Реинкарнация и (СИ)

Лиза прижалась к железному корпусу мужа, словно пытаясь с ним слиться. Дунул ветерок и скрыл две, сросшихся в одну фигуры в густом снегу лепестков…

1996 год.

Московский Патриархат утверждает: всякая власть от Бога. А я наблюдаю за повелителем стаи альфа самцом павианом либо нашим ближайшим родственником шимпанзе и сомневаюсь, что Творец во все сует нос. А мы лишь размечтались, что далеко отошли от обезьян.

ВЛАСТЕЛИН ДЖУНГЛЕЙ

Герцог разжал пальцы и полетел сквозь густую зелень. Пробив верхний и средний ярусы лесного царства, он ухватился за лиану и ловко перенесся на ней к, затаившемуся в кустах, пузатому бананоеду.

– Привет, граф, – громко приветствовал герцог. – Что опять за старое?

Граф Прушинский с усилием проглотил застрявший от неожиданности кусок банана, смущенно опустил глаза.

Хозяин леса больно стегал толстые бока и отчитывал воришку:

– Председатель Мао не зря говорил, что ты втихую жрешь бананы.

– Врёт, врёт! – нагло оправдывался Прушинский, пряча бананы за спину. – Он сам их рвет без спроса.

– Все вы хороши! Растаскиваете народное достояние! Лучше бы делом занялись! – гневно кричал Герцог Брумель, лупил, пустившего слезу, графа, но постепенно перешёл на спокойный тон:

– Что прячешь за спиной? Ага, бананы! А говорил, что не воруешь! Ну, да ладно. Поскольку ты – министр торговли, то займись обменом этих бананов на манго… у властелина манговых зарослей. Один плод дарю тебе. Остальные – мои. Обманешь – убью. Топай.

Прушинский мигом растворился в листве, а Брумель, в тяжелых думах, прислонился к шершавому стволу. Рои черных мыслей мучили президента банановой рощи. Все стремятся набить ненасытные утробы, а кто понаглее – спихнуть главу республики с теплого места. Впрочем, все джунгли таковы. Ему подумалось даже, что Христос указал неверный путь, вознесшись голым на верхушку высочайшего древа. Брумелю часто приходили крамольные мысли о Христе. Вслух о них не скажешь, но герцог все больше убеждался в ложности Учения. Плохо быть голым в сезон дождей. Неудобно, отвратительно спать между землёй и дождливым небом. Да и с земли не упадешь, не качает, приятно и мягко в траве. Он устал от птичьей жизни. Его гнездо рядом с аистовым. Как опостылел их бьющий в нутро клёкот. Он доводил почти до сумасшествия. Иногда даже сам подыгрывал их музыке зубами, едва сдерживался от стука головой, подобно дятлу о ствол.

Брумель потянулся в нежной пахучей травке и, не боясь свалиться, несколько раз повернулся с бока на бок. Как хотелось устроить жилище на земле, но нельзя – табу. Президент мигом лишится власти, – нарушь он Великое Учение.

Послышались хруст веток и смачное чавканье. Брумель внимательно проследил за колыхающимся подлеском, – ломая валежник и непослушные ветки, шёл Прушинский. Он доел манго, и, на глазах у притаившегося президента, впился во второй. Он еще не успел проглотить истекающий ароматным соком кусок запретного плода, как карающая рука закона больно ухватила за жирный волосатый загривок.

– Сколько можно повторять? – трясла крепкая власть пройдоху. – Не жри чужого!

Но граф попался не впервой и, как всегда, понадеялся на свою примитивную хитрость и наглость. Впрочем, больше не на что было надеяться. Не на мощь же своего живота, дряблые ноги и руки.

– Я не ел! – возмущенно защищался обжора. – Лишь надкусил обещанный манго. Вот остальные, держи.

Он протянул оставшиеся три плода и запустил зубы в надкушенный.

– Это – все?! – опешил Брумель и оценил купеческую службу подчиненного крепкой затрещиной.

Прушинский шмыгнул под куст переваривать обидную президентскую милость и манго.

Гнев герцога испарился вместе с битым министром, но тревога осталась. Даже ароматный манго не подсластил мрачный настрой. Завтра – президентские выборы. Он с Прушинским так налегали на бананы, что все глядели на него косо. Чтобы переизбрать его на новый срок, необходимо чудо. Чудо?! Так, так, так… Чудесная догадка осчастливила лицо президента. Уверенность, готовность к предвыборной борьбе мигом смели тревогу, преобразили Брумеля.

– Эй, Прушинский, вылезай, – крикнул он под куст.

– Нет дураков, – осторожничал граф. – Опять лупить будешь.

– Не бойся, вылезай. Дело есть.… Да побыстрее, а то действительно поколочу.

Граф вылез из-под колючего убежища и услышал планы предвыборной кампании герцога. Он тихо нашептывал хитроумные замыслы в любознательное ухо собеседника, – соперник не дремлет. Плутоватый сообщник согласно кивал и похохатывал…

На большой поляне собралось все племя. Председатель Мао поносил во всю доступную ему силу ораторского искусства президента. От недостатка слов он выражал силу гнева мощным стуком в грудь. Гул в легких подкреплялся одобрительным рыком толпы.

Власть Брумеля таяла на глазах, ничто не давало шансов сохранить президентское место. Мао же не видел больше соперников, чуял, как открываются перед ним банановые закрома и сладкий дурман власти над лесным царством. Опьяненный успехом, он расписывал блага своего будущего президентства. Избиратели купались в банановых грёзах.

Брумель только иронично пофыркивал, но, наконец, терпение лопнуло:

– Хватит чушь молоть! – прорычал он. – Столько бананов не растет в нашей роще, а аппетит Мао покрепче моего.

Мао сразу перестал выпячивать грудь и толстый живот – доказательство ненасытности.

– Но я хотел сказать не о никчемных бананах, а о сокровенном завете предков – об Учении, – Брумель грозно вскинул суковатую дубину – символ власти, призывая к спокойствию. – Мы должны чтить предков, ибо от них наши славные имена, но ещё больше обязаны почитать Учение, ибо оно Богом даровано праотцам нашим.

– Тихо, – прорычал он.

Недовольное племя нехотя успокоилось. Никто не желал отведать крепкого букового скипетра. Но в мыслях решили передать буковую погонялку на следующий год Мао. По крайней мере, сейчас он обещал бананы, а не тумаки.

– Учение говорит, – продолжал Брумель, – за грехи наши разгневался Господь. Он прислал к нам Христа, и Тот учил нас искуплению грехов, Сам был примером жизни праведной. Учил не скрывать грехов – и оголил тело. С тех пор мы не знаем лживых одежд. Учил быть ближе к Богу – и взлез на высочайшее дерево, а по нему вознесся на небеса. С тех пор наш дом – дерево. Но больше нет у лесных исполинов крон, упирающихся в небо. Вот мы и обречены искупать грехи между землёй и небом. Время искупительных страданий не было напрасным, – мы прощены и можем возвращаться на, давшую жизнь праотцам нашим, любимую землю.

Гул негодования поднялся над толпой. Только одно может существовать наказание за столь великое кощунство – смерть. Как он мог звать от чистых небес на грязную землю?! Разъяренная безликая масса, в фанатичном порыве, плотно обступила Брумеля.

Президентский скипетр больше не страшил борцов за веру.

– Христос вернулся! – ошеломил обезумевшее племя герцог. – Он поручил мне вести вас на землю.

– Ты лжёшь! Лжёшь! – рычали озверевшие фанатики.

Когтистые руки вновь потянулись к президенту.

Мятежный правитель умело держал свой народ в страстном порыве, но не давал фанатичному накалу дойти до взрыва. Герцог и сейчас остановил бешеные глаза, жадные руки, брызжущие слюной и ненавистью рты:

– Он обещал явиться по зову моему.

– Если хочешь жить, – зови скорее! – выразил общее нетерпение и недоверие Мао.

– Да, да… мы долго ждать не будем… быстрее, быстрее! – роптало собрание.

– Позор, позор! Разве можно Сына Божьего торопить?! – стыдил президент лесных граждан.

К нему опять устремились хищные лапы. Тянуть с чудом было больше нельзя. Брумель зычно крикнул в небо:

– Христос, Бог наш, явись пред ничтожными детьми Своими! Научи жить нас. Мы будем верны Твоему завету, а отступникам – смерть.

Сначала ничего не было, и толпа вновь зароптала, а Брумель панически заволновался. «Обманул, подлец!» – решил он. Герцог напрасно проклинал сообщника и весь мир. Не успел он распрощаться с солнцем, небом, жизнью, властью и бананами, как ветви самой высокой верхушки затряслись, и на развилке показался граф Прушинский. В волосах его торчали орлиные перья, лицо размалевано углем и красной глиной, тело прикрывал невообразимый ворох шкур и листьев. Его бы не узнал, если бы только сам не наряжал, даже Брумель.