Завещание Малого Льва

— Такая странная ваша Рохини, — шепнула она ему на ухо, — на Пьелле у нее исследовательский центр, на Тритае — оружейный завод, а на Земле — бордель. Зачем ей всё это сразу?

— Развлекается, — усмехнулся Льюис, — ему так интересней.

— Ему?

— То есть ей.

Девушка и на него посмотрела как на больного. Он выпил третью чашку и понял, что надо принести еще пару бутылок. У Ассоль они есть наверняка.

— Я скоро приду, — сказал он, хлопая Наэрооо по плечу, — не расходитесь.

— И не собираемся.

Ивринги были коллективистами. Они редко расползались по своим комнатам и сидели там в одиночестве. Обычно они всегда держались дружной командой. Их даже нельзя было поделить — половину здесь, половину — в Центр Связи. Льюис махнул Грэфу и вышел в коридор.

В коридоре он ослеп от темноты. Яркий закат так и горел перед глазами. «А в пустыне, — подумал он, — в пустыне ветра. Завтра опять всё расчищать по-новой. И голова с похмелья болеть будет…»

В покоях Ассоль громыхала музыка, чудовищно однообразные удары сотрясали и пол, и потолок. Она стояла перед зеркалом в одних шортах и критически себя рассматривала. Сослепу он даже не сразу ее заметил, и уж потом только рассмотрел какие-то царапины по всему ее телу. Сначала просто увидел ее тело, тоненькое, хрупкое, по-детски угловатое, как у Анастеллы когда-то, и понял, что ему вообще-то надо бы уйти отсюда.

— Льюис! — обернулась она, лицо было заплаканное и несчастное.

— Что детка? — только и мог он выговорить.

— Льюис, — повторила она и зарыдала.

— Что это с тобой?! Что случилось?!

— Такая гадость, — сказала она, всхлипывая, — ужас просто… противно, да? Мерзко…

— Ну, почему? — он шагнул к ней, прикоснулся к ней ладонями, к ее гладкой как у младенца коже, к ее тоненькому стану, который умещался и будто таял у него в руках, — подумаешь, царапины! Помажем, и пройдет. Где ты такой репейник нашла? Лезешь везде…

И, наверно, он гладил ее немного дольше, чем нужно, может даже всего на секунду дольше… но было поздно. Она почувствовала. Всхлипывая, она резко повернулась, повисла у него на шее, обвила его и руками и ногами, запрыгнула как маленькая обезьянка на дерево, вцепилась, вся дрожа, и отчаянно стала покрывать его поцелуями.

— Льюис, Льюис, Льюис…

В окнах догорал закат. Кончилась музыка, затихла у него подмышкой неукротимо-пылкая девчонка со своей безумной любовью и такой же безумной жаждой, чтобы любили ее. Она прижималась гибким тельцем и тыкалась в него губами и носом как котенок. И он даже ни о чем не жалел. Он даже в шоке не был от того, что только что произошло. Даже если бы он знал, что после этого умрет, он бы всё равно не отказался.

Судьба долго издевалась над ним. Он был мальчишкой и любил девочку-подростка Анастеллу. Она его бросила. Это было давно, но боль осталась. Он всё еще искал ее, эту девочку, он хотел ее вернуть, он хотел ей что-то доказать и он хотел ею насладиться. Хотя бы один раз.

Теперь можно было и умереть. Наслаждение было таким ошеломляющим, что всё рядом с этим меркло. И дело было даже не в том, что Ассоль — Прыгунья, страстная, сладкая и беззастенчиво-опытная в этом деле. Просто ему казалось, что к нему вернулась его первая любовь, юная художница Анастелла… и он ликовал!

— Пора, — сказал он, вынимая из-под нее руку, — ивринги ждут.

— А ночью придешь? — распахнула она свои голубые, прямо по-детски невинные глаза.

Он отвернулся, застегиваясь.

— Ассоль… ты же понимаешь, это не может повториться.

Она тихонько ахнула и уткнулась лицом в подушку. Сердце сжалось. Тут только он начал понимать, во что впутался.

— Я твой брат, — напомнил он, — видел бы дед Ричард, чем его внуки занимаются…

— А кто сказал, что это нельзя?!

— Ассоль… я твой брат. И у меня есть жена. Ты же об этом знала.

— Да ты ее не любишь!

— Ошибаешься, Ассоль. Я ее люблю.

— Не любишь, неправда! Ты ее и видеть не хотел! Это папа вас свел, чтобы Сию подразнить. Вот и всё! Я же слышала!

— Что ж, скажи спасибо папе.

Он и хотел бы быть мягче, да с ней не получалось.

— Льюис! — визгнула она у него за спиной.

— Прошу тебя, Цыпленок…

Он снова обернулся. Она сидела голая на кровати, так и не разобранной, со смятым покрывалом, такая несчастная, такая всклокоченная, такая потерянная и такая всё еще желанная, что ноги сами повернули к ней. Он сделал шаг и через силу остановился.

— Не мучь меня, Ассоль. Всё равно же ничего у нас не получится.

— Это с ней у вас ничего не получится, — всхлипнула Ассоль, — потому что она тоже тебя не любит. Все уж заметили! Прячетесь друг от друга… она Кондора любит.

— Что ты болтаешь?

— Она с ним всегда, а не с тобой.

— Что с того, — хмуро проговорил Льюис.

— Ничего! — выкрикнула Ассоль, — думаешь, ты один такой красавец и Прыгун? Кондор тоже хорош и доктор к тому же. Только их вместе и вижу. Ты-то тут при чем?

— Прекрати, Ассоль. Ты ничего в этом не понимаешь. Скирни бы врать не стала.

— Да она тебе благодарна как собака, за то, что ты ее вытащил с Оринеи! Она тебе всю жизнь врать будет. И ты, дурак, считаешь, что ты ей что-то должен. Вот и вся ваша любовь!

— А у нас, по-твоему, что? — усмехнулся он с горечью, он ей не поверил, но от одного предположения просто деревенел, — у нас с тобой что?

Она заморгала удивленными глазками, не в силах определить, что же это такое между ними было.

— Ты прости меня, Ассоль. Конечно, я не просто так, ты мне нравишься, но больше этого не повторится.

Похоже, она ему тоже не поверила, такой упрямый и не смирившийся у нее был взгляд.

Льюис вышел в коридор, разумеется, забыв про бутылки. Прошло не больше часа, а казалось, что целая вечность. Наступила новая эпоха. Он зашел сюда нормальным, а вышел извращенцем: переспал со своей сестрой, почти ребенком, и сделал несчастными сразу двух женщин: и ее, и свою жену.

Потом он подумал, что надо бы еще выпить, что не такой уж эта Ассоль и ребенок и не родная ему сестра, а двоюродная, где-то даже такие браки допускаются. И не он первый изменяет своей жене, которая к тому же его и не любит. В общем, он решил не думать об этом и жить дальше.