Союз нерушимый (СИ)

Поэтому гуляние в ресторане никогда не прекращалось. Алкоголь лился рекой, звучали песни, дефицитные деликатесы поглощались центнерами, жёны сбегали от мужей, а те громко хохотали, прерываясь лишь, когда один из них вспоминал, где находится, с ужасом в глазах оглядывал зал и вновь набрасывался на коньяк и икру - только бы забыться.

Обратная сторона высотки сияла так же, как фасад.

Я подошёл к крошечной будке охранника, установленной у железной калитки, которая перекрывала небольшую бетонную дорожку из "Большевика" в скверик, где я проторчал под дождём уже чёрт знает сколько времени.

После моего стука окошечко открылось и показалась часть лица: часть - потому, что целиком холёная морда поместиться в нём не могла по определению.

- Чего надо?

- Простите, любезный, - начал произносить я кодовую фразу этого месяца. - На балет не тут впускают?

- Балет будет завтра, - привычно ответил охранник. - Но вы можете пройти и посмотреть афишу. Замок тихонько клацнул, пропуская внутрь.

"Большевик" нависал надо мной, переливаясь огнями. Высотка была выстроена уступами: первый, практически фундамент, состоял из пяти этажей и был занят, в основном, хозяйственными помещениями.

Гастроном, кинотеатр и театр, столовая-ресторан, гаражи, склады, охрана - всё располагалось здесь и частично под землёй. Второй уступ включал этажи от пятого до тринадцатого - апартаменты среднего уровня на одну-две комнаты.

Далее, от тринадцатого до двадцатого, комплекс превращался в башню, и начинались квартиры высокого класса - для депутатов, высшего звена совслужащих и прочей элиты. Выше был только пентхаус (который, разумеется, назывался как-то иначе, но по сути был именно пентхаусом) и острый ярко подсвеченный шпиль с рубиновой звездой на вершине.

Из ресторана на втором этаже доносилась музыка. Прекрасный женский голос пел что-то весёлое, отчего хотелось пританцовывать. Один из множества служебных входов встретил тёмным узким подъездом, заставленным всяким хламом: старая мебель, мётлы, огромные холодильники. Я прошёл вперёд и увидел то, что изначально искал - так называемый "мусорный" лифт. Он находился той же шахте, что и обычные, но представлял собой подвесную корзину, в которой работали мойщики окон - узкий, длинный и открытый, лишь огороженный невысокими бортиками. Управлялся лифт огромной квадратной хреновиной с тремя затёртыми кнопками - вверх, вниз и стоп.

Я нажал "вверх", загудел электродвигатель, закрутились колёса-блоки, наматывающие тросы, и под аккомпанемент работающего генератора я начал возноситься по тускло освещённой шахте. Горящие лампочки на небольших площадках перед дверьми выстраивались в бесконечную линию, терявшуюся где-то наверху. Гуляли сквозняки, свистевшие в ушах пронзительным, похожим на плач ветром, жужжал мотор, скрипели тросы, а я провожал взглядом площадку за площадкой.

Подобные лифты были символом Конторы и моим любимым её изобретением.

Двери на площадках каждого этажа вели в тёмный технический коридорчик и далее - в кухни каждой из квартир. Обслуга выносила туда мусор, старый хлам и прочие ненужные вещи, которые потом грузились в лифт и вывозились: поэтому большинство площадок попахивало и было забито чёрными полиэтиленовыми мешками, деревяшками и строительным мусором. На одной я заметил женский полноростовой манекен.

Но на этих же лифтах в квартиры приезжали никем не замеченные "добры молодцы": одни в форме и фуражках с алым околышем, а другие - в чёрных пальто, скрывавших горячие сердца. Они будили хозяина, брали его с семьёй под белы руки и проводили те же манипуляции, что и прислуга с мусором. Как шутили - сдавали на утилизацию. По-моему, очень символично.

Я мурлыкал под нос строки "Всё выше и выше и выше", считая этажи. Один раз меня обогнал, обдав потоком воздуха и раскачав "колыбель" скоростной пассажирский лифт. Похоже, кто-то, засидевшийся в ресторане допоздна, возвращался домой.

Моя остановка.

В тесном тёмном коридорчике пришлось наощупь протискиваться между старыми шкафами с инвентарными номерами, древними сундуками и кучами картонных коробок, но я справился. Дверь, ведущая в квартиру убитого депутата, была оклеена красно-белой лентой, которую я без сожаления сорвал и, набрав длинный универсальный пароль, услышал щелчок.

Сезам открылся.

Тёмная кухня была неприлично просторной: её площадь равнялась всей моей старой квартире. Во тьме я различал белый силуэт холодильника, синеватые очертания мебели, какие-то картины на стенах. В окна сквозь тюль проникал багровый свет ночной Москвы. В широком коридоре произошёл конфуз: я испугался зеркала - заметив движение, отскочил обратно и лишь потом понял, что фигура, метнувшаяся за угол, принадлежала мне самому. Однако сердце уже вовсю стучало, обливаясь кровью и бросая меня в жар.

Зеркало висело у входной двери - огромное, в полный рост, в массивной резной деревянной раме. Рядом с ним, почти под потолком, хозяин расположил раскидистые лосиные рога, усеянные меховыми шапками, как фруктовое дерево плодами. На самом потолке - громадная люстра с хрустальными "каплями". Широкие двустворчатые двери вели в комнаты: я обнаружил спальню, зал и кабинет.

Стены с бордовыми обоями, мебельные гарнитуры из хорошего дерева, произведённые в Германии и Италии, занавески, хрусталь, статуэтки, фарфор, огромные часы с маятником, на полу паркет, укрытый красными коврами и сусальное золото повсюду, - полнейшее мещанство.

Подумав, я первым делом посетил ванную комнату (чистота, огромная ванна, мягчайшие и пушистейшие полотенца, даже смесители из сияющей бронзы, чёрт бы их побрал) и распотрошил аптечку, вытащив из неё всё, что могло помочь побороть простуду. После этого, отдавая себе отчёт, что рискую умереть от обилия впечатлений, прошёл на кухню и открыл холодильник, увидев содержимое которого, едва не захлебнулся слюной и желчью: первой - от голода, второй - от зависти. Половина головки шикарного ароматного сыра, пара палок сырокопчёной колбасы, красная рыба, маленькая баночка чёрной икры, - и это не считая прочей мелочёвки, фруктов (уже успевших подгнить), варенья и прочего... Хорошо быть депутатом.

Я закрыл холодильник и, отдышавшись, понял, что не смогу уйти, не прихватив что-нибудь из этого богатства.

К тому же, нос, привыкший к ароматам суррогатов, прямо-таки кричал, что где-то тут, в одном из подвесных шкафов, полных разных баночек и скляночек, есть кофе. Очень хороший кофе.

Помародёрствовав как следует, я задумался над тем, куда всё это добро сложить, и, в поисках сумки для экспроприированного, залез в массивный резной гардероб, расположенный в коридоре. Мне хватило бы какого-нибудь простецкого баула, однако внутри, помимо нескольких чемоданов и выцветшего брезентового вещмешка, нашлось нечто куда более любопытное. Я извлёк из тёмно-зелёного чехла патронташ и двуствольное охотничье ружьё. Дорогое - приклад из качественного дерева, какая-то резьба на металлических частях. Красиво. Очень красиво. Оружие было в прекрасном состоянии: начищено до блеска, ни пятнышка. Видимо, хозяин собирался в выходные съездить в лес - пострелять кабанчиков в компании таких же больших шишек, но не срослось - сам стал добычей неизвестного охотника.

В кладовке отыскался хороший и ни разу не использованный польский набор инструментов, из которого я реквизировал пилу по металлу и отправился вместе со всем награбленным в кабинет.

Звуки шагов поглощал мягчайший ковёр. Огромный деревянный стол со столешницей, накрытой оргстеклом, скрывал в себе невероятное количество всяких ящиков, ящичков и потайных ячеек, в которых лежала целая куча вещей - канцелярия, электродетали, инструменты, свёрнутый в несколько раз флаг СССР, кипы квитанций и исписанных черновиков.

Терминал на столе был включен: внутри моноблока размером с ламповый телевизор что-то поскрипывало и жужжало, но нужно было знать пароль, чёрт бы его побрал.