Артемидора (СИ)

Женщина по наитию двинулась дальше. К другой двери, закрытой туго-натуго, за которой её изощрённому тревогой уху слышалась тихая возня.

Понимание иногда опережает слова, действие следует раньше понимания.

Она не подумала деликатно повертеть наружную ручку засова или во имя приличий поцарапаться в косяк. С маху врезала плечом так, что отскочили и ручка, и запор, и само дверное полотно. Проехалась по полу, едва не свалившись в мокреть, уронила туда светильник. Счастье ещё, что вовремя уткнулась...

Во что?

Сперва показалось, что кто-то из монахинь тужится обширным задом, неумело, в дурацком ритме, отчего-то справляя нужду прямо на полу. Но тотчас увидела торчащие из-за обтянутой сукном спины крошечные, беззащитные ножки...

Перекорёжило от омерзения так, что пала на эту спину всей тяжестью, опрокидывая, сдвигая с жертвы. Пальцы, вымуштрованные тяжкой работой, клещами сомкнулись на мягкой, словно масло, шее, вонзаясь в хрящ и дробя кадык насильника.

И лишь потом к безымянной женщине вернулись имя, чувство и полное осознание, что, для кого и с кем она сотворила.

Зигрид, похныкивая, собралась в кучку, подтянув ступни под себя, и пытаясь утвердиться на коленках. Удавалось ей плохо.

Артемидора уже стала рядом, поддерживая. На лицо Арвида, распухшее, синеватое, с вываленным языком, старалась не смотреть: он не мог пошевелить и пальцем и явно отходил. А вот на обрушенную дверь оглянулась.

На пороге, очевидно, привлечённая хрипами и возней, столпом застыла Бельгарда. Лицо её выражало негодование, брезгливость и какое-то странное и страшное умиротворение.

- Говорила кому-то - раз обе спим на моей кровати, нечего брезговать моим горшком, даже если там моча с кровью, - сказала твёрдым голосом уж никак от неё не ожидаемое. - Не убыло бы от тебя - первые регулы ведь пришли и прошли?

- Не знала я, - бормотнула Зигги чуть онемевшим языком. - Он решётку выгнул и выбил стекло. Давно хотел ещё чудесных детей вместо погибших с мамой. А я уже стала как мама. Так он сказал сегодня.

- Теперь знаешь, - кивнула Бельгарда. - Встать сама сумеешь? Всё цело? Уходи, не смотри. Попроси старших, пускай тебе помогут. И нам.

Что было дальше - Артемидора вспоминала потом как нечто происходящее не на её глазах. В коридоре зажёгся яркий свет, коротко называемый "аларм", перепуганные лаборанты стали было высовываться наружу из спален, но на них зашикали. Рослые монахини в незнакомой коричневой одежде деловито вынесли труп на простыне, обняли за плечи и увели девочку, на ходу отпаивая пахучим снадобьем из скляницы. Остались только подруги. Да, стояли они уже не в месте позора, его намертво прикрыли и запечатали бумагой и поверх неё - красной смолкой. "Как там лампа - небось, горит по-прежнему, ничего ни с ней, ни от неё не должно сделаться", - пришло в голову дурацкое.

Ибо мысль Доры отказывалась работать как положено.

VI

Оставшись наедине с подругой, Бельгарда саркастически произнесла:

- Этот субъект завершил все стадии: человек, скот, овощ, камень. А у нас одно кончилось, другое начинается. Что скажешь на то?

- Не могу думать - затрясла головой её собеседница. - Одно понимаю: я убила, как будто я мужчина. Я виновата в чужой смерти.

- Ты так сказала, - интонация ответа была утвердительной только наполовину.

- Она... ей... Зигрид ничего не станется? Пара-липо-менон.

- А, ты припоминаешь. В Древнем Завете женщина считается виноватой в прелюбодеянии, если оно происходит близ стана, а её крика о помощи не слышно. Глупо: рот ведь можно заткнуть. Кляпом или страхом. Зигрид, должно быть, враз онемела: ведь и не женщина совсем. Скороспелка.

- Я и говорю. Это я виновата во всём.

- Должно быть, мне подмешали что-то в питьё и сено, каким набита подушка. Легла и как провалилась.

- Я и говорю...

- Знаешь, отчего всё так скверно? Одно дело - душевная рана или клеймо. Метина у девочки останется на всю жизнь, но будем надеяться - от простого испуга. А вот если бы отец ею овладел, то получилось бы как у благородной суки, покрытой уличным кобелём. По примете, такая уже не может родить чистопородных щенят. Или ещё скверней: первый мужчина может заразить свою любовницу таким особым вирусом... Помнишь, что такое вирус? Он напрямую влияет на вещество наследственности. И тогда все зародыши, что не от него, сдыхают в женской утробе.

- Во всём виновата я одна, - наконец, завершила Артемидора свою мысль. Грубостей она в упор не замечала. - Не уследила, нужно было Зигрид назад увести. Не попыталась сладить добром. Осиротила вконец. Теперь мне и отвечать.

- Ты так думаешь, - кивнула Бельгарда. - И взаправду ответить за свои слова готова? С ходу твоё дело не решишь.

- Это ведь очевидно, - невольная убийца понурилась.

- Мало ли кто что очами увидел, - возразила подруга. - Одно уж безусловно: среди рабочих пчёлок тебе делать нечего, а глазеть будут. Рассветает: я тебя в цитадель отведу.

В иное время подобное приключение показалось бы Артемидоре чудом. А так, когда еле забрезжилось наверху, посреди древесной тьмы да с глубоким сокрушением в сердце, она шла за Бельгардой будто посреди мутного сна. И всё же недреманный разум отмечал для будущего: крутые внешние стены и цилиндрические башни были не серыми, как могло показаться издали, хотя и не розовыми, цвета наступающей зари. На них пошёл белый камень, который как бы лучился поглощённым светом. Внутри стен обитали сплошные кроны и купы, глянцево шелестящие на тёплом ветру, который раскачивал выпавшие из их шевелюр редкие светлые пряди. Независимо от времени года здесь стояла как бы вечная, имманентная весна - иногда жаркая, как внешнее лето, часто бросающая в зимний озноб, а прямо сейчас - по-осеннему мягкая и нежная.

А ещё в кустах водились небольшие твари, которые явно были причастны к общему чуду. Артемидора чувствовала, как они раздвигают траву, подходят ближе и обнюхивают, овевая подол рясы ровным тёплым дыханием.

... Монастырь как раз поднялся к заутрене, и ждать им пришлось недолго, тем более о событии здесь уже знали. Собрание кларинд во главе с дряхлой настоятельницей было торжественным, как папский конклав (хотя общего духовного родителя в Верте отродясь не видывали), и в то же время возвышенно простым. Одежды цвета пожухшей травы перемежались с коричневыми: Артемидора наконец вникла, что вольный народ тоже делится - на учёных клерикесс и умелых стражниц. Мужчинам здесь, видимо, не доверяли тотально.

Голоса сидящих в своего рода амфитеатре звучали подобно траве за стеной, она еле вникала в суть и смысл, хотя было ясно, что речь о ней, стоящей наособицу, немного и о Беле. И вроде бы там отпускали шуточки - или ей показалось? Лица были серьёзны, но голоса порхали от одного кругового сиденья к другому.

- Да что там вкручивать и выкручивать! - наконец, возвысила голос приоресса. - Верно ведь, матушка Одригена? Выдрать как следует, тем паче сама напрашивается, и переодеть.

- По правилу - пять десятков плетей, - пожала плечами старуха. - Так будет годно?

"Это не меня вовсе спрашивают, - одёрнула себя Артемидора и невольно повернулась к подруге. - Меня собираются убить".

- Ничего не бойся, - прошептала Бела, - нет смысла. И времени тоже. Это будет сейчас, я их порядки знаю.

И отодвинулась, пропуская стражниц.

Внутри Артемидоры всё ухнуло книзу, она поневоле дёрнулась за Бельгардой, словно прося защиты. Однако твёрдые руки её поимщиц были почти ласковы. Взяли под локти, нависли всем телом с двух сторон - она ещё удивилась, до чего убавилась в росте за последние часы, - и повели прочь.

Завели в глухую комнатку с узкими щелями под потолком, со стенами, обитыми мягким. Там стояла скамья - толстый широкий брус на ножках, который выглядел... слово подобралось много позже... Девственным.

- Сама разденешься? - спросила одна из женщин. - Можем смотреть в другую сторону, если что.

Но пальцы упорно не слушались, немели, как на морозе, соскальзывали с ворота и подола.