Город, отделяющий от неба (СИ)

***

В глубине четырёхкомнатной перепелиной хаты долбила басами музыка, временами заглушаемая девичьим визгом и взрывами хохота. Народ употреблял принесённую Русланом бражку (Фред орал на весь дом, спасибо, дескать, Горбачу за водочный блэкаут), кое-где смолили косячок. Терпкий табачный дым мешался со сладковатым ароматом ганджубаса. Панюта сидел на кухонном табурете мрачнее тучи, думая, что Кляшторный, пожалуй, теперь может оповестить всех мало-мальски толковых тренеров на районе, каким конченным мудаком оказался Пашка Золотая Рыбка. Никто не возьмёт к себе в зал пацана, пославшего в пешее эротическое заслуженного тренера и человека с обширными знакомствами. А, ебись оно всё, подумал Панюта с ожесточением и одним махом выхлебал полстакана мерзкой вонючей жижи.

- Да забей ты на этот спорт! - жарко дышал ему в ухо Фред полчаса спустя. - Карьера сам-мнительная! Пару сотрясений словишь - и ага! Но навык у тебя классный. Видал я, как ты Кэмела завалил - будто кувалдой! Давай, ходи с нами: всё в шоколаде будет. Я научу, что делать. Ты, брат, не чуешь пока, но времена такие жирные настают... человек с понятием быстро приподнимется.

- А ты, значит, с понятием? - спрашивал Панюта. Алкогольные пары вогнали его в ещё больший мрак.

- Я-то что! Но знаю таких людей... будем за них держаться - не пропадём!

- Да кому ты нужен... Фредди...

- Зря злишься, Круглый. Ты думаешь, я не понимаю: каждый сам за себя. Но большим людям помощники нужны. Сами они ручки утруждать не станут.

- Шестерить предлагаешь?

- Ты базар-то фильтруй, волчонок! Не шестерить, а работать. Хотя да, ты-то теперь на завод ебошить пойдёшь, тебе-то чего.

- Не пойду на завод, - с яростью огрызнулся Пашка, едва удерживаясь от желания провести крюк справа, прямо с табурета.

- А куда? В девятый класс тебя, дуболома, никто не возьмёт. Вот я и говорю: шарага, армия, завод, жена, геморрой, спиногрызы. Давай, пиздуй в светлое будущее!

- Ты-то прямо большие дела вертишь! Чего тогда из Перепела пылесосом тянешь?

- А-а, так ты его нравственность охраняешь, что ли? Ну, Панюта, ты и лошара! Я твоему корешу за его лаве жизнь ярче делаю. Учу его лайфу. А учителю, между прочим, тоже зарплата положена. Своё беру, чо.

Пашка свирепо уставился на Фреда, однако тот и не думал смущаться, и спокойно продолжал:

- И беру справедливо. Ты на меня кидаешься. А другие нагло крысят, и ты этого не видишь.

- Кто это крысит?

- Не, ну смотрите на него! Чо, бля, в натуре не знаешь?

- Да говори уже!

- Саня Сачок дружку твоему уже третий месяц полштуки торчит. Обещал вернуть через две недели, но прокружил. Теперь перекрывается, отдавать не хочет.

Это была плохая новость. Саня Медведцев, известный всему микрорайону как Сачок, слыл личностью скандальной и малоуважаемой. Обведя военкомат парой финтов своих плоскостопых ласт, этот мелкий жулик и прожектёр сумел неведомым макаром соблазнить и обрюхатить дочку какого-то семнадцатого Секретаря местного райкома партии. Накануне Нового года, когда тайное стало явным, блудодеев отбуксировали в ЗАГС. Новая ячейка общества получилась так себе. Сачок, оправдывая своё погоняло, ишачить на благо семьи и общества не желал, перебиваясь приёмом стеклотары и мелкой фарцовкой. Денег не хватало, брюхо жены росло, а тут ещё Санёк начал потягивать анашу (для успокоения нервов). Это было всё, что знал Панюта о пациенте до сего момента. Фред поспешил закрыть пробелы в социальном восприятии боксёра-изгнанника.

- В феврале менты накрыли Сачка с партией варёнок, которые он взял под реализацию. Товар мусора забрали, да ещё и сверху на него оброк положили, чтобы тесть не узнал.

- Сколько?! - обмер Пашка.

- Вот считай: за товар полторы тонны плюс легавым три. Пошёл по миру, короче.

- Четыре с половиной тысячи?! Но ты сказал, что Перепелу он пятьсот должен.

- Правильно. Перепелу - пятьсот. Остальное - мне.

- Как же ему их отдавать?

- Как брал. Но ты знай: я ему отработать предложил. Половину он отмотал. Дальше не стал. В отрыв ушёл. Через пацанов передал, что уехал в Астрахань, к какому-то хуеюродному дяде, на икре подыматься.

- Подожди, какая икра? Ты сказал, что дал ему работу. Какую?

- Шмаль на районе банчить.

- Не понял.

- Анашу толкать по мелочи.

- Мне тоже такую работу приготовил?

- Мелко берёшь, боец. Тебе работа посложнее.

- И какая?

- А вот смотри. Завтра Сачок на своей хате объявиться должен. Сорока мне на хвосте принесла, что жене он весточку прислал: типа, заберу с собой на югА, рожать будешь там. А должок за ним по счётчику только мне обратно до четырёх штук вырос. Пойдёшь с Русланом и Фаршем. Пятьсот деревянных - твои. А какие тугрики сверх пяти сотен Перепелу из Сачка вытрясешь ты - твои заботы. Да не бзди ты! К мусорам ему точняк нет смысла соваться: они его за сраку возьмут пуще прежнего, особенно если про икру пронюхают. К тестю он и подавно не пойдёт. Отдаст, как миленький, тем более у него лаве теперь есть.

- А жена? Жена не настучит?

- Это с пузом-то она стучать пойдёт? Да и не пустит он её, бля буду.

***

И вот теперь, нарезая круги по гаревой дорожке местного стадиона, Панюта пытался убедить себя, что согласился идти к Сачку вовсе не из-за денег, а ради беспонтового Перепела, который, раздербанив бабушкину секретную нычку, считай, ходил каждый день под ударом. Да и зачем вообще этот осёл давал деньги такому придурку, как Саня? Ответ был очевиден: Лёнька дал бабкины деньги взаймы, только чтобы показать, что он может это себе позволить. Баранья голова!

На стадион Прасолов отправил сам себя в наказание. За гнилой вчерашний день, за бестолковую пьянку, за паршивое своё вечернее обещание. Беговая тренировка всегда ему нравилась, однако слабость в ногах и подпрыгивающий желудок мешали войти в ритм.

- Не ходи к Сачку, Павел! - сказал кто-то из-за спины.

Пашка подпрыгнул, будто его пчела в икру ужалила.

- Не останавливайся, дыхание собьёшь! - произнёс тот же голос, и его обладатель поравнялся с Панютой.

По сравнению с округлым плотным Пашкой незнакомец выглядел настоящей жердью. Почти на две головы выше приземистого Прасолова (метра два, не меньше!), мосластый и жилистый (на нём не было ничего, кроме странного вида спортивных трусов и потрёпанных кед), он бежал с замедленной грацией породистого верблюда. Или марафонца. Панюта очень не любил драться с такими боксёрами. Находясь в его весе, они имели длиннющие руки и легко на шаге уходили от его прямых ударов. Выручала только скорость. Правда, против этого не помогло бы. Длинный чувак казался опасным, как пастушеский кнут - хлысть, и сразу напополам! Удивительно, сколько мыслей пронеслось в пашкиной стриженой голове, прежде чем оформилась главная: откуда он знает про Сачка? Панюта только открыл рот, чтобы задать этот вопрос (а, может, и просто окрыситься - он ещё не решил), как Кнут продолжил:

- Он не придёт. И всё будет очень плохо.

И тогда Пашка поступил так, как всегда поступал в непонятных ситуациях его отец: хмыкнул и наддал. Через три круга стало ясно: Панюта выдохся, а опасный марафонец спокойно рысит рядом. Тут терпение Прасолова лопнуло. Он привычно перешёл на боковой бег приставными шагами, лицом к назойливому чуваку, и провёл молниеносную двойку тому по печени, благо она как раз удобно располагалась (у самого Панюты на этой высоте находились ключицы). Попасть, впрочем, не удалось - Кнут играючи извернулся, станцевал издевательски и спокойно двинул приставными на расстоянии вытянутой руки (своей!) от Пашки. На лице длинного хлыста проступило выражение снисходительной жалости. Этого Золотая Рыбка вынести не мог и рванул в атаку, выбрасывая взрывные серии, отчаянно финтя и меняя плоскости атаки. Если и попал, то исключительно по локтям и предплечьям. Теряя последние силы и выжигая последние сантиметры своего запала, Панюта всё чётче понимал, что первая же контратака такого соперника станет для горе-агрессора последней.