Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Бредятина, - сердито сказала Тоня, стоило зажечься свету в зале. - Так не бывает.

- Так ведь кино - это искусство, - я поймал себя на том, что снисходительно улыбаюсь. - Оно и не должно показывать, как бывает. Оно показывает, как все д о л ж н о быть.

- Ты еще скажи, что кино - лучший пропагандист и просветитель, - девушка уже пробиралась по проходу к дверям, таща меня за рукав, как собачку за ошейник. - Там, в вестибюле, такой лозунг висит. Скажи, скажи. Люблю, когда речи толкают - забавно слушать.

Я пожал плечами:

- Не понимаю, что плохого тебе сделали лозунги. Придумай лучше, если можешь.

- Сижу я как-то на собрании, - Тоня застегнула куртку и достала из кармана перчатки, - слушаю нашего Ремеза. Ты его не знаешь, но у тебя все впереди. Так вот, слушаю я его, а он стоит на трибуне, важный такой, руки за ремень, морда аж светится, и лозунгами этими сыплет, как репродуктор. Ни одного живого слова! Так и кажется, что у него изо рта буквы квадратные летят, как кирпичи. И по башке нам, по башке! Знаешь, я чуть не захохотала. Еле удержалась. А то нажила бы приключений на свою задницу...

- Тоня, - меня немного коробило от такого языка, но я решил пока ее не поправлять, - но ведь не все умеют говорить красиво, не у всех образная речь. Вот и пользуются готовыми фразами, главное-то не в этом, главное - что именно он хотел сказать.

- Да ничего он не хотел. Ему просто выступать нравится.

Мы шли по пустынной улице к виднеющимся вдали сопкам, нас обгоняли незнакомые люди в теплой одежде, многие уже в полушубках, несмотря на раннюю осень. Тоня на ходу закурила крепкую сигарету без фильтра.

- Этот Ремез, - неприязненно сказала она, - та еще штучка. На словах-то все "слава", "честный труд", "страна вам будет благодарна", а сам щенят топит, я видела. И улыбка у него гаденькая, хоть он и партиец. Тут, на севере, нравы другие, это тебе не город. Как говорится, тут тебе не тут.

- Ну, бывает, в семье не без урода, - неуверенно кивнул я.

- М-да, только уродов что-то многовато.

- Тебя, должно быть, чем-то обидели? - я успокаивающе взял ее под руку. - Какой-то озлобленный ты человек.

Тоня хмыкнула:

- Будешь тут озлобленным, когда вокруг ни одного человеческого лица, все рыла свиные. Знаешь, муж мой, самый приличный из этого стада, явился как-то домой через три часа после смены. Я спрашиваю: ты что, в канаву по дороге провалился? Где тебя носило в таком маленьком поселке? Да этот поселок за три часа можно десять раз вокруг обойти прогулочным шагом!.. А он мне отвечает: ты, Тонечка, не сердись, но не могу же я все время на личико твое прелестное любоваться, надоедает ведь, Тонечка. Вот и остался с ребятами в карты поиграть, больше-то пойти некуда... И это, Эрик, было мне сказано, когда после свадьбы еще и года не прошло! Да, в кино показывают, как все должно быть, но только ведь не будет, сколько ни изведи пленки! - голос у нее вдруг задрожал.

Мне стало ее жалко, хотя буквально только что я чувствовал глухое раздражение. Ведь несчастный человек, не знает, что есть на свете и нормальные семьи, где муж и жена не хамят друг другу - по крайней мере.

- Тонь, если не секрет, что с ним случилось?

- Да не секрет, - Тоня успокоилась и даже улыбнулась. - Весь поселок в курсе. Случилось то, на что он напрашивался: дружки легкое ему отверткой проткнули, чтобы в "подкидного" не жульничал.

- Боже мой, ты так легко об этом говоришь!..

- А-а, пустое, - она махнула рукой. - Дурак он был. А могли бы хорошо жить - я старалась. Угождала ему, идиоту... Слушай, Эрик, пойдем ко мне, холодно очень. Я тебя хоть чаем напою.

Ее барак, длинный, на восемнадцать комнат, стоял слегка в стороне от других и был выкрашен, словно в противовес остальным домишкам, веселой зеленой краской. Тоня провела меня в самый конец длинного, заставленного ящиками и детскими колясками коридора и зажгла свет в довольно большой квадратной комнате с полосато-желтыми обоями.

- Вот тут и живу! - она повела рукой вокруг себя. - Как, нравится?

В комнате было, в общем, уютно: много мебели, пианино, фотографии на стенах и комоде, большой радиоприемник с проигрывателем.

- Богато живу, да? А все родители, - прокомментировала Тоня, пока я раздевался и усаживался на низкий серый диван, застеленный потертым ковриком. - Папаша всю жизнь шахтером, даже орден имел за трудовые заслуги. А я на шахту не пошла, там тяжело, хоть и платят получше, и спецталоны дают. Хотя - на что мне тратить-то? Мужа нет, детей нет, питаюсь в столовке на работе... так что, получается, для самой себя гнездышко вью.

- А где сейчас родители?

- Переехали, - она зажгла керосинку и поставила чайник. - Отец выслужился, на повышение пошел. Начальником участка сделался на шахте, ну, а мама - с ним. Я их навещаю иногда, тут ехать шесть часов. Раз в месяц только и получается... Ты чай сладкий любишь?

- Я вообще сладкое люблю, - я рассматривал фотоснимки. - Красивые у тебя родители. А вот это - муж?

- Брат. Он сейчас далеко, военный, комбригом недавно стал. А мужа фотографий у меня нет, глаза б не глядели.

В комнате было тепло, почти жарко: в бараке хорошо топили. Я расстегнул ворот рубашки, чувствуя, как взмокла спина. Тоня открыла форточку:

- Да, духота страшная. Отвернись, я переоденусь. Комбинезон этот до смерти надоел.

Без громоздкой рабочей одежды, в простом платье из темно-синей шерсти она оказалась неожиданно тоненькой, гибкой, а распущенные темные волосы красиво легли вокруг лица мягкими волнами. Я улыбнулся. Не все так плохо, как кажется на первый взгляд. И девушка симпатичная, хотя и грубовата. Будет еще жизнь...

- Смешно? - она склонила голову набок. - Не любишь работяг?

- Почему, я не делю людей на первый и второй сорт.

- Ну, ты же - чистюля городская, а такие всегда от нас нос воротят. Был один такой, в очках, в шляпе, приличный весь из себя. А оказалось - дрянь, каких мало. Я его рукавом нечаянно задела в проходе, так, веришь, аж зашипел от брезгливости, чуть ли не отряхиваться после меня начал! А я, кстати, вещи вовремя стираю, и вши по мне не бегают.

- Инспектор какой-нибудь, что ли?

- Да черт его разберет, приехал на завод, все что-то вынюхивал. Я его после того случая иначе как "цветок лилейный" и не называла!

Слова резанули, как бритвой - именно так однажды окрестили меня, и не кто-нибудь, а Зиманский. Неужели и здесь он успел побывать? Или это выражение, "цветок лилейный" - просто расхожая фраза?..

Тоня нахмурилась, глядя на мое лицо:

- Ты чего? Побледнел так...

- Тонь, тебе ничего не говорит фамилия Зиманский?

- Зиманский? - она задумалась. - Нет, ничего. А кто это, твой знакомый?

- А откуда ты знаешь слова про лилейный цветок?

- Да один парень так говорил, - Тоня улыбнулась, что-то вспомнив. - Такой чудик! Максим его звали, он отдыхал тут года два назад с женой, в твоей же гостинице они останавливались. Ну, чудик!.. Ты не представляешь, Эрик, сколько у него было всяких штук, начиная с бритвы, которая сама бреет... Да и вообще. Они забыли брак продлить. Как такое забыть можно?.. Не понимаю. А они забыли. Носились потом, как лошади, пыль копытами выбивали...

Почему-то в этот момент мне очень живо вспомнилась пригородная электричка с надписью "Лариново" по бортам, мои странные попутчики и их разговор о том, как следует проводить свободное время. Было там что-то - про Максима и Елену, которые ходят в походы. И не вспомнить, но было...

Странное какое чувство - словно я неожиданно наткнулся на следы давно ушедшего древнего племени, на их стоянку с потухшими углями костра и наскальными рисунками, изображающими битву мамонтов...

- Тоня, - позвал я, - как ты думаешь, есть на свете другая страна, где тоже живут русские? Совсем другая, очень далеко отсюда?

Девушка обернулась от закипающего чайника:

- Вот уж ерунда! Сам подумай - ну как такое может быть?