол как будто стал отдаляться и крениться, но схватившись за спинку кровати, я смог-таки подняться и, держась за ледяную стену, добрести до туалета.

Коридор показался бесконечно длинным и ужасно холодным. Сил не осталось совершенно: ночь, проведённая в бреду, едва меня не убила. Если б не внимательная соседка, услышавшая крики, то кончился бы майор Иванов - тут и к гадалке не ходи.

Как только я вернулся в комнату и снова лёг в постель, накрывшись омерзительно мокрым одеялом, дверь открылась и на пороге возникла спасительница - всё такая же растрёпанная, в сером махровом халате.

- Проснулись? - поинтересовалась она и исчезла: я даже не успел раскрыть рта для того, чтобы её поблагодарить. Однако скоро женщина появилась вновь: принесла табуретку, на которую водрузила поднос с тарелкой дымящегося густого куриного супа, куском чёрного хлеба, стаканом воды и целой россыпью таблеток.

- Спасибо большое э-э... - я сделал паузу, чтобы соседка представилась.

- Мария.

- ...Мария. Вы спасли мне жизнь.

- Да о чём вы? - отмахнулась женщина. - Ешьте-ешьте. Потом таблетки.

Не было нужды просить дважды. Очень скоро суп согрел меня изнутри, даря ощущение приятной истомы и сонливости. Даже не помню, когда последний раз ел такую вкуснотищу.

- Теперь таблетки! - скомандовала Мария.

Я повиновался.

- Лежите! - приказала спасительница, внимательно проследив, чтобы я выпил всё, как будто я был ребёнком, который мог их выкинуть. - Я на работу, если плохо будет, звоните в скорую.

- Спасибо, - меня переполняла благодарность к этой женщине. То ли от температуры, то ли от бессилия я стал ужасно сентиментальным: когда я благодарил Марию, глаза были на мокром месте.

- У вас есть, чем ещё перекусить?

- Да-да, - быстро соврал я, не желая более обременять соседку.

Она недоверчиво осмотрела мою пустую комнату.

- Ага, так я и поверила. Ладно, мужу передам, чтобы супом поделился. Вам есть надо.

- Не надо мужу, - сказал я, но соседка уже упорхнула.

Провалявшись в кровати и ещё раз вздремнув, я осознал, что мне стало намного лучше. А это значит, нужно проделать то, о чём я думал прошлой ночью, когда ползал в грязи и незлым тихим словом поминал Голос.

Одежда не успела просохнуть до конца, но на улице, кажется, немного потеплело. Я быстро оделся и, покинув барак, с наслаждением вдохнул свежий и слегка горьковатый московский воздух. Слабость постепенно отступала, но я всё ещё чувствовал себя довольно скверно: пошатывался и часто терял равновесие, когда кружилась голова.

Кое-как доковыляв до Бауманской, я увидел, что возле телеэкрана с новостями толпился народ. Подобраться поближе не было никакой возможности, но я и так догадывался, о чём там говорится.

Поэтому, скурив заначенную в кепке сигарету, запрыгнул в ближайший автобус и, протолкавшись сквозь плотную толпу, вцепился в жирный скользкий и нагретый чьей-то ладонью поручень. Со всех сторон меня стискивали тела других пассажиров - разгорячённые и мокрые.

Чёртова жестянка очень часто и резко поворачивала, подпрыгивая на мелких ямах, а недостаток воздуха и жара дурманили сознание, поэтому через десять минут, показавшихся несколькими часами, мне в очередной раз стало очень плохо.

В глазах потемнело, рука соскользнула с поручня, и я бы точно упал, будь в салоне хоть немного просторнее.

- Мужик, ты держись, а не виси на мне! - пробасил кто-то над ухом.

- Простите... - сказал я и попробовал схватиться за один из трёх поручней, маячивших у меня перед глазами и периодически собиравшихся в один. Промах, ладонь зацепилась за горячий воздух.

- Да он же пьяный! - я повернул голову и рассмотрел, словно сквозь туман, сморщенное старушечье лицо. Его обладательница гордо, как на троне, восседала на "месте для инвалидов и ветеранов".

- Я не пьяный, - дёрганье головой должно было означать отрицание, но получилось больше похоже на нервный тик.

- Да ты себя-то видел? - не унималась старуха. Её громкий высокий и скрипучий голос звучал как скрежет мела по сухой школьной доске. - Алкаш! Уже нажрался!

- Я болею, - огрызнулся я. - Плохо... Температура.

- Как не стыдно обманывать-то, а? - заголосила бабка. - По тебе же видно, что ты уже шары залил!