Музыкальный Дом (СИ)

— Тебе не кажется, что это не твое дело? — Уилл знал, что она не обидится.

— Я хотела позвать тебя на свидание, так что в каком-то роде мое.

— В таком случае не поспоришь, — он улыбнулся уголком рта, не отвлекаясь от работы.

— А я о чем. Ну так что? Девушка? — Молли сделала неуверенную паузу. — Парень?

Чудовище из глубин.

— Сложно объяснить: у меня нет обязательств, но и свободным я себя не чувствую.

— После смерти мужа я почти год так ходила. Никак не могла привыкнуть. Даже кольцо не снимала.

— Но сейчас все изменилось? — он многозначительно посмотрел на ее руку, на которой уже не было кольца, как и не было его на Рождественском ужине у Дианы.

— Время лечит, — она снова пожала плечами. — По крайней мере, так говорят.

— Говорят многое, не всегда правду.

Уилл не винил ее за любопытство. За восемь месяцев его никто не навестил, он никуда не звонил, никому не писал, иначе местные почтальоны уже обо всем бы доложили главным сплетницам побережья на рыбном рынке. Местные кидали на него косые взгляды, переговариваясь вполголоса: «Мужик не должен быть один, хоть бы бабу завел, что ли».

Но в том-то и дело. Уилл не был один. Никогда.

Заполнив масленки, он забрал деньги, и Молли между делом добавила:

— Слушай, ты мне нравишься. Можно выбраться куда-нибудь, если хочешь, без обязательств или еще чего. Не буду же я тащить тебя полупьяного к алтарю, просто пообщаемся. Если, конечно, ты не боишься собак.

— Собак? — он удивленно моргнул, впервые заинтересовавшись.

— Ха, так вот твое слабое место! Ты — собачник! Обещаю никому не говорить, иначе тебя обступят дамы с милыми щеночками. На самом деле, у меня одна собака. Я ее приютила осенью беременной, разродилась у меня в кладовке в магазине. Щенков разобрали, а ее что? На улицу же не выкинешь, смотри, какой мороз. Назвала Ананасик.

— Ананасик?

Увидев его выражение лица, Молли широко улыбнулась и помогла вытащить квадроцикл из гаража.

— Не, ну, а что? Эта коза драная разгрызла в подсобке банку со сладкими ананасами, которая там сто лет стояла. Как ее только не стошнило после этого.

— Осторожнее на дороге.

Уилл так и не ответил на ее предложение, и, судя по знающей улыбке, Молли это заметила, но не стала настаивать, благополучно заведя мотор и скрывшись за поворотом в сторону города. Он был ей за это благодарен и, только собравшись домой, заметил, что на пятидолларовой купюре она оставила свой номер телефона. Вот же упрямая.

В шесть вечера он закрыл гараж. Стемнело, остались только желтые пятна фонарей среди туманной лесной дороги. Уилл не ел весь день и, сварив на ужин овсяную кашу, умял целую тарелку с хлебом. Чем проще еда, тем лучше. Тогда ему не приходилось думать, какая именно часть его сознания наслаждалась пищей. Ту, другую, он собирался заморить голодом, пока ее голос не станет легче ветра.

Одна кружка, ложка, тарелка, кастрюля. Один нож. Одна порция. Подушка, простыня в зеленый горох и одеяло. Узкая койка ровно на одного. Вместо ванны — душ с бойлером. Полотенца для тела и лица. Зубная щетка и зубной порошок в коробочке. Ватные штаны, гамаши, теплые потрепанные свитера, рабочие рубашки, купленные на распродаже. Одно кресло. Окно, наполовину занесенное снегом. Все просто и без изысков. Здесь нет для него места.

Приняв горячий душ, он присел с полотенцем на холодную крышку унитаза, вытирая лицо. Кожа горела от внутреннего жара. Уилл взглянул на свое отражение в зеркале на двери: густая борода; худые волосатые ноги, только бедра полнее от постоянных прогулок по лесу; член вяло лежал на бедре; кудри прилипли ко лбу; грудь безволосая, только несколько завитушек у сосков; кожа желтая, болезненная из-за проникающего в ванну уличного света через смотровое окно. Глаза мертвые, расчетливые, как провалы глазниц у черепа. Как будто дьявол прикоснулся к его душе.

До чего же похож его день на тот, в квартирке на Пеннингтон авеню. Ранний подъем, редкие гости, раз-два в неделю от силы, звенящая тишина, царящая вокруг и в его голове. Но было одно существенное различие — там ему не к кому было пойти. Там его никто не ждал. Эту же пытку он мог закончить в любой момент, просто сев в свой грузовик и поехав в сторону Балтимора. Ганнибал, наверное, встретил бы его на полпути или дома с горячим обедом. Боже, как же иногда ему хотелось прекратить сопротивляться. Борьба против своего сердца медленно мучила его на ведьмовском костре.

Уилл вытерся, надел футболку и штаны и сел перед печкой, комната нагрелась, но по ногам дуло. Без звука радио и телевизора, только треск поленьев и ветер за окном. Виски из бутылки у кресла — скорее горючее в бензобак, чем стоящее пойло, — обожгло горло до онемения. Банкнота с номером Молли лежала на столе, и Уилл несколько минут гипнотизировал ее взглядом. Затем закрыл глаза и провалился во тьму.

Тишина висела над водой, как плотный туман. Мертвая, черная гладь. Безмолвный дворец вдалеке, погруженный в тени, с глянцевыми окнами без единого отголоска света. Луна — большая, чистая, бледная, как человеческая кость, смотрела безжизненным глазом, и Уилл прикрыл ее ладонью.

Видел ли ее Ганнибал? Видит ли сейчас?

Иногда Уиллу казалось, что они делают все одновременно, будто их внутренние часы все еще синхронизированы. Просыпаются, моются, едят, ложатся спать, и только реальность удерживала его от навязчивого желания потянуться на другую сторону их связи и узнать, как он. Что с ним? Где он сейчас? С кем?

Все это время он не приходил не потому, что боялся встретиться с Ганнибалом, а потому, что боялся, что захочет остаться. Они оба видели, что их ждет, и Ганнибал отодвигал момент их расставания, охраняя Уилла от будущего. Событий, похожих на кристаллический шар с множеством граней внутри. Грани отражались, преломляя свет и тьму, раскрашивая их в калейдоскоп возможностей.

Уилл видел будущее, как прошлое. Одна линия вела в Италию. Все было готово: билеты, чартер, дом на холме вдали от цивилизации. Эбигейл отправилась с ними, пила шампанское на борту и праздновала начало новой жизни недалеко от Милана, на вилле с видом на озеро Комо. Ганнибал не врал, когда говорил Уиллу, что сексуальные отношения нежелательны, лишь не стал уточнять, что это пока Эбигейл все еще в процессе своего становления, и они нужны ей в роли отцов и защитников. Вопрос времени, когда она станет охотницей на людей, равной им. В спальне Ганнибала по такому случаю стояла гигантского размера кровать, и трое вполне могли поместиться. В Италии ее будущее было бы определено. Не ею, хотя она так хотела независимости, так жаждала свободы, а потом отказалась, чтобы быть рядом с любимыми. Уилл просто не мог так с ней поступить.

Другая линия, в Балтиморе, оставила огромную лужу крови на ковролине в доме Пола Крендлера. Полиция была еще в пути. Уилл лежал рядом с Эбигейл, выпотрошенный до кишков, и до самого конца не отрывал взгляда от ее испуганных глаз.

Что ему выбрать между жизнью и смертью? Ответ очевиден. Шантаж? Безусловно. Однако такова была эгоистичная, не знающая границ, здравого смысла и контроля привязанность Ганнибала. Они — одно целое, счастье одного было залогом счастья другого, и нелогично в таком случае оставлять принятие решений только на Уилла. В страдании нет смысла, кроме религиозной жертвенности Христа, а уж к божественности они оба относились с некоторой антипатией.

Поэтому Уилл отказался выбирать. Он запер оба будущих на чашах Юстиции, заморозив время в бесконечном ожидании. Восемь месяцев, и они все еще ждут. И ждут. И жизнь превратилась в ожидание смерти, до того момента, пока Эбигейл не решит свою судьбу.

Он вошел во дворец: комнаты и залы не изменились, погрузившись в сон, и радостно отозвались на его возвращение. Он коснулся ближайшей стены, и та завибрировала под его прикосновением низким гулом. Картины, статуи, темные коридоры, прохладный морозный ветерок скользил по полу, дуя из подвала. Сегодня была одна из тех ночей, когда хозяин позволял тьме выбраться с нижних этажей и своим мертвым дыханием заполнить дворец. Ни капли, ни ноты, ни ласковой мелодии.