Музыкальный Дом (СИ)

Уилл хмыкнул. Прямое попадание. Он не должен был расслабляться, не должен был забывать держать оборону между ними, секунда душевной слабости, и вместо жены он увидел…

Широкая грудь с седыми густыми волосами, смуглая кожа, блестящая от пота, бисеринки на сильной шее, движение адамового яблока вверх-вниз, и стон удовольствия: низкий, полный нужды и голода, от которого по спине бежали мурашки. Который завел его мгновенно с еле теплящегося, ленивого настроения до перехватывающего дыхание жара во всем теле.

Ганнибал был в постели с золотоволосой женщиной по имени Беделия, но та хотя бы подозревала, что с ними мог находиться третий, когда как Молли только сейчас заметила, что что-то не так. Ну и кто из них поступал нечестно? Кто был плохим парнем? Границы морали размылись так давно, что Уилл не понимал, правильно ли поступил.

Может, он боялся себя, того, чего хочет на самом деле, — Ганнибала и Эбигейл, их обоих, рядом с собой. Он так привык к страху, что почти не замечал его. Что, если на самом деле он сбежал от себя, от того себя, который открылся ему в шаге от становления: бесстрашный, безнаказанный, любящий двоих убийц. Что это говорило о нем?

Он вообще не должен был видеть Ганнибала без одежды. Их отношения не подразумевали физическое. Они могли прожить всю жизнь вместе, в одном доме, встречаясь за ужином, гуляя по городу, посещая музеи, убивая и живя, как близкие родственники. Могли же? Или он снова себя обманывает, и сила его чувств к Ганнибалу безмерна, ненасытна, и, дай ей знак, она бы поглотила его во всех смыслах? В этом и кроется проблема, не так ли? Они никогда не умели сохранять какие-либо границы между собой.

В любом случае, думать о Беделии и Ганнибале, пока он обнимал жену, было неправильным. Беделия ему вообще не нравилась, честно говоря. Ни ее внешность, ни ее ум, ни то, как ее взгляд порой замирал, а рот нежно приоткрывался, глядя на Ганнибала.

Ничего личного, Беделия. Мне бы не понравился любой человек, занявший мое место.

Уилл не должен был держаться за их с Ганнибалом связь, тем более, что каждый раз ему перепадали отзвуки его жизни, но все не мог удержаться. Каждый раз он обещал себе, что это в последний раз, и каждый раз нарушал обещание.

Он не помнил, когда, но однажды, где-то в районе июля, видения поменялись: фальшивая супружеская пара улетела во Флоренцию, поселившись в апартаментах в центре. Эту поездку в Европу сам Ганнибал мысленно считал небольшим отпуском.

…Ганнибал увез из дома два вещи — ножи и картину «Леда и Лебедь». Момент был запечатлен крайне удачно, считал он. Лебедь почти касался блестящим голодным клювом влажного лона Леды, собираясь ею овладеть. Теперь картина висела над камином в столовой, и ученые гости, в отличие от возмущенных, негодующих, таких инфантильных американцев, лишь знающе ухмылялись. Итальянцы понимали его больше, чем кто-либо, и именно во Флоренции он чувствовал себя почти своим. Эби и Уиллу здесь бы понравилось.

Его разум никогда не скучал. Он уже был во Флоренции, когда был моложе, и тогда приехал на поезде, будучи еще студентом, просто чтобы увидеть родину матери. Сейчас же он знал язык, местность, располагал деньгами и хотел провести некоторые изыскания. И пока Беделия разгуливала по городу в примечательных нарядах в надежде обзавестись хвостом из ФБР, о чем Ганнибал прекрасно знал и относился с иронией, он посвятил себя работе над оригиналами исторических книг в библиотеке Каппони, в которых упоминались его предки.

Корни его уходили к тем самым Сфорца во времена 15-16 веков, когда Медичи — cosorteria, клан из торговцев — превратились в одно из самых влиятельных семейств Италии. Эти люди ни перед чем не останавливались. Медичи вырезали людей сотнями, подставляли и травили, избавляясь от врагов и ненужных союзников. Даже от членов своей семьи. Вероломность, золото и древняя кровь. Такова была история, породившая его.

Когда Ганнибал получил первые доказательства в старинных письмах об упоминании бесчисленных бастардов Медичи среди Сфорца, все стало на свои места. Его кровь была связана с веками кровопролития и убийств. Кроме того, он давно хотел навестить потомков клана Строцци, которые мнили себя врагами Медичи. Примерно как Чилтон мнил себя проклятием Ганнибала в сфере психиатрии. Строцци до сих пор хранили в своей резиденции почти все выдающиеся портреты семейства Медичи, говоря: «пусть наши враги видят, как мы процветаем». Ганнибала это забавляло, он и не ожидал меньшего от настоящей флорентийской семьи, чтущей традиции.

В остальное от исследований время холодный, расчетливый разум Беделии, похожий на механизм часов, влиял на него успокаивающе. Ей было не чуждо насилие, Беделия могла убить. Она и убила.

Но она не наслаждалась этим. Для этого ей не хватало чего-то животного, некоторой примитивности, которой было предостаточно в Ганнибале. Он считал, что виной его итальянская кровь. Вполне возможно, не встреть он Уилла, его никогда бы не поймали. Никто бы и не догадался, кроме Ласс, да и той бы оставалось жить недолго.

Та же кровь пробудила в нем любовь к Итальянскому Возрождению, темной его стороне, которое, как новолуние, сплошь состояло из убийств из-за угла, невероятной мстительности, авантюризма и разгула страстей. Вся эстетика — плотская. Обнаженное тело, обнаженная личность у да Винчи, Буонаротти и Санти. Величие человека через величие Бога. И суть человеческая — всегда аморальная, как аморально и как прекрасно животное в своем самолюбовании и звериной красоте.

Кровь, всегда кровь, целый океан крови, на которой стоял их дворец воспоминаний…

— Не хочешь отвечать?

Уилл перевел взгляд на макушку Молли и поцеловал мягкие волосы. Зачем он снова и снова возвращался, впитывая мысли Ганнибала, его размышления, его видение мира, когда его прекрасная жена была прямо у него в руках?

Ответ был прост. С Ганнибалом он был собой. Увидеться с ним было так же важно, как увидеть свое отражение в зеркале. Как вспомнить себя. И раствориться в нем снова.

Уилл не хотел думать о «настоящей любви». Он всегда верил, что не способен на нее, истинную любовь. Это было словосочетание для фильмов, книг, рекламных баннеров и ювелирных магазинов. У каждого это понятие включало в себя совершенно разные вещи. Но разве это не было лучшим наказанием из возможных для них обоих? Уиллу за его бесконечное сочувствие убийцам — стать неравнодушным к самому опасному и ужасному из них. Ганнибалу, тому, кто гордился своей свободой и одиночеством, — найти того единственного, для кого придется пожертвовать всем. Собой.

Круг кармы замкнулся. Теперь существовало всего два отрезка его жизни: до Ганнибала и после. И вторая часть все никак не кончалась.

Если бы Молли знала, о чем он думал, она бы сбежала. Молли не заслуживала такого обращения: лжи, демонов, которых он таскал за собой. К несчастью, ей не сорваться с крючка, пока он сам ее не отпустит, и расставаться с ней в его планы не входило. Он — чудовище, которое насильно удерживает эту прекрасную женщину возле себя, в паутине лжи. Чем он лучше Ганнибала? Был ли он когда-либо лучше?

Чтобы загладить свою вину, Уилл решил, что пора сделать что-то только для нее. Они молча поднялись в спальню и этой ночью были только вдвоем. С горьким привкусом извинений.

Утром Уилл приготовил стопку оладий и полил ее медовой подливкой. Кусочек масла таял прямо на верхнем оладушке. Пахло замечательно: сладкой выпечкой и пряным кофе. Если бы он был правильным мужем, он бы устраивал ей подобное гораздо чаще. Радовал ее. Занимался сексом без посторонних. Желал ее до темных кругов перед глазами, а не прятался в сознании жены, как бездомная псина. Гореть ему в аду за это. Он даже привязал ее к себе браком, чтобы уж наверняка не сбежала.

Может, Алана не зря его боялась.

Молли как раз забирала постельное белье с заднего двора, где оно сохло всю ночь — они оба любили, когда постель пахла лесом, — и Уилл увидел через окно кухни, что ее с корзиной в охапку поймала почтальон. Наверное, счета, хотя странно, что ее заставили расписаться в доставке. Может, пришли блесна, которые он заказывал?