Единоборец

нистых горок, очень сильно напоминающих земные кучи строительного мусора. Я вижу несколько полуразрушенных построек, явно созданных руками человека. Но нужно будет подойти поближе, чтобы можно было сказать наверняка.

– Когда-то здесь жили люди: – говорю я.

– Когда-то люди жили везде, – отвечает она.

Мы останавливаемся у подножия последних больших деревьев. Я собираю клочки органических материалов, которых пока достаточно под пологом леса, развожу небольшой костер.

– Зачем это? – спрашивает Клара.

– Но ты ведь хочешь есть.

Я достаю несколько полусырых картофелин и кладу в огонь. Все-таки это пища.

– Ты специально нес это для меня? – удивляется она.

– Да.

Она выглядит растроганной.

– Я… – она не договаривает.

– Ты хочешь мне что-то сказать?

– Нет.

– Надеюсь, они тебе понравятся. Я сам любил их в детстве.

– Спасибо. Детское слово. Еще одно детское слово.

Потом она молча ест и смотрит в сторону пустыни. Но ее глаза смотрят не туда, они смотрят в пустоту. Я вспоминаю, что она уже давно не читала книг – почему бы это?

Честно говоря, я развел костер не только из гастрономических побуждений. Мне хочется знать, как хищники будут реагировать на огонь. Они должны нас заметить. Пока что они не появляются. Или я их не вижу. Но ведь Клара сказала, что их различает человеческий глаз. Кроме того, примерно в километре позади нас я оставил несколько наблюдательных мошек – это маленькие устройства для наблюдения, выполненные в виде насекомого. Больше всего они похожи на комара и даже имеют носик, чтобы ужалить. Если они заметят опасность, то передадут мне сигнал.

– У тебя есть девушка? – неожиданно спрашивает Клара.

– Что?

– Я спросила о девушке. Почему ты так удивился? Это нормальный вопрос.

– Да как тебе сказать.

– Скажи, как есть. Только честно. Когда вы встречаетесь? Как часто она к тебе приходит?

– Иногда, – говорю я, – иногда, тихими вечерами, ко мне не приходит лучшая девушка в мире. Она не звонит в дверь, не заходит, не снимает пальто и не целует меня в прихожей. Потом я не сижу в кресле, с нею на коленях, и не смотрю глупейшее цирковое шоу с клоунами. Я не слышу ее смеха, такого легкого и естественного, как будто бы она была ребенком, впервые попавшим в цирк. Потом она не готовит блинчики на кухне (она никогда не делает этого), мы не ужинаем, не приглушаем свет и не танцуем под тихую медленную мелодию, разговаривая в то же время обо всем на свете и, в первую очередь, о нас.

Она не приходит потому, что не может прийти. Она не приходит из страны Не, откуда прийти невозможно. Я хорошо знаю эту страну, знаю ее историю и географию, потому что слишком многие не приходили ко мне оттуда. Сколько их было? – тысяча и одна, что, на самом деле, одно и то же. Каждая из них была единственной, такой единственной, каких не водится, и никогда не водилось, в нашей стране расстеленных постелей и жизнерадостных потных ягодиц. Когда она не кладет мне свою голову на плечо, я не ощущаю легкий аромат ее духов, такой