Врата Лилит (СИ)

Врата Лилит (Проклятие Художника)

  ПОРТРЕТ

   '...И дано ему было вложить дух в образ зверя...'

  (АПОКАЛИПСИС 13:15)

  РАЗ...

  Немного округлое, чем-то напоминающее солнечный диск, лицо, покрытое чудесной золотисто-белой кожей, идеальной, без каких-либо изъянов, большие миндалевидные цвета фиалок глаза с весело играющими искорками, такими, какие бывают обычно на морской глади при свете яркого солнца, пухлые чувственные алые губки, чуть приплюснутый аккуратненький носик, волны чистого золота слегка вьющихся на кончиках и свободно ниспадающих на плечи волос, длиннополая соломенная шляпка с розовыми атласными лентами, кокетливо сдвинутая на затылочек, белоснежное кружевное платьице с куполообразной юбкой, корзинка, полная лесных цветов, в руках, а позади - манящая прохлада тенистой рощицы, белоснежной беседки, пруда с утками и лебедями, а далеко-далеко, на высоком зеленом холме, на фоне ярко-голубого безоблачного неба с необыкновенно большим золотым полуденным солнцем в зените, - розовый замок с развевающимися белоснежными флагами.

  - ...Эта девушка - ну просто 'мечта поэта'! - хмыкнул длинный и, как и все слишком высокие люди, немного сутуловатый черноволосый мужчина с бледным как мел лицом, красноречиво говорящим о хронической язве желудка и патологической мизантропии. - И как тебя угораздило, Ганин, опуститься до такого рода безвкусицы? Сколько тебя знал в институте, ты никогда не был склонен к дешевой пасторали... - И, ещё раз иронично ухмыльнувшись тонкими, почти бескровными губами, громко хлюпнул, отпив большой глоток дымящегося ароматного кофе из своей кружки. Ганина - немного коренастого и безбородого увальня в клетчатой, вечно мятой, рубашке и потертых, измазанных пятнами краски, джинсах, с большими очками в черной оправе на круглом, добродушном лице, придававшими их носителю сходство с черепахой из каких-то старых советских мультфильмов - от этих слов передернуло, и он поспешно отошел от широко открытого окна, у которого он с деланно безразличным видом стоял (впрочем, нервно барабаня пальцами по подоконнику), чтобы присоединиться к своему критику.

  - Т-ты... н-находишь... её... без... вкусной?... - дрожа от внутреннего возбуждения, почти прошептал он.

  - Ну, конечно! - с видом знатока ответил бледнолицый мужчина. - Смотри, какие неестественно яркие цвета, как будто бы это не картина, а кадр из диснеевского мультика! Девица - ещё хуже - просто принцесса из детской сказки: никакого реализма, никаких переживаний, ни работы мысли, ни чувств... Кукла какая-то, а не человек! Да и потом, ну где ты, Ганин, скажи мне на милость, видел замки розового цвета, а? В Диснейленде, что ли? - и опять презрительно фыркнул, делая ещё один глоток из чашки.

  Ганин покраснел как мак и не знал, куда спрятаться от столь жестокой критики своего лучшего друга и, пожалуй, единственного человека, к чьим оценкам он прислушивался: все-таки пять лет совместного обучения изобразительному искусству - это не шутка. К тому же у Павла Расторгуева был безупречный художественный вкус...

  - В самом деле, Ганин, ты ж всегда писал превосходные реалистические картины - твои 'Будни студента' и 'Ночной проспект', на мой взгляд, были просто великолепны! Смотри... - тут Расторгуев, на время оставив в покое несчастный портрет, пошел к другому концу довольно тесного чердака, неестественно сгибаясь, чтобы не удариться головой о низкий потолок, чем со стороны становясь похожим на вопросительный знак. Все стены чердака были завалены полотнами, приставленными к стенам, а иногда даже и друг ко другу, что создавало на и без того небольшом пространстве чувство невероятной тесноты. Однако Расторгуев чувствовал себя здесь, как и всякий художник, как рыба в воде: он некоторое время ловко лавировал между массивными рамами, пока не дошел до конца чердака и, щурясь, поставив чашку с кофе на подоконник, некоторое время переставлял холсты, чтобы добраться до искомого. Наконец, он довольно хмыкнул и указал на один из холстов, на котором был изображен спящий на лекции студент, уткнувшийся носом в раскрытую тетрадь, а рядом - его улыбающийся товарищ по парте.

  - Вот это я понимаю! Здесь все реально и, самое главное, ре-а-лис-тич-но! Видишь? Начиная с сюжета, знакомого всякому нормальному человеку, и заканчивая красками. Смотри, как ты здесь удачно изобразил тень от головы спящего, а там - твоя девица ВООБЩЕ не отбрасывает никакой тени, как призрак какой-то! Дальше, обрати внимание, какие на этой картине тонкие детали, хотя бы вот эти веснушки на носу, а там - твоя девица как не живая - ни веснушек, никаких дефектов - не лицо, а маска какая-то! Ещё, видишь, как здесь приятель заснувшего студента криво ухмыляется? Какой изгиб губ, какие ямочки на щеках, какая складка! Эта деталь меня восторгает в твоей картине больше всего! Помнишь наши споры по ночам об улыбке Моны Лизы? Это, конечно, не Мона Лиза, но ухмылку ты эту сделал просто мастерски, пять баллов: какой психологизм, какая пластика, какое чувство жизни! Для меня - эстетическое наслаждение видеть такие детали! А там... Да у твоей "принцессы" нет никаких эмоций, она просто труп какой-то, крашеный манекен, кукла! Да, да, кукла, ах-ха-ха-ха! Ты, случаем, не в анатомическом театре модель брал, а, Ганин!? - и, внезапно развеселившись, обычно мрачный мизантроп Расторгуев залился неприятным каркающим смехом, театрально взмахнул рукой и...

  - Черт! Черт! Черт! А-а-а-а... Б...! Дьявол!.. - скорчив страдальческую мину, принялся дрыгать обожженной горячим кофе ногой.

  - Подожди, Паш, я сейчас принесу тебе мазь! - воскликнул Ганин, бросаясь по лестнице в дом за аптечкой и где-то в глубине души радуясь, что получил тем самым небольшую отсрочку в весьма неприятном для него разговоре с другом... Ганин жил в небольшом деревянном домике, доставшемся ему от бабушки, в получасе езды на электричке от областного центра. Бабушка умерла несколько лет назад, а так как у Ганина все равно не было достаточно денег на то, чтобы снимать просторную мастерскую, он решил переехать в её старый дом - благо, от города он был совсем недалеко. Это было обычное убогое строение, которое стыдно назвать 'дачей' или 'домом', порождение эпохи 'развитого социализма', когда советским гражданам, наконец-то, разрешили иметь в пользовании земельные участки по шесть соток и строить на этих участках как раз такие вот деревянные развалюхи. Домик был действительно просто старой развалюхой - одноэтажный, скрипучий, тесный, покрашенный безвкусной краской болотно-зеленого цвета, с тесным холодным подвалом и ещё более тесным чердаком. Он состоял из одной-единственной комнаты и сеней. Странный это был домишко... Когда по нему ходили, создавалось ощущение, что деревянный пол дрожит под тобой и стонет, так что могло показаться, что стоит только подпрыгнуть на месте, то обязательно провалишься куда-нибудь в подвал. Да ещё это дурацкое кривое зеркало на стене... Зачем оно здесь?..

  Тем временем Ганин, несмотря на свою несколько неуклюжую комплекцию, довольно быстро и ловко спустился по лестнице в жилую комнату и побежал в сени, где на полочке, между всякого рода стамесками, спичками, гаечными ключами, тряпичными варежками и прочего барахла, лежала кожаная аптечка с ярко-красным крестом на крышке. Схватив её в охапку, он также ловко стал карабкаться обратно.

  - Ну... как... ты... Паш... живой... ещё? - задыхаясь от быстрого бега, проговорил Ганин, с беспокойством бросая взгляд на Расторгуева. Тот, ещё морщась и шипя, задрав левую брючину и обнажив длинную как жердь волосатую ногу, потирал красное пятно от ожога.

  - Давай, Паш, я смажу... вот так.. вот так.... потерпи немножко... вот так... Ну, как? Лучше?

  - Да, пожалуй... - прошептал Расторгуев, с наслаждением закрывая глаза - прохладная мазь, попав на обожженную кожу, быстро успокаивала боль.

  - Это бабушка у меня была мастерица всякие снадобья готовить, - продолжая растирать пострадавшее место, торопливо заговорил Ганин, словно боясь, что как только он замолчит, Расторгуев опять вернется к теме портрета. - Она всю жизнь любила в свободное время ходить по лесу и собирать всякие травки, журналы выписывала разные про снадобья, про целительство. То на огороде, понимаешь ли, то в лесу... Сушила их потом, делала по рецептам. Я сам, знаешь, думал раньше, что странная она, а вот когда обжегся как-то раз от печки, так её мазь - вот эта самая - так быстро помогла! Веришь, нет, даже ожога не осталось! Но Расторгуев только недоверчиво хмыкнул, впрочем, по-прежнему не открывая глаз - прохладная мягкая мазь приятно воздействовала на больное место.