Темпорама "Бой в июне" (СИ)

Димка напрягся, словно посылая ему часть своей жизни и отклоняя пулевые трассы. Мимо. Мимо. Мимо!

- Давайте.

Слёзы всё-таки полились. Димка сжался в комочек. Хрустнул, отстал мизинец, но было совсем не больно. Он даже выдернул его сам, перекрутив кожу. Глухо отозвалось поганое ведро, только попал в него палец или ударил в боковину снаружи, было не ясно.

Если Лёшка умрёт...

Тогда он вырастет и найдёт унтерштурмфюрера. И тоже ему со всей силы - в лоб, чтобы череп треснул! И будет смотреть ему в глаза: нравится?

А фройлен Зибих станет отжиматься на время и бегать вниз, в столовую, за десять секунд. А не успеет, останется без еды.

Вот так!

Димка плотнее укутался в куртку и незаметно для себя уснул. Ему казалось, он бредёт босой по снегу за высоким человеком в тулупе и в валенках, а вокруг сугробы, тихий морозный лес, деревья в комьях снега. И очень-очень светло. Дяденька, мне холодно, говорит проводнику Димка, но тот идёт, не обращая на него никакого внимания. Наст хрустит, проламываясь. Кромка острая, того и гляди порежет пятки. Человек в тулупе, не оборачиваясь, машет рукавицей, приглашая следовать за ним дальше. Дяденька, а я скоро увижу папу? - спрашивает Димка, чувствуя, как немеют ноги. Скоро! - гудит проводник. Почти дошли. Он начинает кружить вокруг высокой, под небо, ёлки, и Димке приходится обходить её тоже. Дерево всё проворачивается, проворачивается, грозя задеть колючими лапами, но они никак не могут выйти на свои же следы. Какая-то бесконечная ёлка! Наконец человек останавливается и показывает под ёлку: вот твой папка.

А под ёлкой - холмик.

Папка! - кричит Димка и начинает разгребать снег. Родное лицо проступает из-под него, оно белое, восковое, ни кровинки, рот и нос в ледяной корке, а глаза - чёрные провалы.

Папка!

Димка гребёт дальше, освобождая отца от страшного снежного плена. Вот появляется воротник ватной куртки, вот плечи и грудь, вот прижатая к сердцу рука. Рука вдруг с хрустом дёргается и бьёт Димку по щеке.

- Дитмар!

- Пап, я Димка, - шепчет Димка.

- Дитмар!

Лицо отца оплыло, отдалилось, и из серой снежной круговерти сна проступил низкий бетонный потолок. Мальчишка заморгал.

- Живой?

Димка сморщился и попытался отпихнуть твёрдые пальцы, сжавшие его челюсть, но не попал по ним рукой.

- Встафай!

Возникший в поле зрения Олаф поставил мальчишку на непослушные, словно чужие ноги и придержал рукой, чтобы тот не упал.

- Всё, сченок, можешь идти.

- К-куда?

Димка застучал зубами от холода.

- В палату. Твой срок фышел.

- Уж-же?

- Нет, - усмехнулся скандинав. - Но два трупа за раз - это много. Сказали выпустить, а то и ты окочуришься. Даф-фай!

Он толкнул Димку к распахнутой двери, под электрический свет, видимо, ожидая, что тот упадёт. Но Димка устоял, только лбом ширкнул по выступающему углу и уцепился здоровой рукой за косяк.

Олаф захлопал.

- Gut gemacht!

Выбравшись из камеры, Димка сделал шаг и, дрожа, остановился. До него только сейчас, в трясучке, дошло, что сказал Олаф. Два трупа - много. Много? Значит, один уже есть? А кто может быть этим одним, если он, Димка, жив?

- Лёшка!

Горло подвело, разбухло кашлем.

- Лёш... кха...

- В палату, сченок.

Олаф оказался рядом и на корню пресёк намерение мальчишки двинуться к дальней камере.

- Сдох тфой Лёшка, - он взял арестанта за шкирку. - Окоченел, когда я пришел смотреть. Фынесли уже.

- Пусти!

Димка забрыкался, но сил у него было мало, к тому же Олаф без предупреждения сильно ударил в живот.

- Сфинья!

Он потащил сипящего, пытающегося глотнуть воздуха Димку за собой. На первом этаже в глаза мальчишке заглянула фрау Доггель. Обер-эрциер для этого не поленилась разжать грубыми пальцами его зажмуренные веки.

- Синий, но живой, - сказала она так, будто то, что Димка жив, составляло для неё некоторую неприятность.

- В палату? - спросил Олаф.

- Ja, - кивнула фрау Доггель. - Пусть поспит пока. Фройлен Цапфер его осмотрит потом. Ну-ка.

Она приподняла Димке подбородок, раздвинув в улыбке подведённые помадой губы.

- Ты хочешь что-то сказать, Дитмар? Sagen sie mir, bitte.

- Вы Лёшку убили! - выкрикнул Димка ей в лицо. - Убили! Сволочи!

Олаф заткнул ему рот ладонью. Обер-эрциер сморщилась.

- Он умер сам, - сказала она, прихватив мальчишку за короткие волосы. - Потому что русские дети - слабые и никчёмные. И из них вырастают взрослые свиньи, которые тоже никуда не годятся. Благодари нашего фюрера, который в бесконечной своей доброте посчитал, что вы всё же можете быть полезны, и при перевоспитании станете для германской нации хорошими работниками и слугами. Поэтому у вас есть крыша над головой, питание и коллектив воспитателей, поставивший своей целью добиться от вас послушания. Хотя ты, Дитмар...

Фрау Доггель качнула головой, потом взяла Димку за искалеченную руку.

- Фу, ты посмотри на это. Кому будет нужен такой работник? Без двух пальцев. Нет, я запомню, что тебя ещё надо наказать.

Она брезгливо отщипнула кусочек помертвевшей кожи.

- Кошмар!

- Так куда его? - спросил Олаф.

- Кажется, я ясно сказала, куда, - подняла на него глаза фрау Доггель.

- Понял.

Скандинав потащил Димку на второй этаж.

Палаты были пусты. Приютских выгнали на уборку заднего двора и запущенных помещений в левом крыле здания. Абажуры. Тумбочки. Прямоугольники одеял и серые треугольники подушек. Выскобленный детскими руками пол.

- Из палаты не выходить, - приказал Олаф. - Спать.

- Иначе - карцер? - спросил Димка.

Олаф кивнул.

- Обязательно.

Он подождал, пока мальчишка разденется и, пыхтя, как старик, заберётся на свою койку на верхнем ярусе, и только потом ушёл.

Димка хотел было спуститься обратно, хотя бы назло и потому, что внизу было Лёшкино спальное место, но обнаружил, что тело отказалось слушаться хозяина. Он лежал на животе, полный ватной, словно у мертвеца, тяжести, и сил у него хватило только на то, чтобы коленкой сбить в складки одеяло, надеясь им укрыться, и выковырять рукой припрятанную в наволочке тонкую хлебную корку.

Так, с коркой во рту Димка и уснул, умудряясь ее посасывать и покусывать даже во сне. Сон был тёмный, неясный, болезненный, всё казалось, будто он растёт, распухает после темпорамы и не может куда-то влезть. Ныли отпавшие, несуществующие уже пальцы. Сквозь сон слышался голос фройлен Зибих, но что она хотела, выяснить было невозможно. Шуршали шаги, негромкие голоса объявляли перекличку, потом кто-то сказал: "Димка, Димка", но его сердито окрикнули, спине, плечам и ногам сделалось теплее, ещё теплее, пока не стало совсем хорошо.

Одеял навалили, подумал Димка и уснул уже окончательно.

- Ditmar!

И тут же злая рука, тряся, вырвала Димку из объятий сна.

Он закашлял, сжимаясь под одеялами. В груди появилась режущая боль.

- Ditmar!

Рука нашла плечо и, сжав, потянула его наружу.

- Genug jetzt, - простонал Димка.

- Sofort!

Фройлен Зибих, проявившись, хлопнула мальчишку по спине.

- Помогите ему, - сказала она. - Иначе утренняя поверка не состоится.

Приютские, набежав, спустили Димку на пол.

- Держись, - шепнул ему кто-то.

- Сейчас уже утро? - спросил Димка.

- Да.

Мальчишки заняли свои места, выстроились в две шеренги у коек, задрали вверх подбородки. Димка сделал то же самое, щурясь на электрический свет. Серые майки. Синие трусики.

- Also, zweiundzwanzig sekunden.

Фройлен Зибих остановилась в проходе. В руках у нее были секундомер и папка.

Вместо Лёшки рядом, плечом в плечо, стоял Олежка Змиев, дышал с присвистом. Под глазами у Олежки темнели круги.

- Хочешь? - спросил он Димку, скрытно показывая кусок хлеба.

- Потом.

- Перекличка! - объявила фройлен Зибих и пошла по проходу в конец палаты.

На каждом ее шаге дети выкрикивали свои фамилии.