Темпорама "Бой в июне" (СИ)

- Алыкаев!

- Филиппов!

- Волков!

- Шмерц!

- Извицкий!

Госпожа эрциер кивала с самодовольным видом. Вот что значит выучка! Вот что значит грамотный подход! Даже от глупых, не способных к порядку русских детей при должном упорстве можно добиться результата.

- Новгородцев!

- Стоп! - сказала фройлен Зибих, и Димка, уже готовившийся выкрикнуть свою фамилию, так и остался стоять с открытым ртом.

- У нас - свободная койка, - сказала она, глядя на него своими круглыми зелёными, ничего не выражающими глазами. - Ты спишь наверху?

Димка промолчал.

- Antworte mir! - потребовала фройлен Зибих.

Она ударила папкой мальчишку по голове.

- А Лёшка? - стараясь не разреветься, спросил Димка.

- Was?

- Лёшка точно умер?

- Да! И это было потому, что он был плохой ребёнок! Непослушный. Ты тоже. Когда вы пойдёте сдавать кровь, я скажу, чтобы из тебя её выкачали всю специально. Хоть так послужишь Германии.

- Не надо.

- Warum? (Почему?)

Фройлен Зибих выдернула Димку в проход и несколько раз, чтобы всем было видно, повернулась вместе с ним в одну и в другую сторону.

- Посмотрите! - она подняла Димкину руку. - Вот что ваш приятель с собой сотворил! Siehe! Разожми!

После секундной борьбы Димке пришлось растопырить пальцы.

- Считаем все вместе! Erster, zweiter, dritter. Alle! Сколько?

- Три, - нестройно ответили приютские.

- Правильно, - сказала фройлен Зибих. - А их должно быть пять! Куда же Дитмар дел ещё два пальца? А он...

Она вдруг замолчала, и лицо её с маленьким, злым подбородком сделалось жалким и непонимающим. Приглушённая стенами, на улице басовито взревела сирена, и где-то неподалёку тут же заработала зенитная установка. Тух-тух-тух-тух!

- Was ist das? - вздрогнув, прошептала фройлен Зибих.

- Кажется, воздушный налёт, - сказал Олежка Змиев.

Фройлен Зибих побледнела.

- Bleiben sie, wo sie sind! (Оставайтесь на месте!)

Она двинулась к лестнице. Каблуки её туфель выбили звонкую дробь из ступенек. Все мальчишки, не сговариваясь, сбились теснее и запрокинули головы к высоким окнам. Словно подгадав, над крышей приюта пронёсся стремительный, крылатый силуэт.

- Это же наши, - тихо произнёс кто-то.

Димка сглотнул неожиданно вспухший в горле ком.

- К-ха... как наши?

- Со звёздами.

Приютские запереглядывались. Глаза каждого поблёскивали неуверенной, невозможной надеждой. А дальше они уже кричали, прыгали, обнимались друг с другом, обессиленно валились на пол, на койки и снова вставали. Полетели вверх снятые майки, потом кто-то подкинул подушку, и после некоторой паузы, необходимой, чтобы переварить такое вызывающе-наглое нарушение порядка, подушки взмыли уже целым десятком.

- Наши!

Звякали и качались задетые абажуры.

- Ура! Ура! Бомби их!

- Чтобы все сдохли!

- Бей их!

Наверное, мальчишек не остановило бы даже появление разъярённого Олафа на пороге палаты. Но Олаф, скорее всего, прятался сейчас в подвале вместе с остальными воспитателями. Возможно, воспитатели в страхе забились в камеры. Вот бы их там и запереть!

- Бей! - сипел Димка сквозь боль в груди.

Здание вздрагивало, но бомбы ложились далеко, где-то на окраине. Приютские гадали, куда целят бомбардировщики. По укреплениям или по складам? Зенитная установка заходилась в кашле. Тух-тух-тух-тух! Сирена гудела, не переставая.

- Надо бежать! - крикнул кто-то.

- Куда?

- К нашим!

Над "Химсдорфом" на бреющем пролетел самолёт, рядом что-то свистнуло, негромко грохнуло раз, другой, из окон брызнуло стекло, посыпалось дождём. Все отбежали от осколков. В небе плыл чёрный дым.

- Зенитка, - сказал Колька Филиппов, - слышите? Накрыли!

Действительно, "тух-тух-тух" больше не раздавалось.

- Ура!

- Надо в лес, в лес!

Мальчишки стали одеваться. Радостное волнение било в пятки, вертело, крутило, звенело в воздухе криками и смехом. Понятно же, там, где воздушный налёт, там и наступление. Скорое наступление! Хватит, пора и фашистам бежать к себе в Германию!

- Димка! - Олежка Змиев заметил, что Димка согнулся и кашляет. - Ты что?

- Я сейчас, - сказал Димка.

- А пальцы болят?

- Нет.

Мальчишки выскакивали мимо них в двери.

- Куртка твоя.

Олежка сунул в руки Димке тёмный ком.

- Давай, одевайся. Мы все бежим!

Димка кивнул.

- Надо только через холм.

- Ясен перец! Не через город же! Всё, мы это... Ты не медли.

Палата опустела моментально. Сирена выла. Взрывы теперь слышались на севере, и Димка, натягивая штаны, подумал, что музей, наверное, тоже бомбят. Его знобило. В голове, между глаз, пульсировала боль. Он застегнул куртку и занялся ботинками, сев на Лёшкину койку. Одно крыло бабочки, второе. Второе... На мгновение Димке сделалось так обидно, что на глаза навернулись слёзы, а пальцы выпустили шнурки. Лёшки нет! Лёшки уже нет! Умер! Ещё бы день, всего один день. Сейчас бы вместе как рванули к партизанам! Стали бы разведчиками. Лучшими в отряде. Лёшка-то точно.

Димка размазал слёзы по щеке.

Это всё-таки унтерштурмфюрер-урод его треснул. В "хорьхе", в лоб. Сволочь! Лёшка ему вообще ничего не сделал.

Он спустился по ступенькам вниз и прошёл мимо регистрационной стойки к распахнутым настежь входным дверям.

- Куда?

Фрау Доггель, держась за стену, выглядывала из коридора, ведущего в подвал. Глаза у неё были злые и испуганные, а щека и подбородок - в побелке.

- Zurück!

Димка улыбнулся.

- Наши бомбят.

- Halt! - задушено крикнула обер-эрциер, но за Димкой не побежала.

Сирена просто надрывалась.

Димка спустился с крыльца и задрал голову в небо. Там, в вышине, среди облаков распускались дымные цветы разрывов. Улица была пуста. Над развалинами напротив приюта висело пыльное облако, а ограды не существовало.

- Димка! - выглянул из-за кучи битого кирпича Олежка Змиев. - Давай живее!

- Идите без меня! - крикнул Димка.

- А ты?

- Я Лёшке обещал.

По качающемуся, стремящемуся вывернуться из-под ног тротуару он побрёл в центр города. Голова болела всё сильнее. Мёрзла кисть искалеченной руки. Город жил затишьем. Налёт то ли окончился, то ли взял передышку.

Димка прошёл мимо врезавшегося с столб мотоцикла с коляской, но мотоциклиста, скорчившегося на руле или рядом, не увидел. Где-то за домами истошно гудел клаксон и доносилась немецкая речь. Из лишившихся стёкол окон выглядывал мужчина. Дальше Димка едва не наступил на мёртвую женщину - она лежала, схватившись за сдёрнутую с головы косынку. Пол-черепа у неё срезало вместе с волосами.

Убитые немцы тоже были. Одного накрыло на углу, груда штукатурки и досок похоронила его, оставив торчать штанину в сапоге. Ещё двое, безголовый и безрукий, лежали на земле у разбитой зенитной установки. Через два десятка шагов обнаружился сидящий на тротуаре полицай. Он был неподвижен, но что-то в нём булькало, вытекая липкой лужицей. В конце другой улицы дымил грузовой автомобиль, и там суетливо копошились фигурки в серой форме, вынося то ли убитых, то ли раненых из расколотого, как орех, здания.

Димка готов был и сам умереть под бомбой лишь бы всех фашистов размололо в мелкую пыль. Чтобы ни следа, ни напоминания. Только женщину с косынкой было жалко.

Его никто не останавливал.

Он шёл и шёл, огибая воронки и обвалы, перелез через вывороченное взрывом дерево, вышел на площадь, где с пожарной машины заливали водой горящее здание и из дверей в двери бегали немецкие офицеры, и свернул в переулок. Там Димка передохнул, собираясь с силами.

Впрочем, возможно, он на какое-то время просто отключился, потому что свет вдруг погас, а потом также неожиданно включился.

Кафе-мороженое, куда всё хотел попасть Максимиллиан, уцелело. Но тротуар перед ним был усыпан стеклом, а красивая полосатая, красно-белая маркиза висела на одном кронштейне. Музею через улицу досталось куда больше. Широкие ступеньки были разбиты, несколько тележек-жаровен раскидало взрывом, у статуи Гитлера отсутствовала вздернутая в приветствии рука, а часть колонн закоптилась.