Темпорама "Бой в июне" (СИ)

Ограждение площадки белело над горбом кокона. Всего три смельчака забралось туда.

- Нет, - сказал Димка.

- А чего так?

- Это случайно. Это Максимиллиан.

Унтерштурмфюрер щёлкнул зубами.

- Не обвиняй в собственных ошибках никого другого. - Он швырнул Димку на пол и досадливо поморщился, прижав ладонь к выстрелившему болью плечу. - Wir gehen zurück zum waisenhaus.

Лёшка бросился поднимать друга.

- Schnell ins auto, - сквозь зубы процедил унтерштурмфюрер.

Подошла фрау Эберт, и он дал ей ощупать руку через ткань рукава.

- Herr sturmführer, - жалобно обратился к нему Вилли, - können sie ihnen das erste mal verzeihen?

Димка даже зауважал зелёного кузнечика. Сначала он, конечно, предал, может, испугался, а теперь вступился.

Только унтерштурмфюреру-то что? Фашист он и есть фашист. С ними разве нормальный разговор возможен? А Вилли хоть и немец, но не фашист. А Максимиллиан - стопроцентный фашист, сразу видно. Как так получается, Димка не понимал. Возможно, ели они от пуза, фашисты, вот что, если на Максимиллиана смотреть. Хотя нет, унтерштурмфюрер худой. Тогда, наверное, все фашисты становились фашистами от своей злости.

Димка встал на ноги.

Это ведь, пожалуй, и правда, подумал он. Олаф злой. Фрау Доггель - кошмар какая злая. Повар Ганс просто злющий. И фройлен Зибих, несмотря на улыбочки, доброй уж никак не назвать. На весь "Химсдорф" один только херр Оффельд был человеком хоть и грубым, но часто расположенным к приютским мальчишкам.

- Verzeihen? - наклонился к Вилли унтерштурмфюрер.

Кузнечик часто-часто захлопал ресницами.

- Ja.

- Willie, - криво улыбнулся унтерштурмфюрер, - erlebe niemals mitleid mit den russen. Sie sind es nicht wert (Никогда не жалей русских. Они этого не стоят). Frau Ebert?

- Was? - отозвалась женщина, глядя на спутника рыбьими глазами.

- Sie alle betrachteten? (Вы всё посмотрели?)

- Oh, ja, ja, - ответила фрау Эберт. - Schöne Bilder! Feuer, explosionen. Es ist so natürlich.

Показывая взрыв, она развела руками.

- Nach Hause? Ich bringe sie hin. (Домой? Я отвезу вас).

- Danke schön.

Они двинулись к дверям, над которыми зеленела надпись готическим шрифтом: "Ausgang".

- Kinder.

Унтерштурмфюрер поманил мальчишек за собой. Так манят собак или кошек, обещая им вкусную еду и цокая языком.

- Los! - толкнул Лёшку Максимиллиан.

Димку он толкать не стал, хотя видно было, что ему очень хотелось. Но пальцы Димкины его останавливали. Стукнешь или пнёшь, а у вдруг также вспухнет?

Унтерштурмфюрер не оглядывался. Поблескивали стекла экспозиций, от рейхсфлагов рябило в глазах.

- Willie, - Максимиллиан притянул приятеля и что-то зашептал ему на ухо.

Кузнечик, покивав, обогнал Димку с Лёшкой и пристроился сбоку от матери. Димка расслышал: "Eiscreme".

На выходе из музея фрау Эберт взяла Вилли и Максимиллиана за руку.

- Kinder wollen im café, - сказала она унтерштурмфюреру. - Entschuldigen sie mir, fahren allein (Извините меня, едьте одни).

Тот кивнул.

- Wie sie wollen.

Димке и Лёшке предназначалось другое:

- Folgt mir! (За мной!)

Унтерштурмфюрер сбежал по ступенькам к автомобилю, отдав честь медленно поднимающемуся к музейному входу гестаповцу в чёрном мундире. Тот кивнул и с усмешкой проводил взглядом Димку и Лёшку, а когда Димка повернул голову, наставил на него указательный палец в чёрной перчатке.

- Пых!

Гестаповцу было смешно. Он был победитель.

- Ничего, - прошептал Лёшка, - пусть. Нам бы ещё раз к темпораме попасть. Выловим осколок, и всё изменится.

- Почему? - спросил Димка.

- Ты же слышал старика? Это судьбоносные моменты, он сам сказал. Мы поправим один, что будет с остальными?

- Не говорил он этого!

- Los! - поторопил их унтерштурмфюрер.

Он держал заднюю дверцу "хорьха" открытой.

Лёшка юркнул внутрь первым. Димка замешкался, вытянувшиеся, распухшие пальцы неловко стукнули по автомобильному крылу. Боль прошила руку аж до самого локтя.

Димка зажмурился и замер у подножки.

- Sсheisse!

Унтерштурмфюрер пинком отправил его в салон. Каким-то чудом Димка не влетел головой ни в стойку, ни в крышу, лишь чиркнул макушкой. Пальцы горели, ногти на них отросли на пол-сантиметра.

- Я скажу фрау Доггель, чтобы вы получили по полной, - пообещал унтерштурмфюрер. - Готовьтесь.

Он завёл "хорьх".

- Херр Сломак, - сказал Лёшка, - пусть мы и виноваты. Но мы бы хотели проникнуться тем, что есть Германия, великий Рейх. А как нам это сделать? Изучая историю по рассказам нашего повара Ганса или фройлен Зибих и усердно работая, это не всегда возможно. Парад в городе был всего один. А больше нам негде узнать, кому мы должны быть вечно благодарны за свое освобождение и жизнь. Поэтому мы и полезли ближе к темпораме. Снизу не сильно разглядишь мощь немецкого оружия.

- Вот как?

Унтерштурмфюрер повернулся на водительском сиденьи. Несколько мгновений он с усмешкой разглядывал Лёшку, потом показал жестом ему придвинуться. Тот подался вперёд.

- Ближе, - сказал унтерштурмфюрер.

Лёшка побледнел, но выполнил приказание.

Бум! Кулак унтерштурмфюрера врезался в Лёшкин лоб с сухим треском. Мальчишка отлетел назад, нырнув головой в кожаную обивку.

- Вот мощь немецкого оружия, - сказал унтерштурмфюрер.

Кинув взгляд на Димку, он повернулся обратно. "Хорьх" мягко тронулся и покатил по улице, пропустив перед собой мотоцикл.

- Все ваши россказни я знаю наперёд, - сказал унтерштурмфюрер. - Вы просто боитесь наказания, а не восхищаетесь Германией.

Лёшка долго не шевелился, лежал, скрючившись, покачиваясь в такт движению автомобиля. Стёртые подошвы его ботинок касались Димкиного бедра, но трогать их или дёрнуть за брючину было страшно. А вдруг Лёшка мёртв?

На глаза у Димки навернулись слёзы. Ещё пальцы торчали из ладони уже как две синеватые сосули. Внутри них что-то дёргало и ломалось. Но приходилось терпеть, потому что господин унтерштурмфюрер мог окончательно разозлиться.

"Хорьх" сердито рыкнул клаксоном перебегающей перед самым капотом девушке. Они выехали на окраинную дорогу, где целый квартал лежал в руинах. Дома расстреливали прямой наводкой. Унтерштурмфюрер посмотрел в зеркало заднего вида.

- Дитмар, как там твой приятель? - спросил он.

- Не знаю, - выдавил Димка.

В это время Лёшка поднялся сам. На половину лба его растеклось красное пятно. Волосы торчали дыбом.

- Я нормально, - сказал он.

- Понравилось, русёныш? - усмехнулся херр Сломак.

- Олаф бьёт сильнее.

- Я скажу ему, чтобы он тобой занялся.

- Мощь германского оружия преувеличена.

Автомобиль притормозил. Несколько секунд унтерштурмфюрер сидел неподвижно, словно обдумывал, что можно возразить на эти слова. По лицу его, чуть повернутому в салон, пробежала странная, короткая, как солнечный блик, дрожь.

- Я могу тебя убить.

Между передними сиденьями просунулся чёрный ствол "вальтера" и уставился на Лёшку.

- Сиденье запачкаете.

Унтерштурмфюрер качнул головой.

- Это верно. Не хотелось бы. Может, пойдём в развалины?

Он показал глазами на остатки прогоревшей стены слева. Лёшка побледнел, но кивнул.

- Пойдёмте.

Он взялся за дверную ручку.

- Стой! - сказал унтерштурмфюрер и убрал "вальтер". - Сиди, где сидел. Я должен доставить вас обоих обратно в "Химсдорф" и, увы, не могу никого застрелить. Если только не при побеге. Может, ты побежишь?

- Нет, - сказал Лёшка.

- А ты? - спросил Димку унтерштурмфюрер.

- Nein, herr sturmführer.

Глаза у унтерштурмфюрера были пустые, холодные, и Димка испугался, что он передумает насчёт того, чтобы не пачкать обивку. Он видел, как Стёпку Лихолетова подстрелили за то, что побежал за колонной военнопленных, и знал, что фашистам ничего не стоит убить в десять тысяч раз больше народу.