Марсианин. Третья часть (СИ)

  Глава вторая

Но вот завтрак завершен, и после ритуального омовения рук и передачи короны и мантии брату Ооста прошел в маленькую дверь и, спустившись по ступеням в подвал, очутился в полумраке мастерской. Его уже ждали здесь Маоти, Ауллин и молчаливая Келла. Увидев господина, Маоти и Ауллин встрепенулись и ожили. Маоти опустила голову и, явно волнуясь, но не открыто, а, как бы борясь с собой, бросала из под густых ресниц короткие влажные взгляды, Ауллин наоборот смотрела откровенно зовуще, прямо в глаза и улыбалась особой смелой, сводящей с ума улыбкой, которая заставляла учащенно биться сердце. И даже Келла попыталась изобразить на своем лице радость и очарование, правда, ничего кроме пошловатой гримасы разбитной девицы у нее не вышло. Но от нее многого и не требовалось... Она никогда не покинет пределов дома. А вот затейницей Ауллин Моорот-Ю будет доволен... Он-то обрадуется, обрадуется ли Ауллин, - усмехнулся Ооста. Знать бы, что у них там в голове... Неужели совсем ничего?

Нет, сегодня он не собирался тратить время на утоление потребностей тела. Жестом отослав их прочь, подошел к бассейну. В глубине его среди мелких моросящих брызг, скрывалась, она.

- Лиудау,- позвал он негромко. - Вчера он научил ее откликаться на имя. И тот час же она вышла из голубоватого полумрака. Капельки воды светились на ее необычайно светлой коже, влажные волосы прилипли к шее и щекам. Он подал ей руку, чтобы помочь выбраться из фонтана. Она взглянула испуганно, и взгляд этот пронзил Ооста сердце. Это был взгляд той Лиудау, которая повторилась в этом его творении. Кажется, самом лучшем.

Хороша она была или нет, Ооста не знал. Тело ее было непривычно округло, волосы светлы, пропорции необычны, однако он старался передать все, как помнил: именно такая она и волновала его, именно эти отклонения старался припомнить и воспроизвести он наиболее точно. И вот теперь обнаженная, вялая, словно только что проснувшаяся, стояла она посреди мастерской, а он придирчиво осматривал ее. Какую по счету? Сколько было их, неудачных попыток повторить образец. И вот, кажется, получилось. Тому доказательством его волнение. Ведь именно так играла его кровь, когда он увидел ту, Лиудау - приведенную им из мира туннелей. Он кликнул Келлу и велел коротко:

- Поводи ее.

Келла взяла Лиудау за руку и повела во двор. Выводить новую женщину было ее делом. Она выводила их всех, потому что была первой. Воинов выводил Коут-Я. Воинов должны были выводить человек. Он смотрел им вслед. Было что сравнивать.

Например походки. Келла шла неуклюже, перевалисто, крепко и основательно прижимаясь ступнями к земле, Лиудау - совсем другое дело. Конечно же, движения ее были неточны, она ступала неуверенно, но то была неуверенность живой женщины, ослабевшей после болезни. В ее движениях было столько тонкостей, за которыми угадывалась и слабость мышц, и головокружение, и усталость. Просто она еще не проснулось. В ней было все, что впоследствии само, без обучения и тренировок найдет свое место. Ее не надо будет учить: умение придет из глубин тела, когда оно окончательно проснется. И тот час же произошло одно из таких маленьких пробуждений. На пороге Лиудау вдруг замерла и отшатнулась от проема двери, инстинктивно прикрывая руками пах. Вот оно! Такого еще не было. Келла коряво, в два приема, повернулась и схватила ее за руку. Но та вырвалась и отпрянула от двери. Растерянно оглянулась и посмотрела на Ооста, словно ища у него поддержки. Их взгляды встретились: он не мог ошибиться. Она не просто смотрела на него, не просто фиксировала его взглядом - она его видела. Это был взгляд по-человечески содержательный, взгляд не имитирующий осмысленность, а действительно осмысленный. Он был таким же, как у настоящей Лиудау, когда она очнулась у него в мастерской.

- Оставь ее, Келла, - крикнул он, значительно громче, чем позволяло грандское достоинство. Впрочем, перед кем было скрывать волнение: творения - не люди. Что их стесняться? И снова ему пришлось удивиться: Лиудау вздрогнула от его крика. Неужели он создал живое!? Неужели он достиг того, к чему призвали стремиться Ушедшие, что было смыслом творчества? Сгустить мысль в плоть - это еще далеко не все, что требовалось от мастера. Воплощенный образ должен обладать притягательностью для снисхождения сущности. Он должен быть притягателен и удобен для ее вселения. Откуда должна явиться эта сущность никто из живущих не мог знать. Это высшее таинство, как и таинство сотворения мира и введения в него людей Хаки. Как гласит предание давным давно Ушедшие привели из подлунного мира в мир, покоящийся под хрустальными небесами терпящих бедствие их далеких предков. Жестокие враги подвергли их истреблению и почти истребили, но блестящая колесница вышла из моря, источая ясный свет, и Великий Ушедший оградил сгрудившихся на побережье стеной света, повергнув врагов в ужас. А потом случилось так, что чудесным образом они оказались здесь, в этом дальнем краю, огражденные от врагов могучими смыкающимися с небесной твердью горами. И никто, кроме самих Хаки, уже не чинил над народом насилия, никто не угрожал им, потому что не было рядом других племен. И сказали Уходящие перед тем как уйти - вы избранный нами народ. И есть у вас

Он велел одеть ее и, оставив у струй фонтана, чтобы брызги орошали тело, вошел в дом, потому что не мог оставаться в этот миг один. Его не ждали. Брат и Коут-Я, прервали разговор и удивленно подняли головы. Он были в затруднении: обычай требовал, чтобы они встали и приветствовали его, как господина, однако другой обычай, согласно которому Ооста в дневное время терял свое грандство и благородную приставку "Ю", предписывал относиться к нему, как к простолюдину. Коут-Я поступил, согласно первому обычаю, брат же остался сидеть. Только заметно напрягся. Это задело Ооста. Не тем, что тот выбрал вариант - он и сам был спесив, - а то, что он воспользовался предлогом продемонстрировать свою неприязнь.

Но обижаться было не на что - формально брат был прав: при свете дня Ооста был ремесленником, брат же его в любое время суток оставался благородным.

- Достойный Коут-Я, не затруднит ли вас последовать за мной? - Обратился он к побратиму в тоне распоряжения. Тот покорно склонил голову. Пускай же этот спесивец посидит в одиночестве, поломает голову, о предмете их беседы, а заодно и поразмыслит о себе.

Глава третья

Ооста славился своим выездом. Его гомакоты, хотя и уступали в резвости настоящим, были неутомимы и не нуждались в пище. Они достигли предгорья к вечеру, когда зелень заката уже залила горизонт. Ооста, не спешиваясь, наблюдал, как умело и слаженно воины принялись разбивать лагерь. И подумалось ему, что, когда умрет последний человек, в стране останутся только иные, образом и подобием напоминающие их. Что они будут делать? По-прежнему выполнять то, для чего были предназначены? Или же, оставшись без хозяев, заживут какой-то своей жизнью? А, может быть, разбредутся по стране или рассядутся на берегу, поближе к воде и застынут, словно изваяния.

Коут-Я молчал рядом. Он умел молчать, не обременяя этим молчанием других и не тяготясь им сам. Подошел десятник и, поклонившись, доложил, что постели приготовлены. Усталость вязла свое, потому не стали затевать ужин, тем более, что перекусили в седлах, а сразу легли. Небесный купол угасал. Голубизна его меркла, на землю спустились сумерки.

- Коут-Я, - спросил Ооста, - как ты полагаешь, что будут делать бессмертные, когда нас не станет?

Тот не удивился вопросу. Впрочем, он никогда ничему не удивлялся.

- Я думаю, господин, они займут наше место и будут делать то, что сейчас делаем мы.

- Зачем им нужно это, достойный Коут? Им нет необходимости заботиться о пропитании для себя и одежде, у них нет желаний. Им ничего не требуется... Разве они способны на что-то без нас?

- Я думаю - да... Сейчас им это ни к чему. А вот когда надо будет самим решать, как жить, придется об этом задуматься. Среди них появятся вожди и ведомые. Одни будут думать и руководить, другие - подчиняться. Лиудау может стать великой правительницей.