Врата Лилит (СИ)

  - Этого ты от меня не дождешься, лживая сволочь! - прошипел Ганин и плеснул остатками бензина прямо в светящееся поистине демоническим самодовольством лицо Люцифера. Глаза солнцеокого вспыхнули гневом, но Ганин не испугался - он знал, что покуда портрет не закончен, он не имеет над ним власти, в отличие от портрета Лилит.

  Ганин чиркнул спичкой, приятно и терпко запахло серой, и вот уже маленькая деревянная палочка, объятая пламенем, упала на драгоценный персидский ковер, покрывавший пол Библиотеки. Языки оранжево-желто-голубого пламени тут же взметнулись вверх, и пламя побежало вперед, к портрету солнцеокого, как бегун по спортивной дорожке к финишу. Портрет сразу же вспыхнул как стог сена, но насладиться зрелищем сгорающего солнцеокого Ганин не успел - вдруг справа от него раздался какой-то смутно знакомый голос - 'Беги!'.

  И Ганин побежал! Только он выскочил из Библиотеки и захлопнул за собой дверь, как за его спиной раздался оглушительный взрыв, как будто бы взорвался целый газовый баллон! Закрытые двери буквально вынесло взрывной волной, которая сбила с ног и Ганина. Несколько щепок больно поранили спину и плечи, кровь испачкала рубашку. Но его уже подняла с полу какая-то невидимая сила и подтолкнула прямо по направлению к входной двери, а пламя между тем уже поднималось по бензиновой дорожке вверх, по лестнице, чтобы охватить второй и третий этажи. Удушливый дым резал глаза, жар был такой, что Ганин на бегу скинул с себя рубашку. Он едва успел добраться до входной двери, как пламя уже охватило весь первый этаж.

  Наконец, он выскочил на улицу, на крыльцо с портиком, и с наслаждением вдохнул полной грудью свежего утреннего воздуха, влажного от прошедших сильных дождей, и рассмеялся. Он с удовольствием слушал, как гудит, точь-в-точь как в печке, которую топила некогда его бабушка, пламя -–и это гудение было для него слаще симфоний Моцарта.

  Какой-то голос справа опять сказал ему: 'А теперь беги - и не оборачивайся! Что бы ты ни услышал - не оборачивайся, слышишь?! Иначе судьба твоя будет хуже, чем у Лотовой жены! Запомни это!'

  Кто такая 'Лотова жена' и почему он должен не оборачиваться, Ганин не знал, но совету голоса решил последовать в точности. Он вновь бросился бежать, по пояс увязая в грязной воде, а сзади все нарастал гул пламени. Слышались гулкие взрывы. 'Ну и чудеса! Бензин бензином, но чтобы такое... Видимо, силы небесные и впрямь решили вмешаться в эту историю!', - Ганин удивленно присвистнул и продолжал изо всех сил продираться сквозь грязную воду. Ему стоило большого труда добраться до ворот и через сторожку - на улицу. Здесь стоял здоровый 'ландкруизер' с ключами, воткнутыми уже в замок зажигания. Ганин, не долго думая, сел и завел двигатель, машина мягко тронулась.

  Но в эту же секунду до него донесся дикий истерический женский визг, такой, как будто бы её обладательницу разрывали на куски, как будто бы она сгорала заживо на костре... Сердце Ганина садануло от боли, а безымянный палец на правой руке стало нестерпимо сильно жечь - и он увидел, что на нем опять проступают контуры того самого проклятого кольца с двумя прозрачными как слезы бриллиантами.

  - Преда-а-а-а-а-атель! Изменни-и-и-и-ик! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!

  Ганин стиснул зубы и выжал педаль газа до предела - машина рванула по шоссе со скоростью больше 150 км/час.

  Но крики не утихали. В них уже пропали разборчивые слова, они превратились в один протяжный женский вой, плач, стон. Ганин сам завыл, как собака, из его глаз потоком полились слезы, он глухо зарыдал, уткнувшись головой в руль. Вдобавок проклятое кольцо совсем невыносимо жгло палец, неодолимо звало его назад, к своей хозяйке!.. Машина, окончательно потеряв управление, выехала на обочину и врезалась в телеграфный столб - Ганина спасла подушка безопасности - его даже не поцарапало.

  Изможденный до крайности, он буквально вывалился из разбитой машины и оглянулся назад...

  Он увидел объятое пламенем как стог сена поместье Барятинских, но пламя это было очень и очень странным. Ганину показалось, что оно чем-то напоминает антропоморфную фигуру: один язык пламени похож на голову, другие два -–на руки, ещё один -–на туловище...…Фигура извивалась, как раздавленная змея, в каком-то чудовищном, отвратительном экстатическом танце, танце, состоящем из страданий и боли, - и кричала, кричала, кричала, протягивая к Ганину свои руки-языки пламени в умоляющем и одновременно угрожающем жесте. 'Как сгорающая на костре ведьма - к–своему любовнику-инквизитору', - подумалось почему-то ему, и он зарыдал от мысли, что оказался таковым, подлым предателем. Ноги его задрожали, подкосились и он упал на колени, ломая дрожащие руки. От слез он не видел ничего вокруг. Жалость и боль - две змеи запоздалого раскаяния, терзали его и без того кровоточащее сердце, и он вдруг отчетливо понял, что это - конец.…

  А в следующий миг -–он еле слышно прошептал:

  - Ты слишком прекрасна, чтобы погибнуть, Лилит, и я спасу тебя или разделю с тобой могилу!

  И опрометью, как железо - к магниту, как мотылек - на свет, полетел он к своей госпоже, влекомый поистине дьявольской мощью. Кольцо, наливавшееся жаром, придавало ему сил - он развивал поистине бешеную скорость, его ноги практически не касались земли. Ганин чувствовал пульсацию колдовского кольца на своем безымянном пальце, оно вело его прямо к портрету. Когда Ганин, наконец, добрался через вонючую водяную жижу до портика, он уже слышал где-то далеко, на периферии своего сознания, оглушительный вой пожарных сирен, слышал шум винтов пожарных вертолетов, но ему уже было все равно. Жить ему оставалось не больше двенадцати минут... Ганин прорывался через рушащиеся перекрытия, сверху рядом падали балки, кирпичи, горящие головни, треснутые статуи. Горели шелка, горели персидские ковры, горели картины -–горело все помпезное великолепие Великого Века. Если бы Ганин был прежним, тем, что был до злосчастного визита Павла Расторгуева ровно неделю назад, он бы залюбовался этой картиной, так напоминавшей 'Последний день Помпеи' и как Нерон над горящим Римом пропел бы оду... Но это был уже не Ганин, а верховный жрец Эш Шамаш, который несся через этот огненный ад лишь для того, чтобы заживо сгореть на жертвенном костре и быть похороненным под толщей раскаленного пепла вместе со своей богиней, чьим рабом навеки сделало его проклятое кольцо, невыносимо жгущее его безымянный палец...…

  Ганин, уворачиваясь от падающих балок, полуослепший от дыма, мокрый от пота, с лопающей от ожогов кожей, наконец, ворвался в бывшую спальню Никитского, выбив ударом ноги пылающую полусгоревшую дверь. Здесь все было объято пламенем, даже от кровати с балдахином не осталось почти ничего. Но Портрет...

  Ганин закричал от ужаса! Портрет почти сгорел! Остался лишь черный обугленный холст и плавящаяся золотая рама...

  - Н-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! - закричал Ганин, бросившись к тому, что от него осталось, срывая его со стены и страстно обнимая и прижимая к груди, как жених прижимает свою горячо любимую невесту. Он пытался узнать в обугленном силуэте любимые черты, он поливал его своими слезами, покрывал поцелуями, но тщетно - фиалковые глаза с искоркой, полные алые губки, бело-розовая кожа и золотистые локоны навсегда превратились в пепел, навсегда ушли в небытие. И только золотое кольцо на черной руке сияло, как только что отлитое, раскаленное, жестоко напоминая ему о нарушенной им клятве верности!

  Ганин рыдал, корчась на полу, судорожно обнимая портрет, он покрывал его поцелуями, он звал Лилит, он бился в истерике, роняя с искусанных до крови губ хлопья розоватой пены, а рядом падали обугленные балки, лопалось стекло, плавились подсвечники. А потом, наконец, рухнула крыша, похоронив навсегда под собой и художника, и его проклятый портрет...

  ТРИНАДЦАТЬ...

  Клубы белесого пара носились над обугленным остовом 'жемчужины нашего края' - остатков некогда прекрасного поместья князей Барятинских. Грязная лужа вокруг и каменный скелет в центре - весьма унылая картина, недостойная более кисти художника. Пожарные не без труда разобрали завал и чрезвычайно удивились, обнаружив под ним два трупа. Первый труп - молодой женщины, блондинки, совершенно не тронутой огнем, - был обнажен и на его запястьях и шее обнаружили резаные раны. Кровь была выпущена из её тела до капли, что тут же дало повод следствию сделать вывод, что она покончила жизнь самоубийством посредством вскрытия вен, поскольку следов насилия не было обнаружено. Труп нашли в подвале здания, видимо, это и спасло тело от огня, так как пламя туда добраться не успело. А второй тело принадлежало мужчине, которого просто невозможно было визуально опознать. Оно сгорело почти до скелета. Но удивительным было не это, а поза, в которой его нашли - оно было всё скрючено, лежало в позе эмбриона, обнимая в руках пустую полурасплавленную раму, в которой когда-то, видимо, красовалась какая-то картина. Квалифицировать эту смерть следствие затруднилось...