Отморозки (СИ)

...Он гнал коня так, что казалось еще немного - и конь взлетит и помчится по низким облакам. Анненков отвел на доставку сообщения час, но он сильно недооценил юного приказного: Черняк читал распоряжение командира ровно через тридцать восемь мнут.

- Принимай вправо! - рыкнул подъесаул, ознакомившись с новыми вводными. - Сворачивай к ручью: руслом пойдем. И шевелись, станичники! Чай, не померли, чтобы так копаться.

На маленькое местечко Марцинканце опустился вечер, и суета дня замерла вместе с отгорающей зарей. Стихла брань соседок, шумные непоседы-дети разбежались по домам, маленькое стадо уже вернулось в стойла. Замерцали в мутных стеклах окошек огоньки, но скоро погасли и они, погружая Марцинканце в дремоту. Лишь трактир продолжал жить своей буйной, неумолчной жизнью, особенно теперь, когда рядом с местечком расположился батальон ландвера, охранявший сляпанный на скорую руку лагерь военнопленных.

Немецкие солдаты толпами валили в маленький трактир, желая съесть что-то, отличное от опостылевшего солдатского котла, залить тоску по дому скверной водкой, и просто почувствовать себя немножко не в армии. Трактирщик - старый пейсатый еврей, с висящим сизым носом, сбивался с ног, спеша обслужить нахлынувших новых посетителей. Его расплывшаяся жена уже не справлялась одна на кухне и взяла себе в помощь одну литовскую и одну польскую бабу, но все равно - заказов было слишком много, так что она предвкушала очередную ссору с мужем, когда она потребует третью помощницу. От этих размышлений говядина у нее получалась жесткой, рыба - пересоленой, а фаршмак - жидковатым. Только куры выходили из-под ее рук на загляденье: нежные, лоснящиеся жирком, сияющие золотистой хрусткой корочкой...

Именно такую курицу и заказал себе оберстлейтенант Шумахер, командовавший батальоном и бывший по совместительству комендантом VKGL-VI B . Он уселся за относительно чистый стол - 'только для господ офицеров, никого таки больше сюда не пускаем!', с чувством выпил рюмку сладкого самогона, настоянного на луковой шелухе и потому налитого в бутылку с криво наклеенной этикеткой 'Cognacъ', закурил сигарету и принялся ждать, когда же дочка хозяина грудастая Рахиль принесет ему ожидаемую жар-птицу.

Настроение у оберстлейтенанта было великолепным. Война начинала ему нравиться: боев нет и его ревматизму больше не угрожает окопная сырость, или дождь, или снег. Его ополченцы - зеленые сопляки и обросшие жирком старые служаки, не доставляли слишком много хлопот, щадя усталые нервы своего командира. И хотя его батальон носил нелицеприятное наименование Ersatz-Bataillon , но все-таки... Да и, положа руку на сердце: офицер, прослуживший в войсках больше тридцати лет, не принимавший участия ни в одной мало-мальски заметной кампании и дослужившийся за все это время лишь до оберстлейтенанта вряд ли мог рассчитывать на что-то большее. Зато здесь тихо, спокойно, жизнь течет размеренно и налажено, а страшные русские, оказывается, совсем не страшные, когда без оружия и за проволокой.

Рахиль, поводя могучим аппетитным бюстом поставила перед Шумахером надтреснутое глиняное блюдо, на котором в окружении оранжевых морковных кружочков, золотистых колечек поджаренного лука и натертой бордовой свеклы возлежала ОНА. Жаренная курица. Душистая, жирная, желанная, точно невеста...

Оберстлейтенант Шумахер налил себе еще рюмку этого сомнительного Cognacъ, опрокинул ее в рот, взялся за вилку и нож...

- Аufstehen! Hände hoch! - и несколько выстрелов, дабы развеять сомнения в решительности приказавшего.

Все бывшие в трактире: и Шумахер, и начальник его штаба гауптман Рашке, и батальонный адъютант лейтенант Хуммельштосс, и солдаты эрзац-батальона, и старый трактирщик, и даже грудастая Рахиль мгновенно оказались на ногах и подняли руки так высоко, словно пытались дотянуться до потолка.

В зале трактира оказались люди в форме русских казаков, но... ОНИ БЫЛИ ВООРУЖЕНЫ! Оберстлейтенант икнул, у него закружилась голова, а в брюках вдруг стало как-то очень горячо и мокро.

- Бросайте оружие на пол и выходите к двери, - приказал кто-то на отменном немецком, тщательно выговаривая слова, словно учитель в гимназии. - Кто дернется - стреляем без предупреждения.

Дергаться никто не собирался, и немцы медленно потянулись к выходу...

Атака на Марцинканце прошла практически бесшумно и бескровно. Разве что часовых на вышках вокруг лагеря пришлось упокоить винтовками с оптическими прицелами. Но, так как вышек насчитывалось всего пять, то и хватило для них всего двух снайперов, заранее подготовленных Анненковым в своей сотне. Да еще молоденький лейтенант, командир второго взвода первой роты, которая в эту ночь несла внешнее охранение лагеря, попытался поднять своих ополченцев в атаку, и был тут же расстрелян из двух десятков винтовок, бивших чуть ли не в упор.

Захваченных немцев загоняли в дощатые бараки, из которых предварительно выводили русских. Всего набралось две тысячи семь нижних чинов и двадцать четыре офицера. Нижних чинов Анненков приказал накормить из батальонного немецкого котла, а офицеров лично отвел в трактир, куда по этому случаю немедленно вернули трактирщика и его дочку. Еврею в общей сумятице кто-то из особо ретивых казачков исхитрился дать по шее, однако не сильно, и к моменту своего возвращения трактирщик и думать забыл об этой мелкой неприятности. Рахиль пострадала значительно сильнее, впрочем, пострадала или наоборот - вопрос оставался открытым. Да, конечно, она испытала на себе, что означает пристальное мужское внимание двоих лихих казаков из анненковской сотни. Вот только казак и старший урядник давно служили под началом своего есаула, а потому точно знали: прелюбодействовать дозволяется, но исключительно по взаимному соглашению участвующих сторон . Поэтому Рахили сперва были предложены две трехрублевые бумажки, затем цена выросла до семи серебряных рублей, а в конце концов обладательница роскошного бюста стала богаче на золотой полуимпериал, серебряный рубль, потертый четвертачок и трофейную серебряную марку . Так что в трактире пришлось обходиться без подавальщицы, а выставленным вокруг местечка дозорным - лишь облизываться, слушая сладострастные охи и ахи, доносившиеся с ближайшего сеновала.

Охотничья команда подошла к Оранам уже в темноте. Несколько разведчиков обошли разъезд с обеих сторон, и занялись исполнением приказа штабс-капитана - нарушить связь.

- Ну, шо, робяты? - фельдфебель Варенец окинул взглядом столб, четко выделявшийся черным на фоне серого, быстро темнеющего неба. - Хто на столб полезет? Хто у нас на ярмонках за сапогами ловчее всех лазал?

- Дык, эта... - рассудительно проговорил младший унтер-офицер Сазонов. - Пров Савельич, а для ча, к примеру, на столб лезти? Яё ж, проволовку энту, ловчее убрать можно...

- Ловчее? А ну-кось, покаж, как так?

- Дык эта... Я тут живо.

И прихватив с собой трех солдат Сазонов исчез в темноте. Варенец прислушался: от же черти! По самому по насыпу бегуть, а ни камушек не хрустнет, ни железо не бряцнет. Хорошо их благородие Глеб Константиныч обучил, значить. И то сказать: в иных ротах по сто, по полтораста душ уже схоронили, а ихняя рота - ровно заговоренная. В большом бою, оно, конечно, тоже православные ложатся - так на то и война, будь она неладна! А все ж за все время командирства у их благородия штабс-капитана тольки что пятнадцать мужиков и сгинули. Остальные - живы, слава богу. Пораненные, ясно дело, имеются, ну так оно и ничего: опосля лазарету - домой на побывку. А домой оно завсегда приятственно.

Где-то невдалеке раздались приглушенные голоса, затем что-то тихонько звякнуло, надрывно взвыла баба и тут же умолкла: должно быть чья-то крепкая ладонь зажала крикунье рот. А минут через десять перед фельдфебелем снова стояли Сазонов с солдатами. Варенец издал восхищенное шипение: каждый из стоявших перед ним держал на плече косу-литовку.

- Вот оно, значится, так, - Сазонов подошел к столбу, и каким-то очень привычным движением смахнул вниз провода. - Чичас, Пров Савельич, до другого столба сбегам, там тоже скосим. А проволовку - с собой. Во-первых - пригодится для ча, а во-вторых - пущай-ка фрицы поищут, чего взад тянуть.